Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман

– А эту глазастую зачем с собой привела? Или думаешь, что мне тебя одной будет мало? А может быть, клянусь Афродитой Фиалковенчанной, ты нашла себе другого, а мне на замену доставила эту? – грубовато шутил он и ласково поглаживал Беренику по крутому бедру.

– Чего там! Давай ее сюда! – крикнул Пацидейан, который уже был пьян.

– Убери-ка от нее свои огромные ручищи, старая фусцина! – отважно сверкнула глазами Береника на грозного управителя школы. – Не про тебя эта девушка. Посмотрите, какая она молоденькая, нежная и розовенькая! Ей нужен кто-нибудь подстать, молодой и пригожий… Послушай, Мемнон, не правда ли, красивая девушка? – слегка хлопнула она по плечу сидевшего по правую руку от Сатира молодого человека лет двадцати пяти, который разговаривал со своим соседом, пожилым гладиатором мрачного вида, вернее, слушал или делал вид, что слушает его энергичные разглагольствования.

Молодой человек обернулся и посмотрел на Беренику спокойным вопросительным взглядом.

– Я пользуюсь случаем, дорогой Мемнон, чтобы сделать тебе приятное, – улыбаясь ему, продолжала девушка. – Помнишь, ты заступился за меня, когда мы были еще едва знакомы, и отколотил как следует того грубияна, который стал выкручивать мне руки? Я уж тогда, глупая, возомнила себе, что ты в меня влюбился и, признаться, была огорчена, когда поняла, что мои чары тебе нипочем. Но потом ты познакомил меня с этим превосходным парнем, которого я теперь ни на кого не променяю, – она обняла и поцеловала Сатира. – Может быть, мне удастся отблагодарить тебя, – продолжала она, вновь обратившись к Мемнону, – познакомив с самой красивой девушкой из фамилии нашего господина. Она здесь новенькая – только третьего дня прибыла в город из господского имения. Но ты не думай, она не какая-нибудь забитая и безграмотная деревенщина. Она и читать умеет, и по-гречески говорит, как по-латыни. Это я утверждаю так потому, что сама родом гречанка и еще не забыла родного языка…

Пока Береника произносила эту длинную речь, Мемнон и Ювентина успели несколько раз обменяться взглядами. Гладиатор Ювентине понравился. Черты лица его были правильны, мощью и красотой тела он не уступал Сатиру, а крепкие руки его с игравшими под тонкой кожей мускулами не были еще обезображены рубцами, как у милого дружка Береники.

– Она не просто красива, – приветливо и ласково глядя на Ювентину, сказал Мемнон. – Я нахожу ее прекрасной. Клянусь, она подобна вечноюной Гебе[283 - Геба – у греков вечно юная служанка олимпийских богов, ставшая женой Геракла после его апофеоза.], спустившейся к нам с Олимпа!

– Верно сказано! – поразилась Береника. – Ты почти угадал ее имя. Ведь олимпийскую Гебу римляне называют Ювентас[284 - Ювентас – римская богиня юности, отождествляемая с греческой Гебой.], а нашу красавицу зовут Ювентиной…

Мемнон протянул Ювентине руку.

– Иди ко мне, милая, если я тебе не противен.

Помня советы и наставления Береники, она тут же шагнула к нему, хотя была сама не своя от смущения и сердце у нее билось, как у пойманной птицы.

– Присаживайся, – сказал Мемнон, отодвинувшись и освобождая ей место на скамейке подле себя. – Не бойся, я тебя не обижу, – грустно усмехнулся он, видимо, почувствовав ее состояние. – Не стану лезть к тебе с поцелуями и со всем прочим…

Он говорил на латыни с сильным греческим акцентом.

– Если быть откровенным, – продолжал он, – с тех пор как я оказался в этом проклятом богами месте, решил, что не прикоснусь ни к одной женщине, пока не вырвусь на свободу. Мне, свободнорожденному, противно думать о любовных утехах в этой гадкой тюрьме. Поэтому скоротаем сегодняшний вечер, как брат и сестра по несчастью… Эй, приятель! – обратился Мемнон к слуге-виночерпию. – Налей-ка нам в эти ненасытные кубки тускульского, лабиканского, анцийского, как вы все здесь любите называть одно и то же вино, разлитое из одной и той же амфоры! А ты, брат гладиатор, будь любезен, пододвинь к нам поближе вон то блюдо с жареным барашком!.. Угощайся, девушка!

Ювентина незаметно для себя быстро успокоилась, радуясь тому, что ее новый знакомый оказался столь мягким и обходительным. Она ожидала худшего, наслушавшись от Береники всяких ужасов.

– Стало быть, ты понимаешь и говоришь по-гречески? – через некоторое время спросил Мемнон, глядя на нее в задумчивости. – В таком случае, если ты не против, я перейду на родную речь. Латинскому я выучился за четыре года, пока жил на Крите, где я был в окружении римских изгнанников – они относились ко мне как к равному. Сам-то я родом из Александрии Египетской. Мне тоже, как и гракхианцам из Рима, пришлось бежать на чужбину. С тех пор я много насмотрелся, скитаясь простым матросом и навархом[285 - Наварх – командир военного корабля или флота.] по всем морям, омывающим ойкумену[286 - Ойкумена – по представлениям древних греков, совокупность областей земной суши, заселенных людьми.]…

Он говорил по-гречески легко и образно. Ювентина сразу отметила про себя, что этот гладиатор человек не из простых.

– Ты был пиратом? – совсем осмелев, спросила она.

– Да, девочка, – охотно отвечал Мемнон, – четыре года прошло с той поры, как я стал разбойником-альбатросом… Смешно, но отчасти сбылась мечта моей розовой юности. Когда-то меня неодолимо тянуло в море. Я жаждал путешествий, грезил о далеких странах, где бьется другая, неизвестная мне жизнь – не та, к какой меня готовил отец, хотевший, чтобы я, как и он, достиг высокого положения при царском дворе. Отец мой, видишь ли, был не последним человеком в Александрии: македонец родом, он служил начальником дворцовой стражи у Птолемея Эвергета Фискона[287 - Птолемей VII Эвергет Фискон (годы правления 145—116 гг. до н. э.) – царь Египта, прославившийся своей жестокостью.]. Он и сам был вояка, и от меня требовал, чтобы я каждый день обливался потом в гимнасиях[288 - Гимнасий – у греков школа физических упражнений и состязаний.] и палестрах[289 - Палестра – школа гимнастов и борцов.], шагал в воинском строю, увешанный оружием, или упражнялся с мечом и саррисой[290 - Сарриса – тяжелое длинное македонское копье, находившееся на вооружении воинов македонской фаланги (особого воинского строя, насчитывавшего 16 рядов в глубину).]. А я тайком рисовал географические карты и все свободное время проводил в гавани, познавая там корабельное дело, или слушал ученых мужей, собиравшихся неподалеку от знаменитой библиотеки[291 - Александрийская библиотека – знаменитая библиотека в Александрии, столице птолемеевского Египта, насчитывавшая, по некоторым сведениям, более миллиона свитков (томов). В 47 г. до н. э. библиотека сгорела во время восстания александрийцев против Цезаря, причем погибло в огне до 700 тыс. свитков. Внук упоминаемого в романе оратора Марка Антония знаменитый Марк Антоний заменил отчасти эту потерю, подарив последней царице Египта Клеопатре VII Пергамскую библиотеку в 200 тыс. свитков.], которая, как все считают, самая лучшая в мире. Из-за этих моих увлечений географией и мореплаванием у меня испортились отношения с отцом и с каждым днем становились все более натянутыми. Странно, но нас примирила разразившаяся вскоре большая смута в Александрии. Царя Эвергета уже не было в живых. Ему наследовал его старший сын Птолемей Латир[292 - Птолемей VIII Латир Сотер – царь Египта. После смерти Птолемея Эвергета Фискона правил страной вместе с матерью своей Клеопатрой II, но в 108 г. до н. э. в результате междоусобной борьбы был отстранен от власти, уступив ее младшему сыну Клеопатры Птолемею Александру. В 88 г. до н. э. снова стал египетским царем и умер в 81 г. до н. э.], но он не заладил со своей матерью Клеопатрой[293 - Клеопатра II – властолюбивая царица Египта, правившая сначала вместе с мужем своим Птолемеем Эвергетом Фисконом, причем жестоко враждовала с ним, а после смерти последнего сумела отстранить от власти своего старшего сына Птолемея Латира в пользу младшего сына Птолемея Александра.] и ее младшим сыном Александром[294 - Птолемей IX Александр – утвердился на египетском престоле в 108 г. до н. э. с помощью матери своей Клеопатры, правил страной двадцать лет, но в конце концов уступил власть Птолемею VIII Латиру. Умер в 80 г. до н. э.], которого царица хотела сделать царем. Горожане разделились: одни поддерживали Латира, другие – Клеопатру и Александра. Отец и я остались верны законному преемнику Птолемея Эвергета. На улицах города то и дело вспыхивали вооруженные схватки между враждующими сторонами. Отцу и мне все происходящее казалось безумием. Отец и еще немного благоразумных людей призывали к примирению, но безуспешно. В конце концов Птолемей Латир потерпел поражение и вынужден был удалиться на Кипр – обычное место изгнания для царей птолемеевской династии. Отец мой к тому времени умер. Я же, как сторонник Латира, последовал на Кипр со второй волной изгнанников. Если бы ты знала, с какой тяжкой болью покидал я родной город! Все имущество мое в Александрии было конфисковано по указу нового царя. На Кипре я оказался без средств. Латир принял меня более чем холодно. Он и отца моего, пока тот был жив, подозревал в двурушничестве, а обо мне вовсе не хотел слышать. Когда в скором времени был раскрыт составленный против него заговор, меня сразу причислили к его участникам и заключили под стражу, хотя я не знал ни о каком заговоре. Я был в отчаянии. Человек, за которого я столько раз сражался на улицах Александрии, отплатил мне черной неблагодарностью, отказавшись лично выслушать мои оправдания, и приговорил меня к смерти в числе других несчастных. Не чувствовать за собой никакой вины и покорно идти на казнь – это было выше моих сил. Когда стражники вывели меня из тюрьмы, я выхватил у одного из них меч и, нанося удары направо и налево, каким-то чудом прорвался невредимым через окружавшую меня вооруженную толпу. Потом только помню, что я бежал с мечом в руке по городским улицам и что все встречные расступались передо мной. Стражникам не удалось меня догнать – им мешала тяжесть вооружения. А я, выбежав из города, направил стопы в спасительные горы. Там я скрывался два дня, потом рискнул обратиться за помощью к одному моряку, с которым был знаком раньше. К счастью для меня, он оказался человеком честнейшей и благороднейшей души. Потом я часто замечал, что среди простых людей чаще можно встретить отзывчивость и сострадание, чем в кругу богатых и знатных. Добрый моряк помог мне устроиться на корабль. Поначалу я решил отправиться в Грецию. В Афинах жили мои дальние родственники. Но буря отнесла корабль к Криту. Там я случайно познакомился с пиратами. Они были моими ровесниками, поэтому мы быстро нашли общий язык. От них веяло морским простором, вольным ветром. И мне вдруг страстно захотелось дикой, ничем не ограниченной свободы. Я был молод, силен, отважен и хорошо владел оружием. С другой стороны, у меня не было выбора. В Афинах я вряд ли был бы желанным гостем. Там меня ожидала судьба бесправного метэка[295 - Метэк – в Афинах свободный человек, но не имеющий гражданских прав.]…

– Ты совсем не похож на пирата, – тихо сказала Ювентина, слушавшая рассказ Мемнона с волнением и участием. – Пираты, в особенности критские, всегда рисовались мне отъявленными злодеями, сущими демонами, а ты… ты мне кажешься человеком воспитанным, порядочным и добрым…

Мемнон улыбнулся невеселой улыбкой.

– Если бы ты знала, насколько я удручен и озлоблен свалившимися на меня несчастиями, то не называла бы меня добрым, – со вздохом произнес он. – Порой меня охватывает ярость, желание выместить на ком-нибудь свою досаду за все свои жизненные неудачи, хотя… хотя, конечно, нет свойства более чуждого мне, чем жестокость. Когда-то я любил людей, испытывал потребность творить добро… Но почему ты сказала «пираты, в особенности критские»? Чем они хуже киликийских, исаврийских, лигурийских и всех прочих?

Ювентина опустила глаза.

– Предубеждение к ним у меня осталось от матери. Она… ее вместе с родителями пираты захватили близ Галикарнаса, где они жили, переселившись туда из родной Галатии. Это были критские пираты. Мать потом всю жизнь вспоминала о них с ненавистью, рассказывая мне, как страдали и умирали в душном трюме несчастные пленники, когда их везли на Делос по бурному морю. Она часто повторяла один греческий стих:

Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские!

Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь.

Лицо александрийца омрачилось.

– Честно сказать, – после короткой паузы произнес он, – ни один человек по моей вине не сделался рабом, да и среди людей Требация… Ты, наверное, слышала об этом знаменитом архипирате?

– Да, слышала, – тихо отозвалась Ювентина.

– Так вот, среди них многие считают бесчестным заниматься работорговлей, в том числе и я.

Он помолчал и продолжил:

– В сущности, пираты не более преступны любых титулованных разбойников, будь то цари, консулы, римский сенат, которые разоряют войнами целые страны и народы. Они угоняют в рабство тысячи ни в чем не повинных людей. Вся разница между пиратами и этими благородными злодеями состоит лишь в том, что, как сказал мне однажды один римлянин на Крите, sacritegia minuta puniunter, magna triumphis feruntur[296 - Маленькие преступления караются, великие прославляются (лат.).].

В это время Сатир, сидевший в обнимку с Береникой и одновременно беседовавший с Пацидейаном, говорил ему:

– Оставь, Пацидейан! Охота тебе гадать о том, что будет завтра. Предоставим это дело богу Меркурию. Пусть он бросит на весы Фортуны свои жребии в виде крылатых фигурок, а нам, смертным, лучше не думать о предопределении и хорошо выспаться перед завтрашним боем.

– Клянусь шкурой Геркулеса, не о тебе моя речь, храбрейший Сатир! – пьяным голосом рычал управитель школы. – Будь я проклят, если завтра ты не уложишь в два счета своего увальня. Но вот Мемнон… вот кому, скажу я тебе, плохо придется. Жаль этого славного юношу! Или ты думаешь, что он устоит против Гарпала?..

– О, этот Гарпал! Он такой мерзкий, такой противный, – как кошка, промяукала Береника, положив голову на плечо Сатира.

– Гарпал – это серьезный противник! – продолжал выкрикивать Пацидейан. – От него еще никто не уходил живым…

– Кто знает, может быть, именно Гарпалу на этот раз не поздоровится, – сказал Сатир. – Мемнон выдержал всего несколько боев, но я заметил, что он обеими руками одинаково хорошо работает.

– Пойми, Сатир, – еле ворочая языком, говорил Пацидейан. – Я непременно должен знать, чего он стоит, этот новенький… Мне надо… дать совет… Понимаешь ли?.. нужно дать совет одному… оч-чень важному господину и… он обещал поделиться со мной.. своим выигрышем. Понимаешь?..

Пацидейан умолк, свесив на грудь большую седую голову, как бы о чем-то раздумывая, но вскоре встрепенулся и привстал на своей циновке.

– А вот мы сейчас спросим у него самого, – с силой выговорил он. – Эй, Мемнон! Послушай, дружище! Завтра у тебя будет нелегкий денек… Еще бы! Ты будешь биться с самим Гарпалом Непобедимым, но мы все за тебя… Ты ему задашь, не правда ли?

– Хочешь услышать от меня, чем закончится завтра мой поединок с Гарпалом? – спокойно спросил Мемнон, бросив на управителя школы холодный и презрительный взгляд. – Завтра я убью Гарпала, и пусть весь Рим вопит о его помиловании – все равно его прикончу…

– Ответ, достойный героя! – вскричал Пацидейан.

– Я отомщу ему, – продолжал александриец, – отомщу за Ксенарха, которому он по-подлому перерезал глотку, хотя все видели, что тот опустил оружие, оставшись один против пятерых…

– Ксенарх хорошо сражался, – поддержал Мемнона пожилой гладиатор. – Не его вина, что ему в товарищи по жребию достались малоопытные бойцы.

– Даже низкая и кровожадная чернь, – сказал Мемнон, – даже она готова была проявить милосердие к нему за его отвагу, но этот негодяй поспешил прикончить побежденного…

– Что ж, Гарпал избавил себя на будущее от опасного соперника, – хладнокровно заметил Сатир.

– Пусть в этой тюрьме, – возвысил голос Мемнон, – нет места ни для истинной доблести, ни для чести, ни для справедливости, но людям, еще не растерявшим до конца своей порядочности, следует соблюдать какие-то законы и правила даже здесь. Сама Немизида завтра будет на моей стороне…

В этот момент неподалеку раздался пронзительный женский визг и последовавший за ним грубый хохот гладиаторов – видимо, кто-то из них в шутку, но очень больно ущипнул одну из девушек.

– Веселятся, забавляются, – с отвращением сказал Мемнон, снова поворачиваясь к Ювентине. – Посмотри на них! Украсили головы венками и похожи на жертвенных баранов, посвященных подземным богам!.. Завтра добрую половину из них уволокут крючьями в сполиарий, а им и вспомнить некогда, что они люди, а не животные…