– Но тебе туда лучше не входить.
– Что случилось? Говори! – прошу и тереблю его за рукав.
– Господин не выдержал чёрную кровь… и вскрыл себе вены.
– Он жив?
– Никто не знает. Он наложил запрет на нас. Мы не можем войти к нему.
– Запрет? То есть приказал вам к нему не заходить, и вы все покорно ждёте, когда он погибнет!?
– Нет, Ведьма, – спокойно принялся объяснять Палач, – Господин магическим заклятьем не пускает нас к себе. Ты не заметила, но никто из нас не может сдвинуться с места. Мы можем лишь пошевелить губами. Или немного отклониться. Но сдвинуться – нет.
Я посмотрела по сторонам. Действительно, все стоят почти неподвижно.
– Но я же, могу двигаться, – заглядываю Палачу в глаза. – Значит, я пойду к нему! Это наш последний шанс спасти его и себя.
– Береги себя, Ведьма…
– Не волнуйся за меня. Лучше подскажи, как вернуть сердце Господину?
– Не знаю. Ворон сказал, ты поймёшь сама. И ещё он сказал, что именно ты полюбишь Господина. Ты ведь любишь Господина? – с надеждой спрашивает Палач.
– Очень! – с какой-то неприсущей мне злобой говорю я, но заметив недоверие в глазах Палача, добавляю, – Я ещё никого так не любила, как вашего Господина. Уж поверь мне.
Да, я опять нагло вру. Но разве меня в этом можно сейчас упрекнуть? Если не я, то кто передаст сердце? Русалка? Вряд ли. Она не женщина, к тому же лишь тело Господина ублажала. И о любви речи не шло.
А вот я не только о его теле позабочусь, но и о… Кого я обманываю? Себя? Палача? Может, вот этого странного гномоподобного толстяка? Или вон ту маленькую фею, что даже крылышками не может взмахнуть?
Пожалуй, их я обману, но как убедить Господина?
Не знаю как, но я уже вхожу в спальню.
Дверь скрипнула, я вошла.
Здесь теперь не так много света, как раньше. Повсюду витает белёсая дымка, как если бы был туман.
– Господин!
Он мне не отвечает. Иду по памяти к кровати. И вскоре обнаруживаю Господина. Он лежит. Глаза закрыты. Руки в чёрной крови, постель тоже пропитана ею. Голое мужское тело едва прикрыто простынёй. Но я не могу не заметить, какой Господин красивый. На мой взгляд, его тело безупречно. Именно это тело ночью меня ласкало и хотело. Я помню все его прикосновения. Помню смелость рук, губ. Помню и сжимаюсь от боли, понимая, что из тела Господина на моих глазах вытекает жизнь – черная кровь. Она уносит его силы. И пусть душа Господина изуродована отсутствием в теле сердца, но с утратой крови, пусть даже такой чёрной, как нефть, душа отделится от тела и наступит гибель. Его смерть.
– Господин… – зову, а сама подсаживаюсь рядом с ним на постель. – Господин, так нельзя. Вы не должны были этого делать.
Он медленно открывает глаза и смотрит затуманенным взглядом на меня.
– Ведьма?
– Да, мой Господин.
– Что ты тут делаешь?
– Пришла вернуть то, что принадлежит по праву Вам?
Он смотрит, как я разворачиваю шарф и извлекаю сердце. Оно уже омыто дождём и от этого сверкает гранями, как хрусталь.
– Что это? – спрашивает, а сам напрягается так, что рука, которая была ближе ко мне, задрожала. – Убери его. Оно мне больше не нужно.
– Оно нужно мне, – мягким голосом говорю я. – Мне и всем обитателям замка. Нам всем нужно, чтобы сердце было у Вас в груди. Чтобы Вы были, как раньше. Уж не знаю, каким Вы были раньше, но то, что я вижу сейчас, не устраивает даже меня. Вы злой, грубый. И мне не нравится это.
– Ведьма, ты не сможешь мне помочь. Я не смогу помочь тебе. Я же понимаю, что ты всё это делаешь ради своего возвращения. Но ты обречена погибнуть вместе с нами.
– Вы поистине чудовище. Как можно вот так? Себе вены вскрыл и тянет всех на верную гибель. Я не позволю так издеваться над Вашими подданными. Хотите умереть? Только после того, как замок обретёт нового хозяина, способного оградить от северных ветров.
– У меня нет наследника. И уже не будет.
– Вы сами в этом виноваты. Нельзя было жить без сердца. Вы обязаны были позаботиться о продолжении рода. Вы обязаны были не опускать руки и бороться за свою жизнь.
– Ради своих подданных?
– В первую очередь, ради себя.
Усмехнулся и отвернулся от меня.
Кровь вытекала из него медленно. Она очень густая. Вязкость её настолько велика, что кровь не капает, она тянется словно застывающий битум. И чем дальше она от вскрытых вен Господина, тем твёрже становится.
Не могла я видеть, как она появляется из открытых ран. Положила сердце себе на колени и, порвав шарф на два одинаковых куска ткани, принялась накладывать повязку.
Господин пытался оттолкнуть меня и не позволить завладеть его запястьем, но я сейчас была сильнее его. И вскоре перевязала раны. Ему это не нравилось. Но сил на сопротивление в нем было слишком мало, и он обречённо затих.
– Не смейте умирать!
– Если я выживу, – хриплым голосом, прорычал он, – я первым делом тебя…
– Да, да, – равнодушно перебила его. – Я помню про Ваше желание меня убить. Но мне всё равно. Если я Вас спасу, то спасу и всех обитателей замка. А уж из них кто-нибудь позаботится, чтобы я не пострадала от Ваших рук. Поэтому угрожайте своим подданным. Но не мне. Я слишком устала от Вашей агрессии, чтобы сейчас реагировать на неё. Вы вот лучше мне объясните, как мне вложить Вам сердце в грудь? Нужна магия? Я ничего такого не умею. Помогите мне, и тогда у Вас будет шанс отомстить за то, что я ослушалась и вернулась в замок.
– Не стану я тебе помогать. Убирайся, пока не наслал на тебя заклятие и не превратил в статую.
– Вот только пугать не надо. Я же понимаю, что Ваши заклятия на меня не действуют.
– Именно поэтому ты такая смелая?
– Если бы Вы не выкинули меня за Северный мост, а пообщались со мной, не пугая Питоном и Пауком, то знали бы, я очень деликатная. И крайне редко на хамство отвечаю хамством. Так что можете угрожать сколько угодно, я же вижу, что Вы сейчас не представляете для меня угрозу. Физически Вы настолько слабы, что не сможете руку поднять.
– А ты этим пользуешься.
– Вы сами в этом виноваты.
Я хорохорилась, и изображала чрезмерную лёгкость, но на самом деле сидеть рядом с умирающим Господином мне было больно. Сердце моё разрывалось от сострадания к нему. Сейчас, когда он слаб, хотелось мне его коснуться. Как если бы через это касание, я могла поделиться с ним своей силой. Своей жизнью. Странно, но я готова была отдать часть себя этому постороннему человеку, лишь бы только он не умер.