Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова. Авантюрно-исторический роман

– Мы попали в хорошо продуманную и организованную засаду, настоящую западню, ваше величество, – включился в разговор Овчаров и подробнейшим образом обрисовал, как было дело.

Наполеону понравился рассказ Павла. Отойдя к окну, он с интересом слушал отставного ротмистра. И на то имелись веские причины. Один раненный в той достопамятной стычке драгун всё же уцелел, партизаны сочли его мёртвым, и, выбравшись из-под кучи веток, под которыми покоились его менее удачливые товарищи, он добрался до Главной квартиры. Его подобрала одна из провиантских фур виконта де Пюибюска. Так что Наполеон был осведомлён о происшедшем и теперь желал получить свидетельства от других участников событий, а заодно убедиться в их правдивости. Высочайшую проверку Кшиштофский с Павлом выдержали и теперь ожидали новых распоряжений императора.

– А сейчас о главном. – Наполеон вернулся к столу и, заложив руки за спину, обратил взор на карту. – У русских сменился главнокомандующий. Император Александр поменял неспособного Барклая на старого и такого же неспособного Кутузова. Хотя я не завидую Александру. У него нет выбора. Ни Беннигсен, упорный, но предсказуемый и не раз битый мною, ни Багратион, самый способный из всех русских генералов, но в отличие от смещённого Барклая, напрочь лишённый глубокого понимания стратегии, решительно не годятся. Об остальных и говорить нечего. В лучшем случае некоторые из них удачливые тактики или сносные исполнители, как Тормасов, Дохтуров или Коновницын. Так что, принимая в расчёт нелюбовь Александра к Кутузову со времён Аустерлица, – Бонапарт злорадно хмыкнул, – вынужденный назначить его главнокомандующим, он, подстрекаемый недальновидным двором и кое-кем из своих немецких родственников, наверняка потребовал от старика немедля прекратить отступление и дать наконец мне генеральное сражение. Лишь при этом условии он доверил армию Кутузову. Впрочем, Александру это вряд ли поможет. Провидение и сама судьба русского императора ведут его к позорному разгрому и не менее тяжкому миру. Mon Dieu! – театрально всплеснув руками, возвёл глаза к потолку Наполеон, после чего пристально посмотрел на Овчарова. – Мир этот, мой мир, – он сделал ударение на слове «мой», – унизит русского государя в глазах его верноподданных и всей Европы. Не знаю, зачем это нужно Александру? Впрочем, довольно об этом, – с деланой досадой махнул рукой Бонапарт. – Сражение произойдёт в ближайшие дни, не думаю, что Кутузов будет тянуть с ним до самой Москвы, хотя и здесь я не вижу препятствий. Я вступлю в древнюю русскую столицу и там закончу кампанию. Перед вами, господа, открываются блестящие перспективы. Полякам – сражаться и покрыть себя славой на поле брани, – кивнул в сторону Сокольницкого и Кшиштофского Бонапарт, начинавший потихоньку разочаровываться в деятельности подведомственного пану генералу разведывательному бюро, – ну а вам, господин Овчаров, – продолжать свои опыты, весьма удачные и многообещающие. Я видел ваши последние изделия, они безупречны. Хотя всё может закончиться весьма скоро, но, я уверен, мы найдём применение вашим талантам. А сейчас время обедать, господа. Констан проводит вас, – бросил он камердинеру.

Наполеон решил продолжить разговор за столом, чем доставил неслыханную радость Кшиштофскому. Впрочем, пан Михал, которому доводилось не раз удостаиваться подобной чести, был не менее польщён, хотя и скрывал свои чувства. Что до Овчарова, то он проголодался и в приятном предвкушении проследовал в столовую.

Дом купца Церевитинова, один из лучших в Гжатске, был отведён под штаб и личные покои Наполеона, занимавшие весь второй этаж. Именно в этом доме каких-нибудь пару дней назад находилась ставка Кутузова, здесь его принимали с хлебом-солью, и отсюда он выехал ранним утром двадцатого августа в поисках позиции для генерального сражения.

Гжатск был оставлен, поскольку ни уже выбранное Барклаем Царёво-Займище, куда Кутузов приехал к армии, ни позиция при Ивашкине не были признаны им удобными, и по его приказу войска отошли к Колоцкому монастырю.

Помимо вышеозначенных лиц, на обеде присутствовали адъютант императора генерал Рапп и свободные от неотложных дел войны маршалы. Наполеон находился в превосходном расположении духа, затруднённое мочеиспускание уже несколько дней как не донимало его; он игриво шутил, язвил над маршалами и задавал неудобные вопросы своим иностранным гостям. Неотвратимая близость решающего сражения будоражила его ум и прибавляла силы. Маршалы, за исключением Мюрата и командующего молодой гвардией Мортье, напротив, были сумрачны, на их лицах читались тревога и озабоченность. Даже люто ненавидевший Россию Сокольницкий был на этот раз необычайно сдержан.

Быстро утолив первый голод, Овчаров ощутил себя не в своей тарелке. Предстоящее сражение не меньше Наполеона волновало его, как и отсутствие связи с Чернышёвым. Ему было что сказать полковнику, но как, как известить его? Во время их тайной встречи в подземном каземате Смоленского кремля тот пообещал, что сам разыщет его. Оставалось ждать и надеяться, надеяться и ждать.

«А ежели бравого кавалергарда убили, упаси Бог, и он не успел сообщить обо мне?» Мрачные мысли овладевали Павлом и портили аппетит. Зато Кшиштофский не сводил восторженных глаз с Наполеона, его исполненное счастливым упоением сердце учащённо билось, он пропускал перемены блюд, готовый броситься в огонь и воду по одному знаку своего кумира.

– Итак, господа, завтра я даю армии день отдыха, а в ночь на двадцать третье мы выступаем. Генерал Сокольницкий, где, по-вашему, нас ждёт Кутузов?

– Если не у Колоцкого аббатства, откуда старая лисица в любой момент может сбежать, то, очевидно, где-то близ Можайска, ваше величество.

– «Где-то близ» – это не ответ, генерал! Мне нужны точные сведения, – недовольно одёрнул его Бонапарт, решив, что в бою от поляка будет больше толку, нежели в разведывательном бюро.

В эту минуту под окнами столовой случилась сутолока, и после громких пререканий с адъютантами, в сопровождении двух свирепого вида молодцов в тюрбанах (охрану Наполеона составляли мамелюки под началом этнического армянина Рустама Разы) на пороге комнаты возник человек с мертвенно-бледным лицом в форме полковника Великого герцогства Варшавского.

– Полковник Тышкевич, вероятно, привёз нам важные известия, сир, – глядя в упор на Тышкевича и пытаясь угадать по выражению его лица, с чем тот пожаловал, обратился к Наполеону Сокольницкий.

– Говорите, полковник, с чем пришли! – бросил в нетерпении Бонапарт, накручивая на палец белоснежную, вышитую императорским вензелем в виде буквы N салфетку.

– Русские окопались на высотах Колоцкого аббатства, но сейчас их колонны выдвигаются на восток и идут в сторону Можайска и реки Москвы по Старой Смоленской дороге, ваше императорское величество, – прерывистым голосом вымолвил запыхавшийся Тышкевич. По его лицу градом катил пот, и было видно, что он проскакал по удушающей жаре не одну версту.

– Пускай будет река Москова, господа. Не всё ли равно, где бить русских! Тем не менее надлежит проследить за манёврами Кутузова. Наша операционная линия и без того непомерно растянута, Кутузов же находится вблизи своих баз, к тому же он ожидает прибытия резервов из глубинных провинций империи. Нельзя позволить ему улизнуть, будь то лабе де Колёц[14 - Колоцкий монастырь.] или ля Москова[15 - Река Москва.]. Мне по горло надоело бегать за русскими, пора кончать с ними! – закончил Наполеон красноречивым и весьма характерным жестом. Едва он умолк, генерал Сокольницкий, полковник Тышкевич и все маршалы, кроме Бертье, расценившие его жест как указание к действию, поднялись из-за стола и, поклонившись императору, вышли из столовой. Кшиштофский чуть замешкался, неловко запутавшись длинными ногами в стульях, и, весь краснея, поспешил вслед за стремительно удалявшейся спиной пана Михала. Весть о возможном отходе Кутузова от Колоцкого монастыря неприятно поразила Наполеона. «Проклятье! Похоже, чёртов старик намерен отступать и дальше!» Подобный поворот событий не укладывался в его голове. Он заметно помрачнел, лицо пожелтело от разлившейся желчи, губы нервно подёргивались.

– Мой император желает остаться один? – осмелился нарушить повисшую тишину генерал Рапп.

– Отнюдь, генерал! – стряхивая оцепенение, живо откликнулся Наполеон. – Нас ожидает десерт. А вот вы, русские, как думаете, что должен предпринять Кутузов? – перевёл он взгляд на Овчарова.

– Чтобы не навлечь гнева государя своего, ему следует разбить вас, ваше величество. Однако ж, как человек военный, я задаюсь вопросом: какими средствами можно достичь желаемого?

– Вы это всерьёз? – Брови Наполеона в неподдельном удивлении поползли вверх и изогнулись.

– Одними военными средствами достичь победы затруднительно, имея перед собою противника, коим изволит быть ваше величество, – как ни в чём не бывало продолжал Овчаров. – Посему, полагаю, Кутузов будет всячески затягивать кампанию.

– Как бы он её ни затягивал, я войду в Москву и там подпишу мир.

– Осмелюсь возразить, ваше величество! Даже в случае поражения русской армии на поле брани и занятия вами Москвы сопротивление продолжится. Продиктовать мир нашему императору, да простит меня за дерзость ваше величество, вам не удастся.

– Партизанская война?

– Она и так уже идёт, сир, но и наша русская погода будет не на вашей стороне.

Наполеон грузно поднялся из-за стола, с грохотом опрокинул стул и подойдя к Павлу, потрепал его за ухо.

– Я закончу кампанию в Москве, месьё Офшарофф! – сверкнув глазами и обнажая ряд великолепных белых зубов, полушёпотом прошипел он. – Поверьте, у меня есть чем принудить императора Александра к миру, – намекнул на возможную отмену крепостного права Бонапарт и, неожиданно легко повернувшись на каблуках, вышел из столовой.

Дискуссия с Овчаровым ему стала досаждать. Генерал Рапп и маршал Бертье последовали за императором. Оставшись в одиночестве и отдав должное десерту – засахаренным фруктам и мороженому, Павел покинул гостеприимный дом купца Церевитинова, не забыв опустить в карман немного яств для Пахома. На свежем воздухе беспокойство вновь овладело им. «Ежели с полковником Чернышёвым, не приведи Господь, что-нибудь случилось, я погиб, мне никто не поверит. Способник неприятеля, денежный вор, взявшийся вновь за старое! Моё спасение в нём одном», – сбивчиво размышлял Овчаров, пока ноги его не привели к подводе, охраняемой двумя польскими уланами, откомандированными Сокольницким.

Растолкав спящего гравёра, Павел отдал ему принесённые припасы.

– Ты уж не взыщи, лакеи так скоро делали перемены, что я не смог ухватить для тебя что-нибудь посущественнее, окромя десерта и вот этого задохлика цыплёнка! – оправдывался он.

Впрочем, Пахом и не помышлял обижаться, уписывая за обе щёки императорское лакомство. Приставленные к ним поляки, учуяв еду, громко переругивались, кляня припоздавшую смену. Их желудки отчаянно урчали, требуя провианта, а тела ломило от жары и усталости. Лёгкий ветерок, лениво теребивший флюгера на их пиках, не приносил облегчения. Сегодняшний смотр, а до него нескончаемые марши и переходы основательно утомили их.

Пока Павла снедали сомнения, Александр Иванович Чернышёв благополучно добрался до Петербурга и был ласково встречен императором Александром в Летнем дворце на Каменном острове. Издали дворец походил на обычную петербургскую дачу. Вытащенные из оранжерей кадки с цветами и растениями заполонили узкую лестницу, связывавшую балкон с парадным крыльцом; обширный сад спускался к воде и не имел изгороди, лишь полосатая будка с караульным указывала, что здесь проживает некое официальное лицо. Впрочем, катавшаяся на лодках праздная публика могла беспрепятственно наблюдать гулявшего по саду государя, поэтому кто в действительности обитает на охраняемой «даче», не составляло тайны. Александр знал об оставлении Смоленска из доставленного курьером послания Барклая и теперь желал слышать подробности.

– В каком положении ты нашёл город? – первым делом поинтересовался царь.

– В преддверии больших и, увы, скорбных перемен, ваше величество. Эвакуация Смоленска шла полным ходом, когда я его оставлял. Правда, после соединения армий Барклая и Багратиона забрезжил луч надежды, и вывоз государственных архивов, кажется, на время остановили, но со всей определённостью не могу судить об том, как и о ходе самой обороны, поелику не являлся свидетелем происшедшего. Я выбрался из Смоленска в ночь на четвёртое, за считанные часы до штурма. Полагаю, взятых мер к обороне города оказалось недовольно, чтоб…

– Идя навстречу чаяниям дворянства, особливо московского, я заменил Барклая[16 - Александр высоко ценил и неизменно уважал Михаила Богдановича и не брал в расчёт возводимую на него придворными и генералитетом клевету. Его заслуги в реформировании армии накануне войны и организации военной разведки трудно переоценить. Назначение «харизматичного» Кутузова было компромиссом, на который в роковую минуту был вынужден пойти царь. Барклай де Толли был скромным остзейским дворянином с шотландскими корнями, иностранцем без связей и родства, выскочкой в глазах русского общества. В отличие от Кутузова, он не был ни плетущим интриги царедворцем, ни искушённым дипломатом, ни светским человеком. Его холодная педантичность, ревностное усердие в службе и исключительное чувство долга раздражали высшую аристократию и дворянство, тогда как натура Кутузова, природного русского барина, сибаритствующего эстета и бонвивана, прихотливого чревоугодника и сластолюбца – словом, человека с родными и милыми русскому сердцу чертами, – воспринималась куда благосклонней. Барклай был где-то схож с Аракчеевым, дельным, неутомимым администратором и создателем новой русской артиллерии. Кстати, дефиниция «временщик», допущенная далее автором по отношению к Аракчееву, не несёт отрицательного смысла, а лишь указывает на преходящесть власти.] и назначил главнокомандующим всеми армиями Кутузова, – мягко прервал его Александр, показывая тем самым, что иные заботы ныне овладевают им. – Провожаемый толпою зевак, запрудивших Гагаринскую набережную перед самым его домом, на третий день, то было воскресенье, он изволил отбыть к армии, – саркастически хмыкнул, сощурив близорукие глаза, царь. – Уповаю на провидение, что оно остановит нашествие.

– Осмелюсь заметить вашему величеству: отступление, предпринятое военным министром, явилось единственно правильным и возможным решением, исходя из соотношения сил. Приграничное генеральное сражение привело бы к чудовищной катастрофе, как и ожидание неприятеля в Дрисском лагере, – намекая на идеи прусского генерала русской службы Фуля, которого непонятно за какие заслуги незадолго до войны приблизил к себе Александр, встал на защиту Барклая Чернышёв.

– Всё это так, мой друг, всё это так, однако ж от меня требуют решительных действий. А что побудило тебя направиться в Смоленск? – неожиданно сменил не слишком приятную для себя тему царь. – По завершении нашего пребывания в Москве тебе было должно следовать за своим государем в Петербург, – с лукавой улыбкой хмурил брови Александр, теребя пуговицу тёмно-зелёного мундира, того самого, кавалергардского, который предпочитал носить с начала военных действий и Чернышёв, невзначай забывая о своём придворном чине флигель-адъютанта, которому полагался мундир белого сукна.

– Когда ваше величество изволили оставлять Москву, я получил известие, что в тюрьме Смоленского кремля содержится некий ротмистр, за коим я безуспешно охотился целый год.

– Кто сей?

– Отставной ротмистр Овчаров, георгиевский кавалер и герой Аустерлица.

– И этакой удалец в тюрьме?!

– Пребывал там до сей поры, ваше величество!

По желанию царя Чернышёв поведал историю Овчарова, опуская лишние, мало занимательные детали и напирая на ту пользу, кою может принести бывший арестант.

– Стало быть, ассигнации его безупречны? – с неподдельным интересом выслушав рассказ Чернышёва, любопытствовал Александр.

– Не отличишь от оригинала, ваше величество! Французские произведения банкира Френкеля, коими наводнены наши западные губернии, порядочно им проигрывают. Я условился с ним, что, ежели ему удастся завоевать доверие неприятелей и те обяжут его помочь им в изготовлении фальшивок, он будет ставить на каждую ассигнацию что-то типа особливого знака, незаметного для стороннего взгляда, по которому мы могли бы узнавать фальшивку.

– Как разумеешь, где сейчас наш умелец?

– Ежели всё прошло гладко и мой план удался, то, полагаю, в обозе французской армии или в расположении Главной квартиры. По моим сведениям, передвижные типографии находятся в ведении маршала Бертье, а посему он может находиться при штабе.

– Ежели всё обстоит как ты доносишь, я прощаю твоё своевольство и пребывание в Смоленске, весьма рискованное a propos[17 - «Кстати» (фр.).]. Постарайся узнать, mon cher[18 - «Дорогой» (фр.). Здесь в значении «братец, дружище».], о судьбе того ротмистра и по возможности разыщи его. Да, и покажи мне изделия славного искусника, – с мягким дружелюбием бросил царь, напутствуя своего любимца. Через некоторое время Александр вновь позвал Чернышёва. На этот раз аудиенция состоялась в Зимнем дворце, в кабинете императора на втором этаже северо-западного ризалита. Зимний заметно опустел, исчезли многие знакомые лица, а те, что встречались, были суетливы и испуганны.

– Старик, слава Богу, добрался до армии и принял командование, – с гримасой неудовольствия начал царь. – При этом по дороге он встретил разругавшегося с Барклаем и возвращавшегося в Петербург Беннигсена и поворотил барона назад к армии, взяв к себе в карету, которую я пожаловал ему вкупе с коляской. Ноне Беннигсен назначен начальником штаба, хотя по заслугам своим мог рассчитывать и на большее, – с многозначительным подтекстом заметил Александр. – Так вот. Допрежь как Кутузову довелось встретиться с Беннигсеном – я тебе не говорил об том, – в Ижоре, на первой станции[19 - Речь идёт о ближайшей к Петербургу почтовой станции.] от столицы, ему попался курьер с посланием из армии. То было письмо Барклая, извещавшего меня об оставлении Смоленска. Властью главнокомандующего Кутузов потребовал вскрыть пакет и, убедившись в его содержании, воскликнул: «Ключ от Москвы взят!» Причём произнёс сие весьма патетически, дабы быть услышанным означенным курьером, который и поведал мне обо всём. Как полагаешь, что подобное означает?