Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова. Авантюрно-исторический роман

– В случае нужды в чём или ком-либо забирайте что и кого пожелаете. Бертье! – обратился он к невысокому пожилому человеку с несоизмеримо большой по отношению к телу головой и густыми курчавыми волосами неопределённого цвета, упрямо выбивавшимися из-под украшенной плюмажем треуголки. – Когда таковые прошения последуют, – поднятием век он указал на Овчарова, – соблаговолите надлежащим образом выполнить их.

Подобострастным поклоном маршал дал понять, что в точности исполнит желание императора.

– То, что выгравировано, я имею в виду отступления от русской орфографии, того уж не поправишь, ваше императорское величество, – со всей осторожностью отвечал Овчаров. – Единственную вещь, кою я могу сделать наверняка, так это выгравировать перемычку в русской букве «л», чтобы превратить её в «д», хотя идеального сходства достичь всё равно не удастся. Опосля до?лжно будет поработать с бумагой и в первую очередь убрать синеву.

– Знаю, вам это по силам.

– Да, сир. Я в состоянии решить эту задачу, не нанося ущерба самой бумаге. Одно пожелание, ваше величество. Смею заметить, что сто- и пятидесятирублёвые ассигнации будет затруднительно сбыть, особливо крестьянам, да и средь купцов, вероятно, могут возникнуть препятствия. Ассигнации же в двадцать пять рублей реализовать куда проще, хотя и здесь я вижу трудности. Номинал всё же крупноват будет. – Овчаров на минуту задумался и, будто очнувшись, промолвил: – Осмелюсь попросить ваше величество дозволить заняться настоящими банкнотами, а в будущем изготовить новые клише для печатания десятирублёвых ассигнаций.

Французы успели хлебнуть горя со сторублёвыми купюрами, поэтому Наполеон слушал Овчарова благосклонно. Однако случись сказать Павлу подобную ересь чуть раньше, к примеру в начале похода, гнев императора неминуемо обрушился бы на его голову. Сейчас же положение изменилось, и не только с банкнотами. Павел не мог знать, что, не успев захватить Смоленск, Бонапарт предпринял попытку «договориться» с Александром, попросив написать попавшего в плен в сражении при Валутиной горе раненого генерала Тучкова своему брату, корпусному командиру армии Барклая. В том письме, отправленном напрямую русскому царю из штаба Первой армии, содержались мирные «инициативы» Наполеона, оставленные, как и предрекал умный Коленкур, без внимания.

– Поступайте как сочтёте нужным. Я даю вам карт-бланш, – милостиво проронил Бонапарт и, едва заметно дав лошади шпоры (он не слишком уверенно держался в седле), в окружении блестящей и многочисленной свиты поскакал к развёрнутому фронту усачей-гвардейцев.

Идея ликвидации синевы в остывающей русской печке была проста и гениальна, как и метод старения бумаги. Поскольку Великая армия располагала несколькими передвижными типографиями, предназначенными для печатания русской валюты, Наполеон отвёл Павлу неделю на доводку уже готовых банкнот, имевшихся в его распоряжении, после чего Овчаров должен был покинуть Смоленск и догонять Главную квартиру. Бонапарт решил, что такого дельного и скрупулёзного малого лучше иметь под рукой, а не где-то там в далёком тылу.

Овчаров не стал убивать время на тщательную прорисовку чернилами напечатанных на банкнотах подписей чиновников Ассигнационного банка, а ограничился превращением буквы «л» в «д», после чего взялся колдовать над «испорченными» клише. Кшиштофский неотлучно находился при Павле и даже привёл к нему местного умельца, знавшего толк в гравёрном мастерстве. Пахом – так звали мастерового – оказался гравёром от Бога и ловко переправил «л» на «д» на самих гравировальных досках. За неимением чистых медных досок изготовить новые клише для печатания десятирублёвых ассигнаций оказалось невозможным. Пришлось срочно снестись с Бертье.

Памятуя о пожеланиях суверена, начальник Главного штаба Великой армии приказал незамедлительно доставить доски под клише императорской эстафетой. Покончив с исправлением выпущенных ассигнаций (разумеется, малой их толики – одному человеку выполнить подобный объём работы, пусть и за неделю, было физически невозможно; фальшивых банкнот напечатали на миллионы рублей) и сделав энное количество банкнот с помощью клише, исправленных Пахомом, Павел, Кшиштофский, его денщик и сам Пахом, которого настоял взять с собой Овчаров, под охраной взвода драгун поспешили догонять Главную квартиру. Повозка с фальшивыми деньгами и передвижная типография следовали с ними…

Глава 2.

Московской дорогой

Московский большак на протяжении нескольких вёрст от Смоленска вольно бежал вдоль Днепра, пока покрытые частым смешанным лесом холмы не зажали его, и дорога завиляла меж них по узкой песчаной теснине. Изменение ландшафта привнесло беспокойство в настроение командира драгун, седоусого, видавшего виды капитана, прошедшего не одну кампанию со своим императором. С высоты холмов маленький отряд был виден как на ладони, а густая зелень деревьев служила отличным укрытием и местом для засады. Хотя русская армия ушла далеко вперёд, а на её хвосте висела армия французская, бывалый вояка хмурился, теребил ус, часто задирал голову, буравя взглядом непроницаемую листву и напрягая слух, пытался распознать всякий подозрительный шорох. Поначалу Кшиштофский с Овчаровым посмеивались над казавшейся им излишней бдительностью капитана, однако и им по мере приближения вечера передалась его озабоченность.

– Господин капитан, вас что-то беспокоит? Нам грозит опасность? – не выдержав гнетущей тишины, нарушил молчание Кшиштофский.

– Как вам сказать, лейтенант. Русской армии здесь, положим, нет, но я опасаюсь партизан.

– Партизан?! Вы полагаете, здесь могут быть партизаны?! – едва не поперхнулся от нервического удивления пан Хенрик.

– За время нашего пребывания в Смоленске в округе объявились шайки отъявленных головорезов, нападавших на фуражиров, транспорты и отдельные небольшие отряды, как наш с вами, например.

– Но из кого состоят эти, как вы изволили выразиться, шайки? И как, чем они вооружены?! – не на шутку разволновался Кшиштофский.

– Да из всякого сброда: мужичья, крестьян местных, ну и отставших солдат и офицеров регулярной русской армии. Diable![8 - «Чёрт!» (фр.).] Чтоб им всем пусто было, au Nom de Sacre Dieu![9 - «Святой Боже!» (фр.).] – сплюнул в сердцах он. – До Витебска и Смоленска этой сволочи и видно не было, зато теперь она нащупала наши уязвимые места и перешла к активным действиям. А вооружены эти бандиты не хуже нашего: ружья, карабины, пистолеты, сабли, пики, палаши. Ну а за неимением потребного оружия – вилы, косы, топоры. Всё идёт в ход. Diable! Впрочем, с крестьянским инвентарём они даже на фуражиров не нападают. Захудалое ружьишко и пара заряженных пистолетов у этих господ завсегда припасены! Овчаров, ехавший чуть поодаль и слышавший разговор, призадумался.

«А ведь ежели оные партизаны атакуют нас и фортуна, паче чаяния, им улыбнётся, то мне, да и Пахому, несдобровать. Кто мы есть для них? Русские в стане неприятеля. Предатели то бишь. Вздёрнут на первой же осине, вот и вся недолга! И ничего ты им не докажешь! Господин кавалергардии полковник, поди, уж далече, да и вряд ли кому дал знать обо мне. Разве что…» Он вдруг подумал об императоре Александре и, как назойливую муху, прогнал дерзкую мысль. «Кто я таков, чтоб обо мне доложили государю, особливо в сей драматический час? М-да, положеньице… Любопытно, а куда ведёт эта заброшенная тропа?» – непроизвольно кинул он взгляд на поросшую чахлой травой, ответвлявшуюся от большака и взбиравшуюся на холмы тропу. Несмотря на лёгкие сумерки, она хорошо проглядывалась в зелени деревьев, тревожно перебиравших листьями на слабом ветру.

Беспорядочная пальба с придорожных холмов прервала раздумья ротмистра. «А вот теперь держись! Капитан, чертяка, будто в воду глядел!» – пронеслось в мозгу Овчарова, и в мгновение ока он соскочил с лошади.

– Parbleu! Les Russes! Partisans![10 - «Чёрт возьми! Русские! Партизаны!» (фр.).] – во весь голос закричал капитан, осаживая и поднимая на дыбы свою лошадь. На шедших шагом драгун очертя голову, с гиканьем и свистом летели конники в далёкой от устава русской армии форме. Старый рубака не растерялся. Скомандовав драгунам спешиться и открыть огонь, первым же выстрелом он уложил вырвавшегося вперёд верхового, однако ударом палаша богатырской силы был разрублен почти надвое шедшим в основной волне всадником. Прикрываясь лошадьми, драгуны сделали по прицельному выстрелу. На пыльную, обожжённую солнцем землю упали шестеро, не считая корчившегося в конвульсиях силача, зарубившего драгунского капитана, но за ними скакали новые всадники. Вскочив на коней, сомкнутым строем драгуны пошли им навстречу. Лихо орудуя пиками, партизаны, большинство которых составляли казаки, опрокинули первую шеренгу французов, однако вторая, успев разрядить пистолеты, с великим ожесточением бросилась с палашами наголо вперёд. Узость дороги скрадывала численное превосходство партизан, коих насчитывалось не менее сотни. Под неистовым напором драгун они подались назад, но вскоре овладели положением и с отчаянными криками «ура!» ринулись в атаку, пытаясь прижать французов к холмам. Драгуны дрогнули. Нарушив строй, они сбились в кучу, продолжая наносить яростные разящие удары, но это была уже агония. Все полегли за считаные минуты.

Едва завязалась рукопашная, стрельба с холмов пошла кучнее и сосредоточилась на повозке. Шальная пуля угодила в бок денщику Кшиштофского, пробив его лёгкое навылет. Юноша даже не успел вскрикнуть. Смерть наступила мгновенно.

– En arriere! Reculez![11 - «Назад! Поворачивайте!» (фр.).] Дьявол тебя дери! – яростно жестикулируя, кричал вознице вмиг оценивший обстановку Овчаров. До смерти напуганный кучер не стал спорить. Как ошалелый, ожесточённо работая хлыстом, он круто развернул повозку с чудом не выпавшим из неё Пахомом.

– Хенрик, держись моего левого плеча! – остановил Павел устремившегося было вслед за драгунами Кшиштофского и, оседлав коня, во весь опор поскакал назад, в сторону Смоленска.

Поколебавшись с секунду, поляк повиновался. Полверсты бешеным галопом – и вот она, та самая спасительная тропа. Погони не наблюдалось. Пустив взмыленных лошадей шагом, беглецы поднялись на гребень холма, где наткнулись на обширную поляну. Людям и лошадям был необходим отдых…

Нападавшие допустили досадный промах. Вместо того чтобы вести малоэффективную стрельбу с придорожных холмов, им следовало взять драгун в клещи, отрядив стрелков в хвост растянувшегося по дороге взвода. Тогда едва ли бы кто спасся. Фортуна и на этот раз благоволила Павлу. Скоротав остаток дня и полночи на горной лужайке, с первыми лучами солнца они спустились на окутанный туманом тракт. На месте, где несколько часов назад шла кровавая сеча, всё было убрано. Партизаны сволокли тела убитых в лес, где и захоронили. Кшиштофский заметно нервничал, но старался не подавать виду. Что говорить, а стычка с казаками произвела на него куда большее впечатление, нежели участие в «делах» в бытность его на кратковременной службе в Пятом польском корпусе князя Понятовского.

Тем временем туман рассеялся, поднявшееся солнце осветило дорогу. Холмы исчезли, выжженная равнина сменила их. Как и в Смоленске, смешавшийся с пылью неистребимый запах гари неотступно преследовал путников, вызывая резь в глазах и кашель в горле. Тучи ос, слепней и комаров кружились над повозкой; их мерному жужжанию вторили мириады отвратительных, доводивших до исступления мух. Облепив густо покрытые конским навозом, застывшими лужами кровавого поноса и зеленоватыми кучками человеческих фекалий тракт, они роились над самой землёй, сгоняя друг друга с усеявших обочины трупов издохших лошадей и погибших от жары и жажды воинов. Слетевшиеся на падаль вороны алчно клевали разлагавшееся мясо, опуская головы в миазмы мертвечины и зарываясь в гниющую плоть по самые хвосты. Брошенные повозки и фуры затрудняли движение, приходилось часто останавливаться и вручную освобождать дорогу. Окружающая местность казалось вымершей, золотым ковром шумел неубранный хлеб, а одиночные дымы сгоревших деревень подчёркивали бескрайнюю пустоту обезлюдевшего пейзажа. Двигаться стало безопасней, пространство всюду проглядывалось, но, помимо партизан, следовало опасаться сновавших вдоль тракта мародёров. В поисках пропитания и наживы эти люди были готовы на всё.

– Снимите свой великолепный мундир, пан Хенрик, а то, не ровён час, из-за ваших эполет угодим в какую-нибудь передрягу. Довольно нам давешнего приключения! – посоветовал не без ехидства Павел и, отхлебнув коньяку, добрым словом вспомнил виконта де Пюибюска, офицера, запасавшего в Смоленске провиант для Великой армии и снабдившего их хлебом и вином. Овса лошадям бережливый виконт, правда, не выделил, ну да уж ладно, о том позаботились люди Сокольницкого.

– Ты прав, пожалуй, – нехотя согласился Кшиштофский, стягивая с плеч синий офицерский мундир польского улана и скидывая с головы конфедератку[12 - Фуражка с четырёхугольным верхом.]. – Сейчас сподручнее быть в партикулярном платье. Для партизан мы русские, а касаемо подлых мародёров… – Бог даст, они нам не попадутся, твои мародёры, ну а ежели что, у нас есть чем угостить незваных гостей, – многозначительно кивая на повозку, где покоились под присмотром потерявшего сон Пахома заряженные фузеи, заметил Овчаров.

– Полагаешь, быть мародёром – привилегия французов? А промеж русских их разве нет?!

– Возможно, и есть, впрочем, как и средь всякой нации, – уклончиво отвечал Овчаров. Ему не хотелось касаться затронутой темы.

– А эти пожары! Ума не приложу, зачем французы жгут русские деревни? Ведь это их завоёванная территория, по крайней мере до заключения мира!

– Это не французы, – усмехнулся Павел. – Жгут русские, чтоб лишь пепел достался неприятелю.

– В Литве, однако ж, всё было по-иному, цивилизованно. Везде порядок, не то что здесь! Прямо-таки варварство какое-то необузданное! – предпочтя пропустить мимо ушей последнюю сентенцию начавшего кипятиться Овчарова, искренне негодовал пан Хенрик.

– Ну, ты, брат, и хватил, право! Литва есть Речь Посполитая, обзови её хоть Литвой, хоть Виленской губернией Российской империи – всё едино. Русь-матушку там у нас мало любят, скорее ненавидят. Я не про жидов[13 - Еврейское население края симпатизировало новому Отечеству и русскому царю (по первому разделу Речи Посполитой в 1772 году эти земли отошли к России), в отличие от притеснявших их литовцев и поляков. Старшинам кагалов Россия представлялась наименьшим злом. Политика Наполеона у лидеров виленских еврейских общин вызывала сильное недоверие, несмотря на военные успехи Бонапарта. Духовный лидер хасидов Шнеур Залман яро ненавидел его и призывал единоверцев к лояльности России. Благодаря многочисленным еврейским кагалам и их расторопным лазутчикам в лице корчмарей, факторов, торговцев и лавочников русское командование знало о передвижениях Великой армии как до, так и после переправы через Неман, а русская армия не терпела нужды во время своего отступления из края. В тоже время, польстившись барышом, евреи исправно снабжали Смоленск провиантом после его занятия Наполеоном.], я про шляхту говорю, что греха таить, сам ведь знаешь. «Сам ведь такой», – хотел произнести Павел, но поправился.

– В час же сей, – вновь вернулся он к своей мысли, – мы на Смоленщине, в коренной, изначальной России. Тут тебе и православие истое, и вера в царя и Отечество всенародная. Вот и палят люди имущества свои, овины да амбары, чтобы ворогу не досталось, а засим трава не расти – будь что будет. Кто в лесу схоронится, а кто и в партизаны подастся, – обуянный патриотическим задором, заговорил он выспренным слогом.

Нежелательных встреч более не случилось, и к исходу дня двадцатого августа они добрались до окраин охваченного огнём Гжатска, занятого французским авангардом. История повторилась. Не успела русская армия выйти из города, как жители подожгли его. Солдаты Наполеона с превеликим трудом справлялись с огнём, однако зарево пожаров бушевало по всему околотку: горели деревни, помещичьи усадьбы, провиантские склады и магазины; пронзительно выли собаки, надрывно стонал брошенный в спешке массового исхода не доенный и не кормленый скот. Устроившись на ночлег в повозке, не распрягая и не рассёдлывая коней, они заснули как убитые.

Утром их разбудил грохот барабанов. В город вступали полки Великой армии, пространство вокруг повозки запрудили войска, и им ничего не оставалось, как наблюдать за разворачивающимся действом. А оно впечатляло огромностью людских и конских масс, сосредоточенных на сравнительно небольшом участке земли. Здесь, в Гжатске, Павел впервые осознал, увидел воочию, какая страшная силища навалилась на Русь. По мере прохождения войск чувства его, поначалу смятённые, понемногу улеглись, а зоркий глаз бывалого кавалериста начал подмечать детали и нюансы происходящего.

«А конница-то у Бонапартия хромает!» – с тайным удовлетворением ухмыльнулся собственному каламбуру Овчаров. Высунувшись из повозки чуть ли не по пояс, он пожирал глазами проходившие эскадроны кавалерии и колонны пехоты. Если лошади гвардии были в относительном порядке, то у армейских лошадей выпирали бока, из-под кожи проглядывали рёбра, от обезвоживания или недостаточного ухода шерсть стояла дыбом, брюхи животных вспучились и они беспрестанно поносили. Привыкшие к сену и овсу нежные желудки с трудом переваривали грубую солому, снятую с крыш уцелевших изб, и пожухлую на испепеляющей жаре жёсткую сухую траву русских полей.

– Как ни крути, животина деликатная, это тебе не верблюды! – вырвалось у Овчарова, и он оглянулся на спутников.

Поглощённые созерцанием разыгрывавшегося спектакля, они не слышали его реплики. Артиллерийские лошади французов пребывали не в лучших кондициях и местами походили на ведомых на забой, еле передвигавших ноги кляч. Животные из последних сил тянули тяжёлые лафеты орудий с наполненными зарядными ящиками на передках, и кое-где их заменяли волы. Пехота шла бодро, но и здесь Овчаров обнаружил следы очевидного упадка. Обувь нижних чинов от бесконечных маршей пришла в негодность, подошвы башмаков на сбитых, заструпелых ногах удерживались подвязками, бечёвками или просто скрученными кусками разной материи, лица солдат ничего не выражали, кроме равнодушия и усталости.

«Да… С таковым воинством далеко не прошагаешь, не мешало б и остановиться!» – сим оптимистичным для русских перспектив заключением подвёл он итог своей инспекции.

В три часа пополудни Наполеон произвёл смотр наличествующих в Гжатске частей, после чего Овчаров, Кшиштофский и успевший повидать их Сокольницкий были приняты императором.

– Я вами доволен, господа. Генерал Сокольницкий доложил о ваших приключениях, – довольно милостиво встретил их Бонапарт, отрываясь от расстеленной на просторном круглом столе карты, густо пестревшей французскими названиями русских населённых пунктов и природных местностей.

Пространство небольшой комнаты вынуждало находиться вблизи от стола, и от Овчарова не укрылось, что лежавшая перед Наполеоном карта представляла собой не что иное, как выбранные листы подробнейшей столистовой карты Российской империи. Эта состоявшая из 114 листов карта включала в себя западные губернии империи и простиралась на восток аж до Сибири и на юг до Хивы, а сам её предмет составлял государственную тайну.

«Ага! – подумал Павел. – Стало быть, им удалось достать нашу карту. Не инако кто-то из штабных продался супостату».

– Да-да, это та самая ваша знаменитая карта. Так что не трудитесь вытягивать шею, господин Офшарофф, – коверкая фамилию Павла на французский манер, самодовольно рассмеялся Наполеон, заметив нескрываемый интерес к ней гостя. – Мои люди купили её вместе с гравировальными досками у одного вашего чиновника, – не стал скрытничать император французов, как человек, уверенный в конечном успехе своего предприятия. – Ну а вы, лейтенант, что скажете о службе у генерала Сокольницкого? Кстати, мне донесли, нападение партизан под Смоленском оказалось для вас полной неожиданностью, – соизволил обратиться к Кшиштофскому Бонапарт.

– Истинно так, ваше величество, мы его не ждали, хотя наш славный капитан, упокой Господь его душу, что-то предчувствовал. Если бы не его распорядительность, мы едва ли имели бы счастье лицезреть ваше величество!

– Гибель капитана Роже – большая потеря для нас. Но как случилось, что какие-то дремучие партизаны, необученные крестьяне сумели уничтожить взвод моих храбрых драгун?! – грозно свёл брови Бонапарт, в раздражении комкая в кулаке угол свисавшей и не поместившейся на столе широко расстеленной карты.