Право человека

Право человека
Алекс Игорь А.

Переиздание культового романа. В нем за год до событий было предсказано шокировавшее весь мир цунами, произошедшее в Индонезии 26 декабря 2004 года и вошедшее в историю как самое мощное землетрясение в истории Индийского океана.

Жанр: интеллектуальный триллер. Номинация на премию "Национальный бестселлер".

Игорь А. Алекс

Право человека

Занимательные факты о романе «Право человека»

…На презентации романа присутствовало свыше 600 человек гостей, среди которых зам. председателя Международного сообщества писательских союзов Коноплянников Ю.В., режиссер Кирилл Серебрянников, Роман Трахтенберг, журналисты из «Коммерсанта», «Радио России», «Монте-Карло», «Литературная Россия», «Московского комсомольца», информационными спонсорами мероприятия выступили радио «Монте-Карло» и портал Mail.ru.

…Театральный перформанс по мотивам романа во время презентации срежиссировал Тэодор Тэжик, художник-постановщик фильма «Кин-Дза-Дза» (реж. Г.Данелия).

…Роман был номинирован на премию «Национальный Бестселлер» – 2004

…Лидер продаж по данным сети книжных магазинов «БукБери» – 2004

…Победитель конкурса «Обложка года», сеть магазинов «БукБери» – 2005

…2 место в рейтинге книжных новинок «Московского комсомольца» – 2004

…Джазовый композитор Вячеслав Сержанов (первый российский джазмен, выступивший в Нью-Йоркском Карнеги-Холл) написал саундтрек по мотивам романа.

…По данным портала Mail.ru кликабельность баннера с информацией о презентации романа заняла второе место после рекламы журнала «Пентхаус».

…В романе за год до события предсказано шокировавшее весь мир цунами, произошедшее в Индонезии 26 декабря 2004 года и вошедшее в историю как самое мощное землетрясение в истории Индийского океана.

Об авторе

Игорь А.АЛЕКС (Игорь ВЕСЕНИН). Писатель, сценарист, публицист. Член Союза писателей России, Международного сообщества писательских союзов. По его книгам и сценариям снято несколько телевизионных фильмов, в т. ч. «Перстень наследника династии», «Закон Зайца», «Адвокат» и др.

Секретарь правления Профессионального союза писателей России.

ПРАВО ЧЕЛОВЕКА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРОЛОГ

…И будет дано людям древнее знание книги «Авеста», записанное на шкуре животного. Наступит благословенный год Оленя. И суждено ему будет изменить историю нового мира.

I

Всю пасмурную, насквозь пронизанную дождями неделю он снимал на чёрно-белую фотоплёнку городские пейзажи. Древний, полный внутренней жизни мегаполис давно привлекал его своими изломанными линиями, вызывая плохо различимые, запутанные, странной природы зрительные ассоциации. Набережная, крепко сжимавшая чёрную реку с бурлящими порогами, выгнутые, словно арки старинных дворцов, мосты и величественные костёлы – всё это было для человека с фотоаппаратом натурой знакомой, близкой и чем-то неуловимо понятной.

Сегодня он снова искал тот единственный ракурс, который смог бы достойно запечатлеть упрямую арку центрального городского моста. Капризно брызгал холодными каплями дождь, то и дело хлёстко стегал, словно кнут раздражённого возницы, порывистый ветер; прохожих в этот будничный день было немного. Фотограф, несмотря на затянувшееся сумеречное ненастье, работал скрупулёзно и не спеша. В очередной раз наводя телескопический объектив на монументальную, чёткой рукой выписанную архитектуру, он увидел, как увеличенный хорошей оптикой человек, подняв голову к небу, протяжно крикнул что-то неразличимое и бросился в чёрную реку вниз головой.

Человек с фотоаппаратом никогда не считал себя храбрецом. Если бы ему сказали, что он когда-нибудь решится спасти тонущего человека, он, скорее всего, просто не воспринял бы эти слова серьёзно. Причина здесь была сокрыта в том, что в глубине души он всегда сомневался в искренней природе таких порывов. Особей подобного плана он почитал за обыкновенных выскочек, измученных неутолённой жаждой известности, и никогда их не понимал, сколь ни старался.

Сейчас же фотограф внезапно оказался в объятиях какой-то мощной и незнакомой силы. Завладев им, эта сила, которой просто невозможно противиться, заставила его забыть мощнейший из инстинктов – инстинкт самосохранения – и стремительно перебросила его тело через перила.

Через короткий промежуток времени он уже подплывал к тому месту, куда рухнул самоубийца. Высокие и сильные – как коготь дьявола – волны то и дело накрывали фотографа с головой. Ветер дул в лицо с упрямым и злым напором. Отливающая ликующей чернотой ледяная вода мёртво сводила суставы, категорически и явно отказываясь служить ему помощницей. Приняв в себя человека, неосмотрительно доверившего ей свою жизнь, она уже ни за что не хотела с ним расставаться.

Время сделалось стремительным и упругим, точно водоворот.

Фотограф, судорожно глотнув необыкновенно леденящего воздуха, нырнул в тёмную глубину. Не отдавая отчета в своих действиях, он изо всех сил разгребал тяжёлые водяные толщи, словно стремясь постичь их до самого дна.

Внезапно он почувствовал, как его слепые руки обхватили что-то объёмное и живое. Это был человек, тело которого сотрясали сильные судороги. Течение в этом месте было чертовски напористым, и по этой причине скользкая добыча то и дело норовила вырваться из непослушных рук.

Крепко вцепившись в одежду тонущего, фотограф рванулся наверх.

Здесь незнакомая сила предательски покинула его. Воздух, давно рвавшийся из лёгких, добился наконец своего и крупными пузырями устремился к зеленеющей в дневном свете поверхности. В голове фотографа возник гулкий звенящий звук, вслед за ним начали раскатисто биться два огромных, мощных молота, ударами чередуя друг друга. Жгучие звёзды, чёрные и блестящие, как качественный антрацит, и столь же жёсткие, зажглись где-то совсем близко перед глазами, жадно впились в глазные яблоки, вдавили их глубоко в мозг и принялись жечь их что было силы. В этот момент ему отчетливо привиделись деревянные крылья скрипучей ветряной мельницы, натужно сдвинувшиеся со своего места и взявшиеся вращаться, на глазах прибавляя скорость, достигшую вскоре совершенно невообразимых пределов. Сквозь бешено летающие крылья пробивался солнечный луч, расколотый на сотни тысяч ярчайших на свете брызг; словно кто-то неизвестный и призрачный рассыпал щедрой рукой по небу мешок с негранёными алмазами чистейшей воды, и они тут же взялись жарко пылать, переливаясь острой резью в глазах.

Отравленная городскими стоками горькая вода, просочившись сквозь судорожно стиснутые зубы, мощным потоком хлынула прямо в сведённое горло. Фотограф, не выпускавший из рук холодный чужой воротник, ощутил, как протяжно и гулко уходит в таинственную пустоту сознание.

II

– …Эй, подождите, я ещё не подготовился, – перепачканный мальчишка с высоким ломающимся голосом помахал дворовым футболистам рукой. Громоздкий фотоаппарат висел у него на шее, багрово-красной сейчас от загара и натёртой узким кожаным ремешком. Большая чёрная тренога никак не хотела закрепляться на необходимой высоте, и ракурс, по этой причине, был совсем не таким, каким его представлял себе начинающий специалист.

Этот фотоаппарат когда-то давно он получил на свой восьмой день рождения в подарок от матери. Довольно большой и тяжёлый аппарат устаревшей американской модели в великолепнейшем на свете футляре из толстой чёрной кожи мог, при наличии определённых навыков, выдавать вполне качественные и приличные снимки. На счету начинающего маэстро было как несколько безвозвратно загубленных пленок, так и первая подборка довольно-таки удачных кадров. Портрет мамы на фоне большой фотографии человека в белой морской форме, их дом, стоявший на берегу городского канала с чёрной протухшей водой – дрянная и жалкая бедняцкая лачуга, одна из многих себе подобных в этом районе города… Тогда они жили в ней. И все основные детские воспоминания у него были связаны именно с этим местом.

Мама, невысокая, добрая, совсем ещё молодая женщина, часто уезжала на побережье, и никогда, как бы настойчиво он ни просился, не брала его с собой. Большей частью его воспитанием занимался старший двоюродный мамин брат – очень старый и практически утерявший рассудок зловредный старик.

Дядю своего мальчик не любил всей глубинной, беззащитной и откровенной детской ненавистью. Дядя сильно походил на огромного и мешковатого в движениях старого осьминога; покатый его череп с редкой порослью седых волос, тёмные, глубоко впавшие глаза, чьи уголки у переносицы были нормальными, а на противоположной стороне обвисали, как потёки упавшей с большой высоты чернильной кляксы, и тонкие морщинистые руки, оканчивающиеся узкими ладонями-щупальцами, полноценно и безоговорочно утверждали это сходство. Было решительно непонятно, кто и с какой целью извлёк этого доживающего свой век гигантского моллюска из глубин; по этой причине, очевидно, и спятившего безвозвратно.

Косвенно подтверждала это предположение никуда не годная дядина привычка демонстративно мочиться по утрам с помоста в воду. Причём по тому, как именно он это делает, можно было очень легко догадаться о его настроении, обыкновенно переменчивом, точно скользкий червяк. Дядя зарабатывал на жизнь мелкой торговлей фруктами. Каждый день начинался с того, что осторожно, не торопясь он укладывал коричневыми руками-щупальцами в длинную утлую лодчонку свой товар – в основном, зелёные кокосовые орехи, колючие ананасы, а также и ветки зеленоватых, небольшого размера, очень сладких, но слегка вяжущих рот недозрелых бананов. Кроме этого, в лодке миролюбиво соседствовали плоды крупной папайи, хрустящих розовых яблок, формой своей похожих на сладкий перец, и чудовищно пахнущие, но столь же невообразимо вкусные пупырчатые дурианы. Аккуратно уложив в полезном пространстве лодки разноцветные фрукты, старик надевал на голову конусообразную шляпу, плетёную из хорошо просушенной светлой соломы, разжигал замусоленную деревянную трубку на тонком и длинном мундштуке тёмно-коричневого цвета и, приспустив на щуплых бёдрах истёртые короткие штаны и прищурившись, мочился в воду, поглядывая по сторонам определённо свысока и зажимая дымящуюся трубку в оскаленных рыжих зубах. По довольно оживлённой и грязной реке проплывало множество разных суденышек – как торговых, так и туристических; и с тех и других на дядю частенько показывали пальцем и что-то неразборчиво – то насмешливо, то грубовато – кричали на самых различных языках, но старику словно и дела не было до царившей вокруг приподнятой суеты, и он, задрав голову к небу, с каким-то глубоко порочным, торжествующим удовольствием продолжал вспенивать тугой струёй поверхность бегущей воды.

Затем как ни в чём не бывало он обрывал странный ритуал, натягивал штаны с большим достоинством извечно занятого человека и проворно усаживался в качающуюся как колыбель узкую лодчонку. Устроившись поудобней, он мягко отталкивался мокрым веслом от террасы, укреплённой на сваях, всегда облепленных косматыми пучками густых зелёных водорослей. Торговля старого дяди давала достаточный доход, на который без особого труда можно было прожить в этом районе города, но, тем не менее, всякий раз, когда заканчивался ежегодный сезон дождей, дядя заставлял маму отправляться на побережье. Иногда мама робко пыталась возражать ему – ей очень не хотелось надолго оставлять подрастающего сына, но в этом случае лицо дяди разом становилось похожим на ссохшийся коричневый кокос, голос начинал отдавать до крайности брюзгливыми нотами, и дядя принимался громко и грязно ругаться, то и дело показывая маме свои узкие маленькие ладони с твёрдыми и никогда не сходящими мозолями. Испорченные ногти на его пальцах всегда были грязными и потрескавшимися; голос визглив. Всякий раз, войдя в раж, он попеременно и с удивительной скоростью тыкал рукой то на фотографию мужчины в тростниковой рамке, то на съежившегося в своём углу мальчика, бормоча при этом чудовищные непристойности, брызгал слюной и часто, одолеваемый страшными приступами безумия, бил маму наотмашь по лицу. Пухлые губы мамы, с неизменной аккуратностью выкрашенные дешёвенькой перламутровой помадой, начинали трястись, голова её дёргалась от глубоких всхлипываний, а по лицу сочились скупыми ручьями слёзы.

Воспитание мальчика, основанное на жёстких традициях непреклонного уважения к старшим, длительное время заставляло его быть бессловесным наблюдателем этих диких сцен, но потом, в одночасье, с его сознанием словно что-то произошло. Он словно бы стал понимать, что если не вмешается он, тогда этому и вовсе никогда не будет конца. Осознав это, мальчик прыгал из своего угла на дядю и отчаянно пытался ударить его побольнее своими слабыми детскими кулачками, но обезумевший старик с дико горящими глазами хватал первое, что ему попадалось под руку – выцветшую деревянную палку для стирки белья, плетёную лодочную верёвку с железным кольцом на конце или какую другую штуковину поувесистей – и с сильной, остервенелой злостью бил мальчика по коротко стриженной голове, крича при этом во всё горло про неблагодарного чёртова змеёныша и непременно стараясь как можно сильней расшибить ему светловолосую голову. Обычно ему это удавалось, и, оттолкнув от себя залитого кровью ребёнка, дядя нещадно ругаясь куда-то уходил, а мама, перевязывая мальчику разбитую голову и некрасиво кривя заплаканное лицо, выговаривала ему, что он недостаточно уважает старших, тем самым позоря её.

На следующий день, на рассвете, сложив в чемодан свои самые цветастые и праздничные наряды, мама, стягивая блестящие чёрные волосы в высокий тугой узел на затылке, красила губы – на этот раз помадой подороже, и осторожно, стараясь не перепачкаться, чмокала на прощанье спящего сына. Получив благословение дяди, напыщенного и важного в такие моменты, как самый настоящий владыка речных глубин, она уезжала куда-то на большой лодке с высоко задранным носом и трескучим мотором, стараясь оглядываться как можно реже, и то и дело придерживая непослушную чёлку тонкой рукой.

III

Жизнь шла прежней чередой – по утрам сумрачный молчаливый старик, щурясь на солнце, как невыспавшийся спрут, максимально загружал скоропортящимся товаром свою старую, то и дело дающую течь лодку, и, привычно помочившись в воду, отталкивался веслом от застеленной подгнившими досками террасы. Мальчик оставался предоставленным самому себе. Часто он подходил к чёрно-белой фотографии над маминой кроватью и пристально вглядывался в черты незнакомого, но очень привлекательного человека: красивая белая форма, высокий воротник «стойкой», плотно облегающий сильную загорелую шею и загорелое же лицо с чёткими чертами уверенного в себе человека. Светлые волосы незнакомца с фотографии были коротко подстрижены, открывая высокий мощный лоб, а серые глаза смотрели как бы насмешливо и ободряли: «Все будет ОК, парень, все будет ОК…». И тогда он залезал на опустевшую мамину кровать, прятался под старое, тонкое одеяло, вдыхал слабый запах мамы – и плакал. Для мальчика его возраста в этом районе города слёзный ручей считался ужасным и непозволительным преступлением, но он плакал. Плакал, свернувшись калачиком, с силой размазывая по лицу предательские слёзы и не имея духу остановиться. Впрочем, друзей у него в этом районе города не было, и только глубоко промокшая подушка, предусмотрительно им перевёрнутая, прилежно хранила в себе доказательства его слабости. Обнаружить их могла одна только мама, но мама сейчас была где-то на далёком и неизвестном побережье.

Он ненавидел его. Ненавидел отчётливо и ясно. Каким оно представлялось мальчику? Злым. Очень злым. Говорили, что там очень синее небо и чистый воздух, который вкусен, как прохладный сок мандарина в жаркий день. Ещё говорили, что вода там не имеет другого берега. Как это? Разве возможно такое? С детства он привык к воде – ведь их дом, подобно другим соседским домам, стоял на высоких сваях, и под него, при желании, могла заплыть небольшая лодка… Дом стоял прямо на берегу грязного и протухшего городского канала, и соседский берег был столь близок, что до него, если постараться, можно было легко добраться вплавь. Правда, он никогда не пробовал это сделать, но почему-то был безоговорочно уверен, что у него наверняка получится. И человек в морской форме определённо верил ему, улыбаясь с фотографии ободряющей и ровной улыбкой.

Как можно без соседнего берега? Что тогда там, дальше? Ведь там, наверное, тоже живут какие-то люди? Как же они живут? Как добираются до другого берега? Всё это было очень загадочно. Ещё побережье представлялось ему тем местом, где все мужчины и женщины ходят по берегу в красивых, ярких одеждах и зачем-то делают то, чего на самом деле делать не очень хотят. Во всяком случае, женские улыбки ему представлялись неизменно натянутыми, искусственными и плохими. Это было такое странное место, где молодые, красивые женщины делали что-то против своей воли и за это им платили деньги. Ещё в его видениях присутствовали люди в белой форме – как у моряка на фотографии, и эти смелые и честные мужчины хотели помочь женщинам, утешить их, но сделать это было очень трудно, постоянно что-то мешало, и все попытки благородных мужчин терпели неизменный крах. А ведь это были волевые, сильные мужчины в отглаженной форме, кожа их была не такой, как у дяди – сморщенной и коричневой, и не такой, как у мамы – цвета свежезаваренного красного чая, она была такого цвета, как у него самого – отчётливо белой от природы, хотя и схваченной сейчас крепким загаром. Его тянуло к этим сильным мужчинам – ему казалось, что они должны помочь ему одолеть сумасшедшего дядю и сделать так, чтобы маме не нужно было ездить ни на какое проклятое побережье. Почему-то он был изначально уверен, что может рассчитывать на их поддержку.

Мужчины уезжали, а женщины оставались. Среди них он очень отчётливо видел маму. Она тоже ходила по песчаному берегу, и волны, игриво скользя по жёлтым мокрым песчинкам, старались намочить её красивые выходные туфли. Лицо мамы было грустным. Кто-то незнакомый, с неразборчивым тусклым лицом уверенно подходил к ней и властно уводил её за собой. Скоро она возвращалась, и под глазами её можно было разглядеть припухшие коричневые полукружья. Дешёвенькую сумочку из лакированного чёрного материала она теснее прижимала к себе – мальчик знал, что так ведут себя люди, которые боятся, что у них украдут деньги. Он догадывался, что в сумочке у мамы появились деньги, и продолжал смотреть. К маме опять подходил кто-то, и снова она ненадолго исчезала из виду…

IV

Послышался всплеск воды и скрип заржавевшего лодочного кольца – дядя вернулся с торговли на обед. Мальчик инстинктивно спрятал голову поглубже в плечи, предчувствуя недоброе – сумасшедший старик являлся обедать лишь в тех случаях, когда день складывался крайне неудачно и фруктовая торговля шла из рук вон плохо В такие дни никто упрямо не хотел покупать ни кислые помело, размерами много превышающие грейпфруты и столь же сочные; ни рамбутаны с ярко-красной запущенной щетиной и вкусом нежного винограда. И что уж совсем непонятно, невостребованными оставались аппетитные горы зелёных кокосовых орехов, которыми здесь было принято утолять жажду. В такие дни в дядю решительно заселялся взбунтовавшийся дьявол, подчинял дядю собственной страшной воле, заставлял его бесноваться и прыгать, срывая злобу буквально на всём, что попадалось ему на глаза.