Бумеранг

– Жизнь…

– И вознаграждение. Щедрое, между прочим.

Она оттянула уголок шторы и осмотрела окна многоэтажки на другой стороне улицы. Город спал и ничего не вызывало её опасений, но она почему-то не могла избавиться от внезапно возникших тревожных мыслей о Хромом. В последние пару ночей особенно. И чем меньше времени оставалось до встречи с его связным, тем чаще эти размышления всплывали в мозгу. Прямо-таки лезли в него с пугающей настойчивостью. Она давно и часто задумывалась, как это все случится. В смысле, как будет выглядеть этот человек. Мордатый такой, с залысинами. Живот, как у Козлова, выдающихся размеров. Потное лицо, которое он чересчур часто вытирает платком, скорее от волнения, нежели по какой другой причине. Злые, бегающие глаза, маленький перекошенный рот… Она ненавидела эту внешность, этот портрет, созданный разумом, уже целых три года, так ни разу и не встретив его героя вживую, но не сомневалась, что он именно такой. Хитрый, осторожный, расчётливый… Стрелки призрачных часов, огромных, как кремлевские куранты, что периодически просыпались в её голове с самого детства, сдвинулись с оглушительным щелчком. И Аста стиснула зубы, скосив взгляд на связанного толстяка – если она сейчас же не прикончит этого урода, то рехнётся.

– Фотография есть, – едва слышно прошептал капитан. – Есть. С надписью на арабском.

Хижук чуть не подпрыгнул на месте. Вновь потёр ладони, будто никак не мог их отогреть.

– Ну?

– В спальне. За потолком.

Через пять секунд навесной потолок был искромсан на лоскуты, а искомое было накрепко сжато между вспотевших ладоней полковника. Он прижал локтем пухлую папку, на которой стоял длинный регистрационный код. Посередине была крупная и ровная, как под линейку, надпись: «Сирийский сувенир». В самом верху красовался синий оттиск штампа «Совершенно секретно. Оперативный Аналитический Центр».

– Видите, все оказалось проще простого, – он довольно хмыкнул. – А вы своим упорством вынудили моих сотрудников показать своё мастерство, а у них жены, дети. Ночь. Сны плохие, а то и бессонница. Тревога камнем на сердце. Представляете, как сложно после таких стрессов им в семейной жизни приходится?

– У них богатый опыт, – Козлов поднял окровавленное лицо.

– Опыт богатый – практики маловато. Ну, не беда. Сейчас мы это исправим.

Когда крепкие руки вздёрнули ему голову вверх и заставили смотреть на эту почитательницу детективов с ледяным лицом, он, похоже, не соображал, что происходит. А она заглянула ему в открытый глаз и принялась навинчивать на ствол глушитель.

– Знаешь, что это?

Он промолчал, чувствуя, как немеют кончики пальцев, как закололо в сердце за сломанными рёбрами, а затем… Оно начало сбиваться с ритма… Он с тоскливым удовлетворением понял, что результатов грядущего этапа обработки полковнику не видать, как своих ушей.

– Не знаешь? Или просто не хочешь отвечать? – спросила женщина.

– Знаю, – безразлично ответил он.

– Хромой? – поинтересовалась она. – Кто он?

Капитан непонимающе наморщил лоб.

– Не знаю. Инвалид, наверное.

– Лжёшь! – прошипела она.

Ресницы на левом глазу сомкнулись, натянулась кожа на скулах, а кончик языка скользнул по верхней губе. Козлов отвёл глаз от её застывшего лица и посмотрел в чёрное отверстие глушителя. Затем встретился со взглядом Хижука.

Полковник выдержал паузу, точно хотел, чтобы капитан попросил его ещё о чём-нибудь, а тот медленно поднял и опустил измазанный слюной и кровью подбородок. Из глаза выкатилась слеза. Кроме этого единственного признака, казалось, что он вообще не испытывает никаких эмоций.

– Точно… мусор… – согласился он. – Мусор в этой папке ничего не стоит…

Он начал падать за миг до выстрела, а Хижук не успел остановить её палец. Сорвал трясущимися руками застёжку папки, лихорадочно пролистал первые страницы, взвыл и бросился обратно в спальню Козлова.

Спустя пару минут, когда Таболич уже сидела в кресле, забросив ногу на ногу, и с хмурым выражением на лице вдыхала запах оружия, только что исторгнувшего смерть, полковник встал на пороге комнаты. Белое от ярости лицо и пустые руки свидетельствовали об очередной неудаче.

– У тебя горело? – спросил он с едва сдерживаемым бешенством.

– Возможно, – она небрежно покачивала ступней. – Ненавижу слушать ложь.

– Здесь я решаю, кому и что слушать, тупая ты крашеная сука! – Хижук позеленел от гнева. – Ясно тебе?!

– В прошлый раз ваше желание блеснуть красноречием во время допроса оказалось безрезультатным, – она криво усмехнулась. – В этот раз, как я понимаю, оно снова закончилось громким пшиком?

– Что ты сказала? – он едва не отшатнулся от этой издевательской насмешки.

Она наклонилась, рассмотрела крохотные, похожие на бисер, влажные пятнышки на носке сапога и покачала головой.

– Вот, вляпалась же в какую-то мерзость. Не квартира, а свинарник.

– Психушка по тебе давно исстрадалась!

– Надо было всего лишь открыть папку сразу, – она мило улыбнулась. – Я права?

Он бросил на неё уничижительный взгляд. Беспомощно пытался понять, что же теперь делать. Ухватил подбородок в кулак и думал, думал, думал… Один раз ему даже показалось, что он что-то понял, открыл рот, попытался произнести мысль вслух, но тут же оборвал себя сам, потому что озарение ускользнуло в очередной раз. Ускользнуло, чтобы больше не возвращаться.

– Приберитесь! Вызовите, если ещё кто нужен. Чтобы чисто мне все! – со злостью бросил он мужчинам и вызверился на женщину: – Опять на электрошок захотела?!

Она вскочила и вытянулась.

– Нет, мой генерал!

Хижук сплюнул ей под ноги.

– Господи, какая же ты дрянь…

– Я красотка.

Она изобразила реверанс. Он толкнул её обратно в кресло и шагнул к дверям, задирая ноги как журавль, чтобы переступить через тело Козлова.

3

За грудиной шевельнулась боль. Потом снова и почти нечувствительно. Отдалась в плечо, потянулась к локтю, к немеющим пальцам. Генерал Кужель невольно потёр грудь под толстым свитером. Подумал, что конец начинается тогда, когда ты вдруг выходишь от неожиданно ставшего разговорчивым терапевта и начинаешь прислушиваться к своему телу… Рановато как-то в пятьдесят четыре года… Хотя, кто его знает – может, и в самый раз.

Фотография. В старом альбоме под тонкой папиросной бумагой. На ней он ещё совсем мальчишка, новенькие погоны, форма советника. Рядом с его официальной фотографией любительский снимок. В уголке надпись на арабском строгой типографской вязью. Улыбающаяся девушка в армейском берете. Ладонь на цевье автомата. Тонкий ободок серебряного колечка. В самом низу чёрная строчка пожелания от руки. На этом блеклом прямоугольнике картона она ещё жива… Никто не виноват. Корректировщик ошибся. Ночь. С кем не бывает… сегодня у неё был бы день рождения…

Он сжал кулаки от бессильной злобы. На левой руке хрустнули костяшки. На правой – едва-едва сомкнулись пальцы. У двери раздался скрип. Водитель, устав ждать, начал ёрзать на стуле. Генерал вскинул брови, не отрывая взгляда от альбома. Шорох прекратился. Сержант почувствовал его ярость, притих, даже дышать стал намного реже.

Он дотянулся до мобильного телефона и набрал номер. Долго вслушивался в вереницу гудков. Потом прослушал и безликую запись двуязычного женского ответа. Затем раздражённо бросил телефон. Вставать из-за стола и отправляться на запланированную встречу Кужелю не хотелось. И не потому, что раздумал на рыбалку в такую погоду, хотя для щуки самый жор – просто навалилось какое-то гадкое предчувствие. С ним всегда происходило что-то неприятное в этот день. И сейчас начало происходить в тот самый момент, когда увидел на раме окна замёрзшую бабочку… Зима в этом году пришла как никогда рано.

Однако, он лгал самому себе – все перевернулось три года назад, когда в одном из музеев Кракова ему протянули тщательно заклеенный пакет. Он тогда удивлённо посмотрел на хорошо одетого мужчину с таким пустым и безразличным взглядом, что отчётливо увидел в его зрачках целую шеренгу подобных взглядов, воткнувшихся ему в лоб, грудь, живот… Взглядов, ответственных за расстрельный залп… Тот мужчина назвал странное имя или кличку… Ещё он назвал имя женщины, от которой этот пакет не мог прийти никогда… Из загробного мира не пишут… Но тогда, подозрительный до мозга костей, он безоговорочно поверил этому человеку…

Генерал нащупал в кармане патрон от пистолета и ласково погладил тёплую гильзу своего афганского талисмана. За столько лет патрон вытерся о ткань и пальцы до зеркального блеска, и он вдруг подумал, что в последнее время стал слишком часто просить поддержки у бездушного кусочка металла. Это тогда, в Афганистане, забившись в незаметную узкую щель в скале и приставив к виску пистолет погибшего комроты, он твёрдо знал, что кроме единственного патрона у него больше нет боевых товарищей. Всю ночь он держал дрожащий палец на спусковом крючке и тоскливо слушал, как перекликались моджахеды, разыскивая его. В тот раз не нашли, а сейчас, словно подобрались почти вплотную. Он ещё раз потёр патрон, вспомнив, как тогда прилетела поисковая группа, и он с трудом разогнул скрюченные пальцы, передёрнул затвор и поцеловал тусклую латунь последнего патрона, выпавшего на ладонь.

Кужель провёл пальцем по пожелтевшей бумаге над фотографией. Сдвинуть тонкую преграду и прикоснуться к её лицу он так и не смог, как будто боялся осквернить память о ней, что ли. Взглянул за окно. Снаружи было так же мерзко, как у него внутри. Стылый ветер лениво ворошил листву, сгребаемую дворником, на зелень травы лёг иней, с неба сеялась снежная крупа. И бабочка была на месте. И ноющая боль за грудиной никуда не исчезла. Он снова потёр свитер над сердцем. Та война никуда не делась. Каждое утро напоминала о себе. Скрытая, беспощадная, и она так долго продолжалась, что даже ветераны, подобные ему, давно от неё устали…