И грянет атомов песнь

И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,

И если я ведаю тайны – поэт, чародей,

Властитель вселенной – тем будет страшнее паденье.

Н. Гумилев ©

История моя началась во тьме – и, наверняка, закончится там же, когда веки мои сомкнуться в последний раз.

Во тьме, окруженный безразличными ко всему сводами, под трель кислородного датчика я вновь и вновь бил своим ручным молоточком по толще перед собой.

Парадоксально, но именно в непроглядном мраке я боялся одного единственного – увидеть несмелую искру, если рука моя дрогнет и удар придется мимо. Страшился увидеть свет, который погубит всё.

Страшился смерти.

Каким бы ни было мое жалкое существование – инстинкты брали свое. Помимо воли, на уровне животных рефлексов, я цеплялся за жизнь в надежде на великое откровение, на знак.

Путь к спасению всего моего рода.

“Глупость” – говорили несчастные из моего племени, а затем высекали искру в своих туннелях.

“Глупость” – хохотали они в истерике и бросались на тюремщиков, чтобы быть убитыми.

“Глупость” – шептал я и продолжал откалывать кусок за куском.

Я не родился на Каморане, быть может в этом было дело. Не родился рабом, как многие тут. Не упустил возможности стать кем-то похожим на человека прошлого – Homo sapiens, знающим больше, чем простые алгоритмы выживания.

Меня доставили сюда в качестве трофея, когда пал наш оплот на третьем спутнике Риандира – пограничного мира одной из систем Триумвирата. Не думал, что оставят в живых – но Хозяева знали толк в управлении ресурсами.

Я подходил, чтобы быть рабом – и меня пощадили. Перестану быть им нужным – и меня уничтожат. Этакая простая арифметика, которая въелась в саму душу местных.

И заместила собой надежду.

“Тинь-длинь”.

Скафандр просигнализировал о третьей отметке – пора было возвращаться назад. Я собрал остатки кристаллизованной пустотьмы в сакральный ларец и запечатал крышку. Не хватало еще лишиться пайка за несоблюдение инструкций – а без пищи ты ослабнешь и не выполнишь норму в свой день.

А что бывает с неэффективными рабами мы прекрасно знали и видели не раз и не два – Хозяева любили показательные выступления, где вместо бутафорских мечей наносталь отсекала плоть.

“Возвращаюсь” – послал я вибрационный сигнал по прицепленному к спине тросу. На том конце мой напарник на эту смену должен был получить сообщение и вытянуть меня назад.

Это был единственный способ общения между рудокопами, вроде меня, и внешним миром. Радиосигналы умирали в этой толще, фотонные сообщения были запрещены под угрозой смерти, а телепатические способности так и остались байкой из Времен Господства.

Убрав молоток, я вытянул руки и подхватил коробку, будто сокровище – которым она в сущности и была. Кристаллизованная тьма, субстанция, которую нельзя было касаться голыми руками, величайший дар всего Простора.

Или проклятье?

Интересно, чтобы Хозяева делали без анимы?

А потом к писку датчиков и равномерному стуку сердца добавился еще один звук, заставляя меня замереть.

Справедливости ради, не было ничего необычного в мороках, вызванных кислородным голоданием, или звуковых иллюзиях у тех несчастных, чей разум сдавался под натиском первобытного страха. Однако, я всегда надеялся, что одной силы моей воли достаточно для равной борьбы с этим недугом.

Голос по ту сторону камня моментально уверил меня в обратном.

«Не уходи…»

Почти шепот, будто любимая щекочет ласковыми словами и дыханием твое ухо ранним утром. Давно забытое, а может никогда и не испытанное мной чувство, будто ты вновь кому-то нужен.

Мурашки зародились на макушке электрическими импульсами и прокатились по моему телу вниз, заставляя тело обомлеть.

Горло пересохло и датчики скафандра тревожно просигналили об учащенном сердцебиении. С легкой трелью включилась система вентиляции, заметив враз вспотевший лоб.

«Не оставляй меня…»

Трос натянулся, заставляя носки сапог скользить по камню. Мелкие кусочки породы захрустели и зашелестели, когда армированная ткань скафандра заскребла свой путь назад.

Я разомкнул сухие губы и ничего не сказал. Работал коленями как и сотни раз до этого – словно червь извиваясь и корчась.

И пока меня тянули прочь, занебесный, прекраснейший и оттого жуткий голос взывал ко мне из раза в раз. Манил меня и ужасал одновременно, словно штормовое море в другом потерянном мною мире.

«Я – сила…» – шептал этот голос во мне, а я безотчетно вторил ему без слов.

***

“Двадцать минут до герметизации палуб сектора А-3. Протокол безопасности запущен. Всем подопечным необходимо проследовать в собственные ячейки. Повторяю…”

Звук отдавался от металлических черных стен, взлетал к потолку, а потом падал нам на головы скрипучими нотами синтезированной речи. Хозяева так и не сподобились говорить по-нашему, да и кто захочет учить язык домашнего скота?

– Тьфу, – сплюнул на пол Гока, и растер слюну подошвой сапога, – слыхали? Подопечные мы. А я то думал – дерьмо под ногами.

– За всех ручаться не могу. – Пожал плечами Самико-Мин. – Но ты действительно смахиваешь больше на дерьмо.

– Ах ты, узкоглазая дрянь…

– И пахнешь так же.

– Сут-ра намака…

Я решил вмешаться, как делал всегда. Если их не остановить – могла пролиться небольшая, но кровь. А крови здесь и так было достаточно.

Тем более намечалось дельце.

– Полетные списки? – Я достал скомканную самокрутку, настоящее сокровище по местным меркам, и засунул в зубы. – Техинжектор? Ворчливый Сот?

Мин достал электродуговую зажигалку и деликатно поднес к моему лицу. Разряд – и кончик папиросы заалел в полутьме нашего укромного уголка.

Я с наслаждением затянулся, а потом погасил тлеющий табак и спрятал в карман комбинезона. Негоже было тратить нажитое потом и кровью за одно мгновение. Этакое стратегическое мышление в рамках клетки для подопытных крыс.