Алька. Технилище

Там всё работало, и роженицы создали очередь, дождались своей, схваток у нас не было, сдали нашу курочку в мозолистые руки акушерок.

Водитель наш дремал в автомобиле, дожидаясь нас, увидев, поинтересовался, как дела, счётчик показывал всего рубль семьдесят, я вручил ему трояк – выручил, если мог бы тогда, дал бы в разы больше, но он отсчитал мне рубль тридцать сдачи, сказав:

– Да ты что, такое дело, разве можно? Ещё пригодятся сегодня. Садитесь, мне ж всё равно домой ехать, в соседних подъездах живём, довезу.

Человечище. Пригодились. Я уже был в отпуске, через день надо было сдавать экзамен по математике, но какая тут подготовка, какая, к чёрту, математика?! Ходил маялся по квартире, не знал, куда себя деть, решил позвонить Димке Мурзину. Димон, услышав новость, сказал:

– Щас буду.

Пока ждал, спустился вниз, у нас в магазине, располагавшемся на первом этаже, открылся винный отдел, взял бутылку вина. Приехал Димка, сидели, о чём-то говорили, по чуть-чуть выпили. В одиннадцать позвонила тёща, кричала в трубку:

– Алек, Алек! У тебя сын родился.

Подумал: Мишка родился. У меня все дядья носили эти простые добрые красивые имена: Иван, Михаил, Григорий, Павел.

Михаил – равный, подобный богу, вымоленный у бога.

Димка, услышав новость, взял и подкинул меня к потолку, если б не знал его и Людочку хорошо, прям засомневался бы.

В роддом ездил почти каждый день, она лежала в палате на третьем этаже, перекрикивались через форточку, однажды она попросила наменять двухкопеечных монет, девчонкам звонить нечем. К следующему визиту наменял, сложил в столбик, завернул в кусочек ватмана, затянул плотненько чёрной круговой резинкой, по приходу вызвал Милку, стал кидать в форточку. Кидал несколько раз потихоньку, боялся, что рассыпятся, не рассыпались, но всё никак не мог попасть. Людмила кричит:

– Давай я спущусь.

Но я уже озлился и запустил их со всей дури, столбик влетел в форточку, вдруг из окна раздался визг сразу десятка женских глоток. Думаю: господи, да что я мог натворить пакетиком с мелочью? Через пару минут в форточке, смеясь, появляется Милка и сообщает, что пакет ударился в потолок, разорвался от удара и монеты как шрапнель разлетелись во все стороны, девки от неожиданности и перепугались.

Однажды, приехав раньше, чем договаривались с Людусей, я решил зайти к Надьке Хамсе потрепаться, мужику её лоб забрили, а у неё ребёнок где-то до года, узнать, как она крутится. Зашёл, а она гулять с ребёнком собирается, говорит: вот как хорошо, хоть кто-то поможет коляску вынести из подъезда. Вынесли коляску, гуляем, болтаем о том, о сём, смотрю, а у меня уже урочное время, говорю:

– Надюх, пошли со мной к Милке, потреплемся.

Она мне:

– Алек, это плохая идея.

– Да не выдумывай, пошли.

И пошли. Пришли, я выкричал Милку, выглянув в форточку, она изменилась в лице и строго мне сказала:

– Иди домой немедленно.

– Да ладно, Мил, чего ты?

– Я тебе сказала, иди немедленно домой.

Пробормотав Надюшке: «Ну, пока», – я поплёлся домой.

Ну, бабы, всегда на страже, враг не пройдёт.

Дня через три после моего неудачного визита собрался забирать Людочку с Мишанькой домой.

Сам ритуал получения младенца из роддома был строго регламентирован, мне велено было запастись двумя юбилейными рублями и шоколадкой, рубли надо было сунуть в карманы халатов нянькам, которые выносили ребёнка, а кому передавалась шоколадка, уже не помню.

Мне передали в руки маленький кулёчек, взяв его в руки, я, тихонечко приподняв одеяльце, уголком закрывающее личико, впервые посмотрел на своего сына, он спал, мордашка была вся в морщинках, как у маленького старичка, кожа красноватого отлива, как будто он пережарился на солнце.

Через несколько дней по приезду Мишаньке врачи диагностировали диспепсию, он постоянно плакал, мы не высыпались оба, днём мне надо было готовиться к экзаменам, и Людок, чтобы помочь мне, до конца сессии перебралась в комнату к маме. Дней через пять моя экзаменационная лихорадка прошла, сдал я всё хорошо, а сынуля наш никак не выздоравливал, старания врачей из нашей детской поликлиники не приносили результатов. Нашли какую-то платную детскую клинику, приехала женщина-врач, посмотрела Мишутку, анализы, достала стеклянную баночку с какими-то маленькими пилюльками, скормила одну Мишке, отсыпала чуть-чуть нам, объяснила, как и когда давать малышу, взяла двенадцать рублей за визит, деньги за такси и укатила. И солнышко наше сразу перестало плакать, через день наладился стул, а через два он был уже здоров, морщинки разгладились, кожа приобрела здоровый оттенок – красавчик.

Лопал наш карапуз будь здоров, молока у Милки не хватало, и я ходил на детскую кухню за молоком, благо она была в нашем доме.

***

В начале июля меня перевели на должность старшего техника, оклад которого составлял девяносто рублей, с премией в месяц получалось сто семнадцать, до моей прежней зарплаты слесаря четвёртого разряда было ещё далековато. Людмила как кормящая мать сидела дома с нашим маленьким, так что денежек у нас было только на поесть-попить, помощи ждать было неоткуда. Мать моя – медсестра, у Милки отец – запойный пьяница, сестре тринадцать лет, мать кладовщицей работает в Гознаке, да мы, признаться, и не ждали ни от кого помощи. Когда я поступил в институт и перевёлся техником в отдел, я сказал Люде:

– Мил, нам сейчас будет непросто, но ты поверь мне, когда я окончу институт, у нас всё будет в порядке, я тебе обещаю. Надо только подождать.

Она поверила и ждала. Бывали моменты, когда с деньгами было ну просто край, нету и всё, хоть ты тресни, но ничего, как-то выкручивались. Главное, что их отсутствие никогда не вызывало напряжения в наших отношениях.

Через несколько месяцев после родов, когда Милка уже освоилась с нашим малышом, мама предложила нам «халтуру» – работу уборщицы в её здравпункте, мы согласились, не раздумывая, убираться ходила, конечно, Людмила, мой график не очень позволял мне там появляться, но изредка, когда Людуся хворала, убирался я или мама, работёнка эта долго выручала нас, пока я не стал зарабатывать какие-то более-менее приемлемые деньги. Работы там было на час, не больше – помыть полы после окончания работы, а платили шестьдесят рублей, это был неплохой приработок по тем временам.

***

Была в самом начале нашего пути неприятная история: что-то вдруг стали вспоминать, какая из сторон внесла больше средств в свадебные расходы, получился какой-то отвратительный разговор, оставивший гадливый осадок в душе, и я сказал своей голубке:

– Мил! Давай впредь больше никогда не будем обсуждать эти темы так, как это получилось сейчас, иначе брак наш превратится в яму с дерьмом.

Она, видно, чувствовала то же, мы с тех пор и взяли в толк, что деньги нужны для того, чтобы жить, но живём мы не для денег. Они не суть жизни, а просто инструмент, её улучшающий, и отнюдь не самый главный. Так и живём. Всегда обсуждаем крупные покупки вместе, деньги в общем доступе, при необходимости каждый берёт, сколько нужно, и не убиваемся, если возникает их нехватка, – дела житейские.

А что до денег, нужны, конечно, нужны для достойной жизни, нужны, чтобы не думать о деньгах, это важная составляющая жизни, но, если в семье отношения любовные переплетаются с отношениями дружескими, можно и подождать. Конечно, это не должно быть тупое ожидание погоды у моря, что-то вроде того: а вдруг капнет откуда-нибудь. Не капнет, капнуть сверху может только птичье дерьмо, а для достижения финансового благополучия кто-то должен в семье трудиться, по мне, так это должен быть мужик, мужчина. Я, пока учился на вечернем, не в полной мере соответствовал требованиям, предъявляемым к главе семьи в финансовом плане, но ясочка моя ни разу не упрекнула меня в этом, просто верила в меня и ждала.

***

Отмечали группой сдачу весенней сессии мы в Булонском лесу (Лефортовском парке), были почти все. Купили вина, водки, рыбных палочек – привычку брать их на закуску ввёл Борис Филькин, пришли на берег пруда, расположились на большой парковой скамейке, было тепло, но не жарко, как-никак, только начало июня, но Борис разделся до трусов и полез в пруд, искупался, вылез, обсох на прохладном ветре. Нам эта идея поначалу не глянулась – в сторону от нас в пруду бултыхалось полторы сотни уток, но Бориска утверждал, что вода чистая, и, выпив ещё, в воду залезли почти все парни.

Все последующие пять лет сдачу весенней сессии мы отмечали купанием в пруду Лефортовского парка.

Появилась у нас ещё она традиция. Возникла она из-за вечной проблемы с поиском стакана для распития алкогольных напитков, которыми мы, не скажу, что часто, но, бывало, снимали послеэкзаменационные стрессы, обмывали какие-то радостные события, или просто появлялось желание расслабиться. Поскольку мест в питейных заведениях в стране родной для всех не хватало, народ устремлялся для этих целей в парки, сады, аллеи, во все места, где вероятность встречи с представителями закона уменьшалась. Так вот, однажды, загрузившись потребным количеством напитков и закуски «на горке», так все в Технилище называли магазин напротив Военно-исторического архива, мы поняли, что перед нами опять встала пресловутая проблема стакана. Лёня Райский – какая наивность, – поглядев на одутловатое, с синим отливом лицо продавца мясного отдела, смекнул, где можно раздобыть стакан, и, подойдя к прилавку мясного отдела, негромко произнёс:

– Мужик, дай стакан, через час вернём.

Мясник, ковыряясь в витрине прилавка, пробормотал что-то нечленораздельное. Леонид переспросил, мясник распрямился, он оказался изрядного роста и произнёс негромко, но отчётливо:

– Нет у меня стакана, – потом громче: – Нет у меня стакана.

Мы развернулись и пошли к выходу, а голос мясника гремел, перекрывая все шумы в зале и за витриной:

– Нет у меня стакана, по двадцать раз на дню подходят и стакан спрашивают, а у меня нет стакана, я вообще не пью, мне нельзя по болезни.

Борис Филькин, как самый мудрый, разрешил эту проблему навсегда, не дожидаясь перитонитов, – принёс складной металлический стакан на следующее занятие. Культурно-питейная часть нашей группы, собравшись, после небурных дебатов выбрала виночерпия – лицо, которое должно всегда носить стакан в портфеле, критерием отбора служила регулярность посещения занятий – выбрали меня. Я таскал этот стакан в портфеле пять лет, портфель мой и, соответственно, все бумаги, которые туда попадали, приобретали запахи, ароматы всех напитков, которые мы употребляли в течение всех лет обучения. По окончании каждого курса Борис забирал его у меня, гравировал на коническом колечке год обучения и даты, а затем возвращал мне, и я продолжал его таскать в портфеле. После последней сессии он взял выгравировать последние цифры, и стаканчик остался у него. А я не в претензии, конечно, мне бы было приятно хранить на полке в библиотеке столь такую раритетную для нас вещь, но Борис, пожалуй, был самым достойным кандидатом на пост хранителя предмета, который содержит в себе воспоминания о наших весёлых минутах, поскольку ему пришлось, пожалуй, труднее всех. Поступить на вечернее отделение в тридцать пять лет, проучиться шесть лет, не отстать ни на год – это не удалось и многим из молодых в нашей группе.

***