Алька. Технилище

Сказав это, он взял чистый стакан с подноса буфетной стойки, сунул его в портфель и бодрым шагом направился к выходу. Минут через десять, когда я уже сидел за столом – караулил места, вернувшийся из уборной Юрок вручил мне портфель как эстафетную палочку и произнёс:

– Давай ты.

Он остался дожидаться Стасика с закуской, а я двинул по его горячим следам.

В сортире меня поначалу озадачило изрядное скопление народа, разобравшись, я понял, что всё не так печально. В каждую кабинку стояла небольшая очередь, человек по шесть-семь, но входили они группками по два-три человека, потом слышалось позвякивание горлышек бутылок по краям стаканов, бульканье жидкости и кратковременная пауза, выходили раскрасневшиеся, не задерживались – понимали, народ ждёт. Я также никого не задержал, в итоге на трибуны мы попали подготовленными.

Сказать по совести, я хоккеем или футболом интересуюсь только тогда, когда проходят крупные международные состязания, и только по телевизору, то есть болельщик так себе, на стадионе был впервые, но зрелище мне понравилось, атмосфера и всё прочее. Кричал вместе со всеми, свистел, всё как положено, но чувствовал себя как Расул Гамзатов, сидящий в президиуме Верховного Совета СССР и отбивший по этому поводу телеграмму жене следующего содержания: «Сижу в президиуме, а счастья нет».

Выйдя после окончания игры на улицу, Юрка пересчитал оставшиеся деньги – на ресторан не хватало, но на пару бутылок вина с закуской – вполне, чем и занялись. Пили на какой-то стройке, потом чуть не подрались с такими же искателями приключений на троллейбусной остановке, всё по стандарту. Дома был за полночь.

***

На работе меня перевели в группу Иванова Бориса Петровича, точной причины перевода я не знал, но догадывался, наверняка постаралась мамуля, решила, что Борис Петрович лучше будет держать меня в руках. Не скажу, чтобы я сильно расстроился, но и не обрадовался, это точно.

Мне нравилось работать с Берлинером – были по душе его точные формулировки, язвительные остроты, мгновенная реакция, умение не теряться в любом разговоре или ситуации. Был ещё один факт в его биографии, за который я уважаю людей априори, – он был фронтовиком.

Рассказывали про него одну забавную историю. Две женщины из машбюро задержались на работе и шли к выходу по узкому длинному коридору второго этажа – по нему обычно проходили к выходу и обратно сотрудники нашего отдела и литейщики. В коридор выходили двери большого количества заводских и институтских служб, и для того, чтобы в рабочее время сотрудников этих отделов не допекал топот проходящих по нему людей, пол коридора был застелен толстой ковровой дорожкой. Время позднее, никого нет, и одна из женщин не смогла сдержать природный позыв и пукнула. Сложно представить, как вести себя мужику, который случайно оказался в нескольких шагах сзади, но только не Леониду Ильичу. Подруги, смеясь, не останавливаясь, двигались по коридору, как вдруг увидели, что сбоку их обгоняет мужчина, в котором они узнали Берлинера, не обращая на них внимания, быстрым шагом он пошёл впереди, оторвался шагов на десять, пукнул и, не оборачиваясь, удалился.

Так разрулить ситуацию мог только Берлинер.

Леонид Ильич не согласился с тем, что меня забирают у него, пошёл разбираться с Невским, поначалу разговор их происходил на полутонах, но, когда градус беседы вырос, я, поскольку сидел невдалеке, что-то услышал. Берлинер, возмущаясь, говорил, что как только ему попадает парень, из которого, по его мнению, выйдет толк, у него его отбирают, что отвечал Евгений Моисеевич, я не слышал, его из себя вывести на моей памяти не удалось никому.

***

Борис Петрович был крупным, грузным стариком, как мне показалось тогда, на самом деле ему было, мне думается, лет пятьдесят пять, не больше, я дружил с его сыном Серёгой. Группа его занималась в основном крупными штампами, и я занялся, естественно, тем же.

В те годы все необходимые при проектировании расчёты производились в основном на логарифмических линейках, когда была необходима более высокая точность, использовался арифмометр «Феликс» – лютый металлический агрегат, напоминающий кассу в магазине, позволяющий производить четыре основных арифметических действия, или тома таблиц, содержавших произведения (результаты умножения) пятизначных чисел.

Поначалу я пользовался своей школьной логарифмической линейкой, но к постоянной работе она была не очень пригодна – движок не сдвинешь с места, бегунок норовит соскочить с корпуса, циферки на корпусе еле различимы, и я, прикинув, что вряд ли в Японии это чудо-устройство стоит больших денег, попросил Катьку, чтобы она привезла мне логарифмическую линейку. Летом по приезду в отпуск они мне вручили логарифмическую линейку Faber, у меня было ощущение, что я с «Запорожца» пересел на «Мерседес».

***

В целом в работе всё у меня шло более-менее неплохо, но, увлекаясь, я делал фантастические ляпы. Однажды в проектируемом штампе мне необходимо было закрепить клиновой упор на нижней плите в центре конструкции, поразмышляв, я решил сделать в центре плиты-основания отверстие, где и закрепил оный, приболтив его – на бумаге, естественно, – изнутри к плите. Всё было красиво, конструкция оригинальная и работоспособная, вот только было невозможно просверлить отверстия под крепление клина и нарезать в них резьбу. О чём поведал нам на еженедельном разборе зам. нач. отдела, была у нас такая практика: собирали раз в неделю или раз в две недели весь молодняк и разбирали наши основные конструкторские ошибки. Разбирая работу, замнач вопрошал:

– Ну, вроде бы хорошо придумал, но чем эту дырку сверлить, кривым сверлом? Чем резьбу нарезать, кривым метчиком?

Что интересно, контролер, проверявший мою работу, оставил конструкцию без изменений, просто просверлив отверстия для расположения крепежа снаружи, а не изнутри, как предполагал сделать я и что сделать было невозможно, и резьбовые отверстия для крепления сделал в самих клиньях. А там и было-то всего триста миллиметров, до сих пор не понимаю, как это я не додумался сам.

***

На майские половину молодёжи отправили на демонстрацию, вторая половина ходила на ноябрьские. Я пошёл впервые, было даже интересно. В группе всегда были старшие – кто-то должен следить за порядком, руководить. Как водится, договорились: взяли выпивки и закуски, это не возбранялось, руководители тоже участвовали, во-первых, надо согреться, во-вторых, праздник всё же. Нам не повезло – был черёд нашего отдела катить стальную телегу, на которой был закреплён на поворотной раме портрет Ленина. Телега была изготовлена качественно, двигалась легко, имела тормоза, заворачивала – всё было по уму, но тяжёлая, сволочь, была – там, где дорога имела естественный подъём, приходилось напрягаться всем вместе, потом, изображение дедушки Ленина имело изрядную парусность, задолбались, одним словом. Катили по проспекту Мира, Сретенке, потом, кажется, по проспекту Маркса и всё как-то без приключений, но, сворачивая уже к Красной площади, упёрлись щитом в троллейбусные провода, затормозив движение всех идущих за нами. Стали крутить рукоятку редуктора щита, он опускался еле-еле и кто-то из пацанов догадался – забрался по раме щита и повис на её верхней планке, под его весом рама слегка повернулась, и конструкция прошла под проводами. Набежавшие штатские, все как на подбор, в тёмных костюмах, белых рубашках и галстуках, скомандовали:

– Давайте бегом, вашу мать, – и мы рванули бегом догонять хвост колонны. Один сидел, крутил рукоятку редуктора, возвращая портрет в вертикальное положение, а мы – человек пятнадцать – мчались сквозь гэбэшные шеренги с телегой, на которой портрет вождя был лихо наклонён градусов на сорок пять.

Даже вождям рукой не помахали, вот они, поди, огорчились.

Интересно, что никого даже не наказали за наш нестандартный забег по Красной площади.

***

В институте всё шло своим чередом: зачёты я сдал в срок, подошла пора сдачи экзаменов, но рано утром шестого июня, за два дня перед первым экзаменом, меня растолкала жена и испуганным голосом сказала:

– Ой, из меня что-то течёт.

Я разбудил маму, мама сказала:

– Воды отошли, звони в скорую.

В скорой сонная тётка, вяло расспросив, что и как, уточнив адрес, сообщила:

– Ждите, машин нет, будет часа через два, не раньше.

В ответ на мои увещевания она просто положила трубку. Мама помогала потихоньку собираться Люде, увидев моё растерянное лицо, рявкнула:

– Чего стоишь, беги за такси.

Я впрыгнул в брюки, схватил в руки майку и ломанулся бегом по лестнице – так быстрее. На мою удачу, во дворе, прямо напротив нашего входа парковался таксист – водитель жил в седьмом подъезде. Надевая на бегу майку, я подбежал к нему, объяснил ситуацию, попросил отвезти жену в роддом, он глянул на меня глазами из ввалившихся от усталости глазниц и произнёс:

– Прости, семнадцать часов баранку крутил, боюсь даже дальше за рулём находиться. Беги на проспект, может, поймаешь кого, мне минут пять надо в машине поковыряться, не поймаешь – отвезу.

Выскочив из двора, увидел – опять удача, в первом ряду на светофоре стояло такси, я скачками наискосок с угла дома добежал и встал перед капотом, чтобы она не укатила на зелёный, водила и не думал никуда двигаться – машина стояла перед светофором, габариты горели, хотя уже рассвело, было около половины пятого, но двигатель был заглушен, а водитель спал, откинувшись в кресле. Подскочив к водительскому стеклу, я негромко постучал – реакции не было, я постучал погромче, потом стал дубасить кулаками по крыше, раскачивать автомобиль, свистеть. Кричал:

– Жена рожает!

Водитель не реагировал ни на какие мои действия, поняв тщетность моих усилий, побежал во двор, моля в душе: «Господи. Лишь бы он не ушёл».

Он не ушёл, стоял, опершись спиной на машину, опустив голову, дремал, наверное, услышав мои шаги, сказал:

– Беги за женой. Прихвати водички похолодней.

Взлетел к нам на шестой, дверь была приоткрыта, Людочка сидела на табуретке у входа, мама стояла рядом, кабина лифта стояла на этаже. Пробежав мимо них на кухню, я открыл кран с холодной водой до предела, схватил пустую бутылку из-под молока, налил воды, мы спустились вниз, бережно помогли Миле дойти до машины. Я протянул водителю бутылку, он сделал глоток, вернул её мне, нагнулся и сказал:

– Слей.

Стал аккуратно лить ему на затылок воду, он, фыркая, умывался, прикрикнул:

– Давай смелее.

Я повернул бутылку вертикально, из широкогорлой бутылки вода течёт будь здоров. Водила наш покрутил головой, обрызгав меня с ног до головы, как пёс, вылезший из водоёма, разогнулся, посмотрел на меня повеселевшими и помолодевшими глазами и сказал:

– Ну, вот, совсем другое дело, хоть опять на смену.

Двенадцатый роддом находился от нас в десяти минутах ходу, мы там были минуты через три, удивило отсутствие людей, как-то мне казалось, что там всегда кто-то рядом крутится, хотя время было раннее. Мама помогала Людмиле потихонечку выползти из машины, а я бегом помчался к дверям. Подергал ручку – дверь оказалась закрытой, стал звонить в звонок и стучать в дверь, минут через пять дверь приоткрылась, оттуда высунулась рассерженная бабка в белом халате.

– Ты что, слепой?! Или читать не умеешь? Висит же объявление – «Роддом закрыт на плановую дезинфекцию».

Где это объявление? Может, и не увидел в горячке, но не до того. Потихонечку усадили уже измаявшуюся Людочку в машину и двинули в двадцатый роддом в Бабушкине.