Огненное сердце вампира

* * *

Я лежу на животе, отец сидит на краю постели и смазывает мои раны. Мазь прохладная, она успокаивает и дарит облегчение.

– Не будем даром тратить время, – говорит он, нежно размазывая мазь по длине кровоточащей полосы. – Рассказывай о цервикокранеалгии. Ты выучила?

– Да, папочка, – выдыхаю я.

– Начни сразу с симптоматики.

И я рассказываю. Наизусть, как он всегда требует, слово в слово:

– Боли в задней поверхности шеи, распространяющиеся в лобную, затылочную и височную область. Напряжение мышц шеи, преимущественно с одной стороны, болезненность надкостницы при пальпации, у остистых отростков, тошнота, рвота, тахикардия.

С ужасом понимаю, что не помню, как там дальше. Отец тоже понимает это, так как резко охватывает мою шею своими жёсткими пальцами хирурга и начинает сдавливать. В глазах темнеет, по телу растекается слабость, в животе скручивается узел. А в голове, крутится глупая мысль о том, что останутся синяки.

– Спазм! Спазм! – орёт в ухо отец. – Нарушение кровообращения! У пациента в таком состоянии ухудшается зрение, у него мушки перед глазами! У тебя есть мушки?

Пальцы разжимаются, и я делаю судорожный вдох. Перед глазами продолжают плясать эти проклятые мушки.

– Спасибо, папочка, – проговариваю я непослушными губами, зная, что он этого ждёт. – Теперь мне всё стало понятно.

– То-то же, – бурчит отец. – Спокойной ночи, Кристина.

Выключается свет, закрывается дверь.

Слышу, как удаляются его шаги, как он заходит на кухню, открывает холодильник, ставит чайник на плиту. Хочется пить, но выйти из комнаты права не имею. Фраза: «Спокойной ночи, Кристина» произнесена, а значит, до наступления утра, я не должна даже выглядывать в коридор, что бы не произошло.

На животе лежать не удобно, но подвергать свою спину и попу новым испытанием совершенно не хочется. Сон не идёт. Шлёпанье голых пяток отца по линолеуму, лай собаки под окном, шум листвы, растревоженной ветром.

Дашка права, нужно набраться смелости и уйти, изменить свою жизнь. Что ждёт меня с отцом? Вечное подчинение, побои, оскорбления? Разве мне приятно быть игрушкой в его руках? Ведь он играет мной, распоряжается, лепит из меня того, кем не смог стать сам. А если в порыве ярости он убьёт меня? Вот только куда мне идти? Я ничего не умею, ну сниму квартиру, завезу в неё свои пожитки и что? Буду ходить голодная, в помятой одежде и бояться мужчин. Вопреки Дашкиным объяснениям, вопреки рассказам девчонок, вопреки знаниям, почерпнутым из учебников, представителей противоположного пола я боялась. Слово «Секс» пугало меня до крайности. Моё тело казалось мне столь хрупким, столь несовершенным, столь ранимым, что любое прикосновение мужских рук, да и не только рук, могло разрушить его, сломать, принести вред. Несмотря на то, что никогда не была с мужчиной, девственницей я уже давно не являлась. В тринадцать лет я получила урок полового воспитания от любимого папочки. С начала родитель прочёл мне длинную лекцию на тему: «Нет ничего страшнее секса», а после, чтобы закрепить результат, решил провести практическое занятие. Я орала от боли, глотая собственные слёзы, умоляла прекратить, обещала учиться на одни пятёрки, клялась в вечной любви к своему отцу, но мои мольбы не были услышаны. Отец продолжал терзать, грубо вталкивая рукоять своего кнута в недра моего тела.

– Запомни, Кристина, – с холодным спокойствием поучал он. – Парень, которому ты это позволишь, не остановится.

С потолка равнодушно светила жёлтая лампа, мягкие игрушки удивлённо таращили глаза. Мне казалось, что каждая вещь, находящаяся в комнате, осуждает меня. Что теперь я, грязная, униженная, отвратительная, просто не имею никакого права вставать ногами на пол, садиться за стол, дотрагиваться до стен.

– Ты хочешь, чтоб с тобой это делали грязные ублюдки? – вопрошал отец, вталкивая своё орудие всё глубже и глубже.

От распирающей боли и густого запаха отцовского пота к горлу подкатывала тошнота, рот наполнялся вязкой слюной.

– Нет, папочка, – с трудом произносила я. – Мне всё понятно. Пожалуйста, не надо больше, прошу тебя!

А потом меня рвало долго и неукротимо в синий железный таз.

– Ты жалкая и вызываешь отвращение, – говорил отец, стоя рядом. – Ты сдохнешь без меня, помни об этом!

Мысли извивались, путались между собой, выплетали замысловатый узор. Кому-то покажется это странным, но я совсем не умела мечтать, может быть по тому, что все мечты тут же разбивались о скалу жестокой реальности по имени Юрий Алёшин. Любовь? О, только не это! На платонические отношения не согласится ни один мужчина, а большего, я предложить не смогу. Интересная работа? Глупо мечтать о том, что уже предрешено. Я стану врачом, как этого хочет отец, а больше я ни на что не пригодна. Меня готовят к этому и только к этому. Поездка на Далерские острова? Отец – лютый ненавистник вампиров никогда не позволит мне подобной глупости. Ненависть отца к вампирам была столь сильна, что когда он слышал о них, впадал в неистовство. Как и все добропорядочные граждане он следовал их правилам, не плевал на тротуар себе под ноги, не опаздывал на работу, не грубил и не повышал голоса в общественных местах. Ещё бы, кому захочется угодить в центр забора крови? Но дома, особенно в компании коллеги – ортопеда Авдея Игоревича, материл их так, что уши сворачивались в трубочки. Так о чём это я? Ах да, о мечтах. В раннем детстве я мечтала о том, что вернётся мама. От чего-то, она представлялась мне рыжей, тоненькой и очень весёлой. Ровно до двенадцати лет я верила в то, что мама уехала, как говорил отец, бросила нас по причине моего несносного характера. И я старалась вести себя хорошо, быть незаметной, покорной, в надежде, что отец напишет маме, расскажет о моём примерном поведении, и она вернётся. Но мой двенадцатый день рождения ознаменовался тем, что я узнала правду.

– Тебе нужно жениться, – скрипела бабушка, отхлёбывая из своей чашки и отдуваясь. – Сколько можно жить бобылем?

Бабку я не любила. От неё всегда пахло мочой и тухлой селёдкой. Не могу до сих пор понять, как ей удавалось избегать вампирских штрафов? Распространять дурной запах в общественных местах строго запрещалось. Она никогда не забывала больно щипнуть меня за щёку, или дёрнуть за ухо, объясняя это огромной любовью ко мне. Антонина Антоновна была не из тех бабушек, пекущих пироги и блинчики, желающих накормить всех досыта. Напротив, приходя в нашу с отцом квартиру, она тут же принималась ворчать, что отец меня слишком балует, что я много ем, и с какой это стати этот несносный ребёнок болтается без дела и мешает взрослым. Справедливости ради, нужно отметить, что я была идеальным ребёнком, послушным, молчаливым и скромным.

– Я не один, у меня есть дочь, – отвечал отец, изучая взглядом выцветший узор на клеёнке.

– Тьфу! – бабка в сердцах топнула ногой. – Мать этой девчонки давно умерла! Я понимаю, Кристина напоминает тебе о ней. Но, послушай, не стоит губить свою жизнь. Ты– здоровый молодой мужик и не можешь жить одними воспоминаниями.

Помню, как долго плакала в комнате, прощаясь со своими мечтами, как рвала портреты матери, нарисованные мной, как ругала себя за наивность и глупость. Позже, много позже, я спросила отца, почему он не сохранил ни одного фото матери. На что, папочка цинично ответил, мол, он не желает молиться на лик умершей жены и размазывать сопли, ведь у него, у Юрия Алёшина, есть задачи поважнее.

Глава 4

Почему каждый, с кем бы я не столкнулась, пытается меня унизить? Почему в качестве объекта своих насмешек выбирают именно меня? Какова причина моих неудач? Внешность? Да, пожалуй. Легко обидеть беззащитного ребёнка, смотреть, как это дитя крепится, старается не показывать своих слёз, кусает от досады пухлые губки и надувает, красные, от обиды и стыда, щёчки, как блестят от непролитых слёз, большие, словно у куклы, глаза.

Я лежала на столе, словно кусок говядины, готовящийся на жаркое. В, уже начавшие затягиваться раны, впивались колючие шерстинки водолазки. Я чувствовала, как по коже стекают капельки пота, от чего хотелось почесаться, а ещё лучше – окатить себя водой, прохладной и освежающей. Вокруг меня, затаив дыхание, лишь изредка, чуть заметно улыбаясь, сгрудились белые халаты. Щёки мои пылали, взгляд упирался в склонённые надо мной лица однокурсников и в ещё одно, ненавистное лицо.

Закрыть глаза, отгораживаясь от происходящего, показалось мне слишком унизительным. Нет уж, я буду смотреть в эти бесстыжие морды, сохраняя на лице каменную маску безразличия.

После вчерашних пыток тело болело, кружилась голова, и мелко тряслись руки. Раздражало всё, и покашливания однокурсников, и голос препода, и шлёпанье тряпки за стенами кабинета. А уборщица, словно издеваясь, шмякала и шмякала своим рабочим инвентарём прямо под дверью. Чавкающий звук тряпки возвращал меня во вчерашний кошмар, от чего, тело покрывалось противными мурашками.

– Любое эмоциональное состояние отражается в теле живого существа, ведь эмоции – ни что иное, как ответная реакция организма на раздражения, – вещал вампир.

День сегодня выдался ясным. Утреннее сентябрьское солнце, всё такое же золотистое, но уже не жаркое, вливалось в аудиторию щедрыми потоками. И в этом свете, что наполнил помещение до краёв, заливая густой желтизной и стены, и столы и потолок, медная шевелюра преподавателя казалась и вовсе огненной, как те старые клёны в институтском дворе. Я поймала себя на том, что невольно, залюбовалась вампиром, его рыжей непослушной чёлкой, спадающей на глаза, этими самыми глазами, цвета янтаря, широкими плечами, высоким лбом и тут же обругала себя за это:

– Как можно любоваться тем, кто тебя унижает, да ещё и прилюдно.

А препод, тем временем, продолжал свой урок:

– Часто испытываемая негативная эмоция, провоцирует заболевание того или иного внутреннего органа. Наша с вами задача, восстановить часть ауры в проекции поражённого органа и устранить токсичное действие эмоции.

Горячая рука преподавателя легла на моё запястье, и по телу потекло уже знакомое тепло, а дыхание перехватило от восторга. Солнце вспыхнуло ещё ярче. Теперь оно пылало в каждой пылинке, кружащейся в воздухе, светилось во мне самой. Я сама была готова стать этим светом, раствориться в нём. Превратиться в пляшущие языки огня, беспечные, радостные, но такие сильные и опасные. Передо мной лежал весь мир, или я сама стала этим миром, его центром? Я– ядро планеты! Я – кипящая лава…

– Ну и глупая у тебя физиономия, наверное, – шепнула гиена. – Ты, Крыська – посмешище, экспонат, наглядное пособие. Ты, жалкая куколка, ни на что не способна, по тому и лежишь здесь, на столе, пока другие занимаются делом.

Обида и раздражения нахлынули, накрыли мохнатым серым покрывалом, и я резко выдернула руку из такой уютной, мягкой ладони. Хотя, мой протест, оказался сродни тому, когда вопреки маминым наставлениям, ребёнок ест снег и облизывает железки на морозе. Хальвар даже не заметил потери, зато во мне поселилась пустота, а солнце потускнело.

– Сбору анамнеза, как и топографической анатомии, вас, надеюсь, обучили на других дисциплинах. А на сегодняшнем занятии, мы начнём работу, непосредственно, с аурой пациента.

Ребята захихикали, кидая на меня насмешливые взгляды. Даже на лице моей лучшей подруги отразилась улыбка.

Да, с Дашкой мы помирились. Я сама подошла к ней с извинениями, и она, великодушно, их приняла. Но, дружба– дружбой, а смеяться, когда действительно смешно, никому не запрещается.

– Итак, – взгляд Хальвара обжёг, пригвоздил к жёсткой поверхности стола, на которой я лежала. – Данный пациент испытывает частые головные боли, тошноту и боли в желудке. Всё это следствие хронически – испытываемых эмоций, таких, как страх, вина, обида. Так же, пациент нуждается в положительных эмоциях, таких как, любовь, удивление, умиротворение.

Однокурсники принялись переглядываться, я же, казалось, вот-вот сгорю от стыда и возмущения. Кто ему, вообще, позволял лезть мне в душу, выворачивать её на изнанку и выставлять на общее обозрение?

– Если оказание экстренной помощи, снятие боли, купирование приступов, требует лишь работы с аурой, то лечение хронических заболеваний и их предотвращение на начальной стадии, предполагает работу ещё и с эмоциями.

– А как мы поймём, какие у него там тараканы, мы же ауру не видим? – вмешался неисправимый Женька Лебедев.

– А для этого, уважаемые студенты, вам читают курс психологии.