Далер – сладкая отрава

Играть со мной на переменах не хотели, сидеть за одной партой тоже. Я, конечно же, переживала, плакала ночами в подушку, старалась задобрить девчонок и мальчишек конфетами и игрушками, но всё было тщетным. Дети съедали угощения, брали игрушку, и убегали к тем, с кем привыкли играть с первого класса.

Я с завистью смотрела на то, как девчонки хвалятся новыми карандашами и тетрадками, как договариваются встретиться на выходных, как угощают друг друга жвачкой или печеньем, приглашают на день рождения, смеются, шалят.

Утренние пробуждения в школу были для меня мучительными. В окно детской смотрел оранжевый глаз фонаря, одинокий и тоскливый, он едва рассеивал вязкую предрассветную холодную мглу. И я ненавидела утро, ненавидела этот фонарь и себя саму за свою слабость, ненужность и болезнь из за которой я не смогла пойти в первый класс вместе со всеми, а вместо этого сидела дома и мечтала о том, что пойду в школу и найду друзей.

Чем больше я боялась приступов, тем чаще они настигали меня. На уроке или на школьной линейке, в столовой или на прогулке я в любой момент могла пронзительно вскрикнуть и, упав на землю, начать биться в судорогах.

Смех детей преследовал меня постоянно. Девочки морщили носики при моём появлении, мальчишки ложились на пол и принимались извиваться, изображая меня. Я не имела имени и фамилии, у меня была лишь кличка– «Припадочная».

Ох, сколько же врачей и народных целителей мне пришлось посетить. И каждый из них назначал лекарства, подвергал моё тело различным процедурам от самых, что ни на есть современных до самых нелепейших. А итогом всего этого оказывалось лишь беспомощное разведение руками со стороны лекарей и обвинение в мошенничестве со стороны отца.

В возрасте двенадцати лет, я решила, что достаточно натерпелась от жизни, чтобы продолжать влачить унизительное существование изгоя и объекта для насмешек.

Прыжок из окна с крыши, удушение верёвкой показались мне слишком страшными. Выстрел из отцовского пистолета– трудным, ведь я совсем не умела стрелять, а вдруг не получится. Пришлось набирать ванну и резать вены бритвой. Боли я не чувствовала, лишь ощущала, как силы покидают меня, растворяясь в тёплой воде. А потом была больница, слёзы мамы и строгая отповедь отца, класс во главе с учительницей, бледной и напуганной , уверения в любви, дружбе и хорошем отношении, апельсины, шоколад и моё желание поскорее выписаться.

Самые жестокие обидчики были наказаны, вернее не они сами, а их родители. Кого– то посадили за хищение, кого– то выслали из города на вечное поселение в Амгроведск. Учительницу уволили, отобрав диплом и запретив преподавать. А у меня появилась куча подруг и друзей.

Я лежала, глядя в тёмный потолок гостиничного номера, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся из коридора. Гул лифта, шорох по ковровой дорожке чьих– то тапок, хлопанье дверей.

Аришка придёт сюда, обязательно. Ведь здесь её вещи, ведь нужно же ей где– то ночевать? Она войдёт в номер, раскрасневшаяся, пьяная, с растрёпанной причёской и припухшими от поцелуев губами, и мы во всём разберёмся. Арина попросит прощения за свои слова, мы посмеёмся над Светкой. Подруга заверит меня в том, что в классе меня по-прежнему любят и уважают, а все её слова предназначались глупой белобрысой курице, дабы она не ныла и не портила вечер. Я честно признаюсь подруге о возвращении приступов , расскажу о симпатичном незнакомце.

– Не дрейфь, Верунчик, – посмеётся рыжая ведьма над моими страхам. – Тому, кто вздумает обидеть нашу королеву, я самолично плюну в рожу!

Так, разговаривая сама с собой, я и погрузилась в сон без сновидений.

Глава 5

Я проснулась и сразу же поняла, что Аришки в комнате уже нет. В воздухе, свидетельствуя о недавнем пребывании подруги, продолжал висеть терпкий запах её духов. Огромный красный чемодан, ещё вчера так небрежно лежащий на полу, с распахнутой пастью из которой выпирали кофточки в вперемешку с нижним бельём, исчез. Так же исчезли мягкие тапочки с собачьими головами, и плюшевый заяц– талисман на счастье, и расчёска, между зубьев которой застряли рыжие волоски.

Одиночество сжало моё горло, засвербело в носу, побежало противным холодком по венам. Она ушла, тихо, без объяснения причин.

И что теперь будет с нашей дружбой? Что будет со мной? Сейчас я могла себе признаться в том, насколько сильно зависела от Аришки. Только с ней мне было так весело, только ей я могла доверить свои секреты, только её присутствие в нашем доме было одобрено родителями. Всех же остальных папенька и маменька считали быдлом и отребьем. А сейчас её рядом нет. Где она? Скорее всего, отдыхает после возлияний и танцев, как и весь наш класс.

Я наспех приняла душ, влезла в один из своих брючных деловых костюмов и спустилась на первый этаж, где располагалось небольшое кафе.

Посетителей было мало. За столиком у окна двое мужчин о чём– то разговаривали, то и дело эмоционально жестикулируя. За дальним столом, на противоположной стороне от двери, пожилая дама читала газету, а её внучок лет пяти лениво жевал огромную булку. Тишина, лишь из динамиков музыкального центра льётся тихая мелодия. В окна глядит ослепительно– белый Эвильский день. И от того, зал кажется празднично– торжественным.

Аришку я заметила сразу. Она сидела под искусственным деревцем, поставив локти на столешницу и опустив на ладони голову. Перед девушкой дымилась чашка с ароматным кофе.

Знала, что это всего лишь лучшая подруга, что мы всегда понимали друг друга. Но от чего– то колени мои дрожали, и руки тряслись так, будто бы я, а не она вливала в себя стакан за стаканом. С чего начать разговор? И нужно ли вообще выяснять отношения здесь, в общественном месте? Но если не здесь, то где? Будет ли у меня возможность встретить Аришку в одиночестве, без Светки?

Я отодвинула стул и села напротив подруги. Та лениво открыла опухшие и покрасневшие глаза.

– Тебе не следовало так много пить. За веселье приходит расплата, – заметила я, чтобы начать разговор.

И это оказалось моей ошибкой. Я поняла свой промах уже на половине произнесённой фразы по тому, как губы Арины сложились в жёсткую грубую полоску.

– Зато мне будет что вспомнить, – каркнула подруга и тут же сделала большой глоток из чашки, успокаивая боль в саднящем горле.– А что вспомнишь ты? Как доставала весь класс своими идиотскими докладами, беседами и конкурсами знаний? Как унижала людей лишь по той причине, что их отцы простые работяги? Как во всём подчинялась самодуру и снобу папочке? Не удивлюсь, если ты умрёшь девственницей.

Последнее замечание подруги от чего– то показалось мне наиболее обидным.

– Арина! – строго прикрикнула я, как и раньше, когда подруга забывалась. Обычно после этого рыжая ведьма примирительно поднимала руки и улыбалась, но сегодня мой окрик не подействовал.

– Что «Арина»? Ты думаешь я боюсь? Да не хрена я тебя не боюсь. Надоело! Знаешь, в тот момент, когда ты раздавила Светку, заставив нацепить эту дурацкую пижаму, у меня в голове что– то щёлкнуло. Я увидела всё происходящее другими глазами. Передо мной разворачивалась сцена с участием не двух глупых школьниц, а двух социальных слоёв. Ты – олицетворение верхушки общества, СГБ, который управляет всеми сферами в нашей стране. Светка же– народ, забитый, трясущийся за свою жизнь и жизни своей семьи. Беспомощный, слабый, зависимый и униженный. И мне так противно стало, так гадко. Ведь я тоже из этого народа, так же боюсь тебя и тебе подобных, так же стараюсь угодить, так же опасаюсь произнести лишнее. Ты зовёшь меня в свой дом. А я не хочу туда идти, не хочу встречаться с презрительной улыбкой твоей матери, чувствовать изучающий взгляд твоего отца. Ты угощаешь меня деликатесами, а мне кусок в горло не лезет. Ведь сегодня я в милости, а завтра меня могут обвинить как в воровстве, так и в шпионаже в пользу Далера.

Голос подруги звучал ровно, как– то даже обречённо. Она всё для себя решила и сейчас просто ставила меня перед фактом. Ох, лучше бы она кричала, материлась, и извергала проклятия на мою голову. Но Арина размеренно и аккуратно укладывала один кирпич на другой, строя склеп для нашей дружбы. И я ощущала всю тяжесть этих слов– кирпичей, всю горечь и всю правду.

– Да, вполне возможно, я была не права, ведь людям свойственно ошибаться. Ты мне указала на мои недостатки, и я, как человек адекватный и зрелый, готова исправиться.

Мне хотелось, во что бы то ни стало вернуть ту прежнюю рыжую – бесстыжую, легкомысленную Аришку, наше доверие, и ради этого была готова пообещать что угодно, хоть спутник с неба.

Подруга покачала головой, печально, по– взрослому. Бледные, не накрашенные губы растянулись в мягкой, но насмешливой, снисходительной улыбке.

– Нет, Верка, ты не сможешь измениться. Мы такие, какими нас воспитали родители, мы то, что вложили в нас до четырёх лет.

Кафе наполнялось людьми. Уже почти все столики были заняты. Скрежет отодвигаемых стульев, стук ложек, чей– то смех, детское лепетание, тихие разговоры.

– И что теперь? – беспомощно взглянула я на подругу.

– А ничего, – Аришка пожала плечами. – Мне надоело тебе подчиняться, надоело сидеть в твоей комнате и готовиться к очередному докладу о величии триумвирата и СГБ, слушать разглагольствования твоего отца, вязать с тобой и твоей матерью. Мне всего восемнадцать, я хочу танцевать, сидеть в кафе, встречаться с мальчиками. И со мной согласится весь класс, Вероника. Сама посуди, где бы ты не появилась, на какую бы вечеринку не пришла, праздник превращается в пытку. У Дена на днюхе ты что вытворила? Выстроила нас в одну шеренгу, как на уроке физкультуры и прочла нам лекцию о чистоте языка и вреде сквернословия. Видите ли нашей умнице Краевской не понравилось, что Петька спел несколько матерных частушек. Тьфу! А у Светки? Вовка и Наташка спокойно целовались на балконе, никому не мешали. Но тебе, такой чистенькой и непорочной, пришлось это не по нутру. Помнишь, что ты учудила? С начала, отчитала их, как строгая тётушка, а потом, дабы и всем остальным не было повадно, заставила весь класс делать домашку. И мы сидели нарядные, за накрытым столом и учили уроки. Несколько лет подряд, мы с девчонками собирались у тебя, чтобы петь под рояль в компании твоих родителей. А нас, между прочим, пацаны в клубе ждали. Знаешь, Верка, поступи хоть раз по-человечески. Избавь нас от себя, дай повеселиться, побыть самими собой. Я говорю тебе всё это, так как больше сил нет молчать. В конце концов кто-то должен открыть тебе глаза. Сама ведь не додумаешься. Да, вы с папашей можете посадить меня, в нашей стране всех подряд сажают. Но дружба с тобой такая же тюрьма, такая же несвобода.

Тоска навалилась на плечи тяжёлым покрывалом. Аришка отдалялась стремительно, неумолимо. Невидимая стена между нами крепла. Нужно было что– то говорить, в чём– то убеждать. Но мысли юркими разноцветными червяками путались между собой, ускользали.

Внезапно тоска и отчаяние сменились ужасом. Затрепыхалось сердце, грозясь выскочить из грудной клетки. Всё вокруг казалось угрожающим и белый, слишком яркий свет за окном, и люди, больше напоминающие монстров. Почему я раньше не замечала, какие у них безобразные лица. Мерзкие звуки, отвратительные запахи кофе и выпечки. Они несут смерть. Здесь всё несёт смерть. Каждый стол, каждый стул, и эти светильники в форме раскрытых цветков. Какие острые углы у всего, что находится в этом кафе. Как легко они могут впиться в плоть, разорвать мышцы и сухожилья. Это место хочет убить меня, это ловушка. Бежать! Немедленно бежать!

Я взглянула на подругу, она уже мчалась к выходу, опрокидывая стулья, смахивая со столов посуду. Ревели дети, причитали мамаши, матерились мужчины. Какой– то старик обмочился прямо себе под ноги и застыв на одном месте, стоял и взирал на всё происходящее остекленевшим от ужаса, взглядом.

Вместе с несколькими людьми я тоже кинулась к двери. Небольшая давка, удар локтем в живот, чей-то плач. Пробкой вылетаю в коридор и мчусь по направлению к лифтам.

Чьи– то руки обхватывают меня, притягивают к твёрдой груди. Ладони скользят по спине, успокаивая, расслабляя. Чувствую знакомый запах морского бриза, грозы, хвои и полевых трав, слышу тихие слова.

– Всё, успокойся, с тобой ничего плохого не случиться. Ты всего лишь испугалась.

Голова вновь стала ясной. Я тут же выбралась из объятий голубоглазого и отступила на два шага назад. Парень улыбался. Мне же стало неловко, будто бы это я сама бросилась к нему обниматься.

– Здравствуйте, – выдавила я из себя, чувствуя, как краска стыда расползается по щекам, как растекается по шее. В глазах защипало.

А плитка на полу белая, ровная, с серыми вкраплениями. Туфли Михаила блестят так, что в них можно смотреться, словно в зеркало.

– Здравствуйте, Вероника.

Голос мягкий, но глубокий. Он завораживает, его хочется слушать и слушать. А как он ругается таким голосом? Может быть он и не орёт вовсе, а просто выговаривает, спокойно, внушительно.

– Как вы себя чувствуете? – он проговорил это так, будто бы ему не всё равно, будто бы действительно интересовался моим здоровьем.

– Хорошо, – ответила я. Кожа нестерпимо горела. Казалось, что быть краснее, чем я сейчас просто невозможно.

Психологи советуют: