Трактат о домовых

Трактат о домовых
Аглаида Владимировна Лой

В сборник «Трактат о домовых» вошли произведения, различные по форме и жанру. Они, как и все творчество Аглаиды Лой, привлекают оригинальностью взгляда на мир, стремлением расширить границы понимания сущего за пределы зримого.

Во вполне реалистической повести «Ирена – черная кошка» кошка Ирена – вполне себе человеческое существо. В рассказе, давшем название книге, исследуются явления, традиционно относимые к «потусторонним» – и тоже в абсолютно реалистичной манере. В рассказе «Дервиш» героиня вдруг угадывает-узнает святого дервиша в простом нищем с рынка, а героиня рассказа «Карнас», прилетев на Крит в качестве туриста, неожиданно оказывается в центре празднества нимф и сатиров перед троном бога Пана.

Сказки, представленные в сборнике – не совсем сказки, а скорее фантастические притчи. И мотылек Дионисий, которому суждено прожить всего один день – тоже вполне себе человек…

В книгу, помимо художественной прозы, вошли историкокраеведческие очерки автора.

В качестве послесловия в издание включены эссе о жизни и творчестве Аглаиды Лой и «личные» воспоминания об этом прекрасном писателе и удивительном человеке.

Аглаида Владимировна Лой

Трактат о домовых

Аглаида Владимировна Лой

(1951-2023)

Повесть и рассказы

Ирена – чёрная кошка

Повесть

В обувной мастерской

Мастерская по ремонту обуви находилась в торце многоэтажного здания, фасад которого украшали пилястры, фигурные балкончики и лепные розетки. Над выкрашенной грязно-зеленой краской дверью крепилась вывеска: замысловатый башмак на синем фоне и тщательно выписанное белыми буквами слово «Экспресс». Часто хлопала дверь с тугой пружиной, пропуская посетителей «Экспресса» в длинную прихожую, миновав которую они попадали в зал, где за высокой стойкой работала приемщица.

Сгустились ранние октябрьские сумерки. К вечеру разъяснилось, и на фиолетово-черном небосводе засияли ледяные кристаллы звезд: ночь обещала быть по-зимнему морозной. На выщербленном цементном крыльце возле двери мастерской съежилась небольшая черно-белая кошка. Бродяжничала она уже третий месяц и, пока было сравнительно тепло, рылась в мусорных баках. Теперь же добывать пищу становилось все труднее, кошка часто голодала и сильно отощала. Холод насквозь пронизывал ее небольшое, лишенное подкожного жира тельце. Она чувствовала, что не переживет эту ночь, и переполнявший ее ужас выразился хриплым, отчаянным мяуканьем.

Хлопала входная дверь, входили и выходили люди, но никто не обращал внимания на замерзавшую кошку. Наконец на улицу выглянула приемщица. Голубые глаза человека встретились с желтыми глазами отчаявшегося животного. «Ну, чего кричишь? – грубовато спросила женщина. – Сама поди удрала из дому, а теперь орешь…» Кошка умолкла. Она ощутила волну сочувствия, исходившую от этого человеческого существа, и в ее маленькой грудке вспыхнула надежда. «Ладно, заходи, а то замерзнешь!.. Что, не веришь людям? Заходи, заходи давай! Кис-кис-кис…» И кошка проскользнула следом за нею в тепло.

Время приближалось к восьми, и посетителей в мастерской уже не было. Женщина положила перед кошкой оставшийся от обеда кусок хлеба, восхитительно пахнущий колбасой, и та жадно накинулась на него.

– Ой, это что за чучело? – воскликнула молодая полная женщина, которая вышла из ремонтного цеха и теперь перевесилась через стойку, разглядывая животное. – Тебе, Нинка, вечно больше других надо? Дома две кошки – и третью потащишь?

– С третьей не выйдет – муж прогонит, – серьезно ответила Нина, наблюдая за оголодавшим животным. – Может ты, Клава, возьмешь? Посмотри, какая она симпатичная! По мордочке видно – кошечка. У котов морда лопатой, а у этой изящная.

– Ну, чо попало несешь, – покачала головой Клава. – Как их можно различить? Морда – она и есть морда.

– Очень даже различаются. Как у людей. И они все понимают. Видишь: сжалась? Тебя боится. Ешь, киса, ешь, она добрая, только разговаривает громко… – присев на корточки, она погладила кошку.

В цехе оборвался стук молотка, в приемный зал вышел молодой мужчина с женским сапогом в руке. Зашвырнув сапог в груду готовой обуви, он тоже облокотился о стойку рядом с Клавой.

– Ба, – произнес он баском, – только кошки нам и не хватает!

– Давайте оставим ее, Пал Иваныч, – просительно обратилась к нему Нина, и ее круглое доброе лицо замерло в ожидании. – На улице она замерзнет – а у нас мышей будет ловить… Вы посмотрите, какая хорошенькая! – она взяла кошку на руки. – И клякса на мордочке…

– Действительно клякса! – Мужчина усмехнулся в усы и задумался. – Ладно, пускай живет. Может, правда мышей будет ловить!

И участь несчастной кошки была решена.

В той прежней жизни, о которой у Кляксы сохранились смутные воспоминания, как о чем-то сытном и приятном, ее звали Изольдой. Совсем малышкой она попала к пожилым супругам, чьи дети давно покинули отчий кров. Поначалу с ней носились, как с ребенком. Кормили манной кашкой, взбивали гоголь-моголь, мелко резали колбаску и кусочки вареного мяса, расчесывали специальной расческой и купали детским шампунем, чтобы не раздражать нежную кошачью кожу. Изольда выросла избалованной, капризной и своенравной. Задрав хвост, она носилась по всей квартире, с разбегу карабкалась почти до потолка по висевшему на стене арабскому ковру, играла мячиком и ни о чем не думала.

Добропорядочные супруги видели в Изольде развлечение, живую игрушку и были неприятно удивлены, когда в ней заговорил инстинкт продления рода. Они ждали, что кошка покричит и успокоится – но не тут-то было! Пришлось подыскивать Изольде кавалера. Потом появились котята, им тоже потребовалось внимание. Все это подразумевало определенные усилия, на которые хозяева Изольды оказались не способны. Взрослая кошка никак не желала вписываться в их замкнутый мирок, и от нее предпочли избавиться. Однако не сразу и с «переживаниями». В общем, когда кошка замяукала снова, супруг посадил ее в сумку, отвез в другой район и оставил возле какого-то подъезда.

Бывшая Изольда поселилась в мастерской и скоро стала отзываться на новое имя Клякса. Нина ей всячески покровительствовала, приносила еду, ласкала и разговаривала с нею, да и остальные женщины подкармливали ласковую кошку, которая быстро запомнила всех работников мастерской и всячески выражала им свою кошачью признательность. В холодном складском помещении она обнаружила дырку в подвал, из подвала нашла выход на улицу через окошечко, которое находилось ниже уровня тротуара, – и обрела полную свободу передвижения. А когда Клякса задавила первую мышь и утром принесла ее Нине в подарок, полезность ее кошачьего существования признали даже те работницы, которые кошек не жаловали.

К середине ноября у Кляксы заметно увеличился живот, и работницы мастерской подтрунивали, что Нина скоро станет бабушкой. В начале декабря Нина поставила в дальнем углу прихожей поближе к батарее деревянный ящик и настелила в него тряпья. Как уж она объяснила кошке смысл этого ящика, осталось загадкой, но однажды утром работники мастерской увидели, что семейство увеличилось на троих. Гордая Клякса нежно облизывала своих слепышей и, прижимая к голове уши, рычала, если кто-нибудь приближался к ее дощатому логову. Подпустила она только Нину. Женщина присела на корточки, а кошка подставила котятам живот и счастливо замурлыкала, когда они громко зачмокали. На ее белой мордочке с черной меткой, словно нарочно поставленной тушью на подбородке, было написано счастье материнства, одинаковое для всех существ на земле.

Через несколько дней у котят приоткрылись глаза, и малыши стали смутно различать вокруг себя какие-то тени. Теплый меховой живот матери защищал их от всего недоброго мира, согревал крохотные живые комочки и кормил молоком, а шершавый ласковый язык массировал детенышам животики, чтобы они нормально оправлялись. Котята ползали по ящику, сосали мать и росли не по дням, а по часам. А еще через пару недель они стали напоминать мягкие детские игрушки, которые непременно хочется взять в руки и потискать.

Если всю первую неделю кошка почти неотлучно находилась возле малышей, то теперь ее отлучки делались все длиннее, и детеныши оставались одни. Ящик, служивший домом кошачьему семейству, Нина поставила на бок, чтобы котята самостоятельно могли из него выбираться. На идущих в мастерскую людей они почти не обращали внимания, однако дичились, если кто-то пытался приблизиться. Наигравшись досыта, малыши забирались в свой ящик и сбивались в плотный комок, уже не различая, где чей хвост и где чья лапа – так было теплее.

Первым забрали котика, похожего расцветкой на мать. Он и родился первым, хорошо сосал и развивался быстрее своих черных сестричек. Проходя через прихожую, девушка видела, как он сломя голову устремился к ящику, когда появилась кошка-мать. Малыш так торопился, что запутался в собственных лапах и перекувыркнулся через голову. Получив отремонтированные сапожки, девушка задержалась, наблюдая, как возятся сытые котята. Черно-белый котенок в пылу игры подкатился ей прямо под ноги. Она подхватила его, перевернула на спинку, определяя, кот или кошка, – и сунула за пазуху. Малыш испуганно запищал, подбежала кошка и, жалобно мяукая, стала засматривать снизу девушке в лицо. «Беру твоего ребенка, – сказала она кошке. – Не беспокойся, ему будет у меня хорошо…» И вышла на улицу.

Черные кошечки остались вдвоем. Отсутствие братика не слишком их расстроило: подраставшим котятам требовалось все больше молока. Кошка уже пыталась подкармливать их чем-то более существенным, однако малышки наотрез отказывались есть разодранную на части половинку беляша или же пахнущие мясом кусочки картошки.

В обувную мастерскую Алла Михайловна попала совершенно случайно. Ее сослуживица и подруга сдала сапожки поменять молнии и все не могла собраться зайти и забрать их. Именно она уговорила не слишком-то сопротивлявшуюся Аллу Михайловну пройтись по магазинам и заглянуть в мастерскую. В прихожей, увидев резвившихся возле ящика черных котят, женщины умилились и разахались: обе были убежденные «кошатницы». Неудивительно, что и в очереди разговор между ними тотчас обрел «кошачий» оттенок.

– Ты же мечтала о черной кошке, – говорила разрумянившаяся на морозе Елена Сергеевна, – бери! Даже жаль, что я уже «окошаченная».

– Ну, твоя Марыся вне конкуренции… Белая кошка, пушистая и капризная, это просто семейный громоотвод. У нас дома тоже всегда были кошки. А сейчас вот думаю, не взять ли котенка, и боюсь, не хочу на себя навешивать лишнюю заботу. Ехать куда придется – что с ним делать прикажешь?

– Да уж присмотрим!

– Не знаю, не знаю… Если бы у нас можно было поместить на время отъезда животное в какой-нибудь пансион, как в приличной стране! И потом, не могу забыть, как переживала, когда Бурка умер. Вообще зареклась после этого кошек брать.

– Дело, конечно, хозяйское, – повела плечами энергичная Елена Сергеевна. – А я так не могу без кошки существовать. Чувствую себя хуже. В прямом смысле. Мне просто физически необходимо тискать кошку, общаться с нею, гладить, таскать. Потому что натура кошачья. Кстати, и у тебя!

– Что есть, то есть, – задумчиво согласилась Алла Михайловна. – Но как представлю себе, сколько с ними возни… И здоровья нет… – и она надолго умолкла.

В глубине души ей страстно хотелось взять котенка. И непременно черного. Не так давно она вернулась из санатория и чувствовала себя вполне прилично. Останавливало, что будет привязана к дому, ведь оставить кошку не на кого. В конце концов рациональные соображения взяли верх, и она постаралась выкинуть из головы мысли о черном котенке.

Однако, несмотря на благие намерения, в прихожей Алла Михайловна невольно приостановилась. Котята гонялись друг за другом, задрав кверху черные хвостики. Вернулась кошка-мать, и оголодавшие малыши бросились к ней с радостным писком. Алла Михайловна вплотную подошла к ящику. Кошка уже лежала на боку, а котята деловито тыкались носиками ей в живот, отыскивая соски. Это было совершенно умилительно. Кошка посмотрела на нее ясными желтыми глазами, в которых читались настороженность и вопрос. «Я только посмотрю…» – негромко произнесла женщина, присаживаясь на корточки. Кошка напряглась, у нее сузились зрачки. Котята сосали взахлеб, под защитой матери они ничего не опасались. Шерсть у кошки была средней длины, на фоне черных пятен выделялись длинные ворсины белого меха, казавшиеся сединой. Киска была небольшая и явно молода.

– Беря, не мучайся, – подзуживала Елена Сергеевна, – ведь пожалеешь потом. Придешь домой – а он навстречу…

– И главное, черный… – произнесла Алла Михайловна. Но тут же спохватилась и поднялась на ноги. – Нет, не хочу!

У станции метро они расстались. Елена Сергеевна нырнула в стеклянные двери подземки, а ее подруга свернула с проспекта на боковую улицу. Тротуар покрывала скользкая ледяная корка. Это даже был не лед, а отутюженный бульдозером до состояния катка твердый снег. Старательно глядя под ноги, – подошвы зимних сапожек стерлись и сильно скользили, – Алла Михайловна пересекала зеленовато-белые пятна уличного освещения. Шел мелкий колючий снежок, напоминавший елочный блеск. Он покусывал лицо идущей женщины, заставил поднять потертый воротничок из желтой нутрии и надвинуть поглубже на лоб нутриевую же шапочку. К вечеру мороз набрал силу, и прохожие, пряча лица в воротники или разноцветные шерстяние шарфы, торопились домой, в телеуют своих стандартных квартир.

Торопилась и Алла Михайловна. Но по мере того, как она удалялась от мастерской, ее душа все сильнее противилась принятому рассудком решению. Эта непокорная душа мучилась от одиночества, требовала к себе внимания и сострадания и сама стремилась обогреть и пожалеть кого-нибудь. Шаги идущей женщины постепенно укорачивались, замедлялся темп ходьбы.

В издательстве, где она работала уже пятый год, ее считали личностью неяркой и незаметной. Тридцатипятилетняя Алла Михайловна все еще ощущала себя молодой женщиной и надеялась на какую-то необыкновенную любовь. Жила она одна в однокомнатной квартире, дважды ей делали предложение, и оба раза она отказывала, потому что претенденты на роль мужа не вызывали в ее душе ответного чувства. А замуж ей хотелось выйти по любви. В свое время она закончила педагогический институт, сочиняла стихи и небольшие рассказы, посещала литературное объединение, где удостоилась похвалы известного местного писателя, и вообще была слегка не от мира сего. Однако работа в областном издательстве постепенно притормозила ее творческую работу, а потом и вовсе ее застопорила. Некоторые ее коллеги, тоже редакторы, напротив стремились самоутвердиться через творчество и усиленно писали средние рассказы и альбомные стишки, из которых потом составляли книжечки и печатали в родном издательстве. Это было не так уж сложно: все подводные рифы местной издательской практики были им досконально известны.

Алла Михайловна остановилась в круге неживого люминисцентного света, постояла в нерешительности, потом развернулась на сто восемьдесят градусов. Шаги ее все ускорялись, она нервно поглядывала на наручные часы – только бы успеть до закрытия!.. Вот и освещенная станция метро, проспект… Запыхавшаяся женщина взбежала на крыльцо обувной мастерской и распахнула дверь в прихожую. Осмотрелась: кошки в ящике уже не было, котят – тоже. «Неужели их разобрали?» – в растерянности подумала она, наклонилась и поворошила тряпье в ящике – никого. Она почувствовала острое разочарование, выпрямилась и вошла в зал мастерской.