Когда товар подорожал, люди восприняли это с отторжением, но психологически, наверное, решили, что раз шапки теперь стоят больше, значит они качественнее, достойны этого.
С тех пор торговля у меня наладилась. Как только я видела, что товар залежался, я мгновенно поднимала на него цену. В то время, как другие делали на него скидку.
Есть категория людей, а их большая часть, которая считает, что раз вы им что-то отдаете за бесценок или даром, значит вы это делать просто должны. Или у вас безвыходная ситуация, а значит ею можно пользоваться.
Я не делала никаких акций и распродаж, чтобы не привлекать к себе неудачников, которые ищут того, кто им должен. Пусть лучше вообще я ничего не продам, чем буду устраивать день открытых дверей, решила я.
И, как ни странно, самый поганый товар находил своего покупателя. Иногда совсем странные вещи, плохого качества, которые я сама бы никогда носить не стала, у меня покупали втридорога.
Есть чудаки, которые любят просто эксклюзив, то, чего у других нет. И пусть это будет выглядеть глупо, несерьезно, нарочито или вычурно, зато прикольно.
Такой покупатель приводил с собой толпу друзей или своего друга, мерил зеленую норку с желтым помпоном и странными веревочками и спрашивал:
– Прикольно?
– Ага. Вау....– Отвечала в ответ толпа натуральных придурков.
А если что-то входило в моду, то это выдергивали у меня из рук. Хотя носить в наших условиях пальто в рукавом в три четверти из-за суровых климатических условий – утопия.
Тогда хозяин магазина привез груду такого товара, совершенно не пригодного к носке. Но мы на нем просто озолотились. Хотя я видела, как покупательницы потом мерзнут в несуразных болеро под снегом или дождем.
К ним нужно было покупать удлиненные перчатки. И чтобы быть в тренде, мы заказывали у поставщиков эти нелепые аксессуары, которые категорически никому не шли.
Но это было модно. А значит дорого и востребовано.
Вторым моментом в моих открытиях стало появление в так называемом магазине моей напарницы – разбитной детдомовки Любки, девки очень проворной, нагловатой, толстой и губастой.
Именно у нее я кое-чему научилась еще, хотя, казалось бы, чему может научить хабалка интеллигента? А вот может.
Про хабалок
Любка не могла мне понравиться – она была человеком не моего круга. Другой. Хабалистой матершинницей. Но проворной и ловкой, умеющей легко всучить покупателям даже самый завалявшийся товар.
Я этого делать не могла. И всегда была честной до ужаса. Мне пришлось пересмотреть свои убеждения и понять простую истину – принципы нельзя намазать на хлеб. Если хочешь выжить, нужно уметь крутиться, врать, идти по головам.
Успех – это не баночка с вкусными консервированными персиками. А история с предательствами и устранением конкурентов, с кучей лжи, мошенничеством и изворотливостью.
Моя напарница Любка умела приспосабливаться, поскольку рано осталась без матери и отца. Я же всего стеснялась. Как можно говорить, что беретки из Италии, если они шьются в каком-нибудь подвале прямо недалеко от той торговой точки, где мы их продавали, думала я?
Любка же, толстая, немного неуклюжая, но совершенно разнузданная бабища, проворно затаскивала прохожих в киоск и врала много и совершенно бессовестно.
Люди верили всему, что она говорила. Потому что моя напарница была убедительной и верила в свою же ахинею. И покупатели, как ни странно, тоже ей верили, что меня обескураживало.
Выросшая среди шпаны, Любка рассказывала, что она приехала из Питера, где живет ее бабка, учительница русского языка и литературы. Вся ее семья – это почти блокадники и интеллигенты в нескольких поколениях.
Только потом от соседок по прилавку я узнала о том, что никакого Питера не было и бабушек – учительниц и балерин тоже. Мать Любки была обычной потаскухой, жившей в коммуналках, отец – сидельцем. А саму Любку действительно воспитывала бабка, алкоголичка, которая в конце-концов сбагрила ту на попечение государства.
Об этом говорило косноязычие моей напарницы, ее громогласность и зацикленность на всевозможных вульгарных темах. Она не стеснялась вываливать о себе такие подробности, от которых волосы вставали дыбом.
– Ой, я сечас обосрусь от хохота. – Повторяла Любка, когда начинала ржать от своей же, часто неуместной шутки.
Она скупала без разбора всевозможный шмот у таких же товарок и выдавала все эти подделки за бренды. На тот товар, который мы реализовывали, она лепила степлером этикетки, заказанные в типографии, в которых на иностранных языках печатали одно вранье.
Но люди снова верили в то, что покупают брендовую вещь, а не подделку. Ведь Любка умела в этом убедить окружающих.
Она любила рассуждать о театрах, режиссерах, нахватавшись терминов у самых настоящих искусствоведов, которые вынуждены были торговать рядом с нами. Времена были ужасные. И самые умные и талантливые люди оказались вместе с таким отребьем, как Любка, в одном ряду.
И должны были с ней взаимодейстовать и ее терпеть. И периодически вступать с ней в перепалку, бранясь за клиентов или за место. А часто разборка перетекала в самую настоящую драку.
Любка могла вцепиться в волосы какой-то обидчице очень легко, расцарапать лицо, а потом точно так же быстро мирилась с какой-нибудь торгашкой и шла пить с той пиво.
И снова распространяться о подробностях своей жизни, выдумывая каждый раз невероятные сюжеты, которые стоило бы записывать.
Обыватели слушали очередной ее опус, открыв рты и хохоча, когда та комично изображала кого-то из тех, кому завидовала или ненавидела.
А ненавидела Любка всегда людей, действительно имеющих хорошую родословную, полные семьи, фундаментальное образование и тот старт в жизни, который дают своим детям обеспеченные и влиятельные родители.
Именно за это Любка меня органически не выносила. Но вынуждена была смириться с тем, что никогда-никогда не будет похожа на людей моего круга. Генетически умных, но не приспособленных к безбожному шарлатанству и паталогическому вранью.
Про благородных
Чем дольше я оставалась за прилавком, тем отчетливее я понимала одну вещь – надо бежать из того места, где можно оскотиниться и опуститься. Несмотря на то, что мне попадались самородки, люди, которых сама жизнь загнала в такие дикие условия, например, педагоги, искусствоведы или переводчики иностранных языков, большая часть моего окружения составаляла масса из торгашей.
Они имели настоящую деловую хватку, которой я вынуждена была научиться. И быть проворной и ловкой, приукрашивать достоинства товара и местами привирать. Иначе можно остаться просто голодной.
Тогда я осознала, как другие богатеют быстро – они не задумываются о других. Просто делают то, что считают нужным. Из-за своей алчности и наглости.
Пока культурные и чувствительные размышляют, а можно ли грабить и обманывать, эти пройдохи делают свое дело. И сколачивают мгновенно целые состояния. Жрут самое лучшее, путешествуют, живут в роскошных квартирах и совершенно не парятся по поводу того способа, как это все заработано.
На слезах ли или разочарованиях других людей или честным путем.
Да ведь шутка жизни и состоит в том, что на благородстве далеко не уедешь.
Все эти реверансы в сторону чести и достоинства давно стали архаичными и утратили свою ценность.
Пришло то время, когда рвачи стали новым классом богатых людей без совести, которые наплевали на принципы и урвали от жизни все. С помощью бездушных схем и мошенничества.
Они провозгласили – нам можно. И выдали распущенность и хамство за внутреннюю свободу. Люди трусливые и не способные критически мыслить, тут же поверили в эти лозунги и прибились к таким, как Любка.
Восхваляя ее за храбрость и способность не церемониться, а брать от жизни все. Хапать, пока есть такая возможность. Пока те самые совестливые и порядочные размышляют о том, а не сделаю ли я кому-то больно и по совести ли будет мой поступок.
И что скажет потом Бог? У тех, кто живет на полную катушку, нет Бога, вернее есть свой – Божество алчности и ненасытности, жадности и пороков. Но это их выбор и они, как ни странно, в этом не ошиблись и преуспели.
Про богатых
Любка богатела на глазах, без зазрения совести обманывая своих покупателей. Я же делала робкие попытки пофантазировать точно так же, как и она, упаковывая каждую шапку или тряпку в красивую обертку и точно усвоив то, что людям просто необходимо верить в какую-то сказку.
И пусть это будет откровенная чушь, но она, как ни странно, отлично продается.