Очаг

Да, не так-то это и просто – оставить Родину и перебраться на чужбину. Этот вопрос волновал не одного Оразгелди, многие задумывались, надо ли им это. И кому охота покидать родные места, если только нужда не заставит?! Разве так просто оставить родные могилы, святыни своих предков, ведь ты привязан к этим местам тысячами невидимых нитей, и оборвать их не всегда хватает мужества и сил.

Поскольку Оразгелди никак не реагировал на слова брата и ничего ему не отвечал, опять Огулджума заговорила сама, как бы советуясь с мужем:

– Акгасы, ты же видишь, Махмут джан ради нас сюда прибыл. Прибыл, чтобы переселить нас к себе, помочь с переездом. Ну и что ты скажешь на это?

Оразгелди поднял голову и, не глядя на Махмута, разглядывая жену, резко ответил:

– Если ты хочешь, жена, вон тебе порог, можешь одна уезжать. Я тебя отпускаю! Там у тебя есть мать, братья. Оставь моих детей, и если хочешь, можешь отправляться. И из дома забирай всё, что сможешь унести с собой. Лично я не намерен оставлять Родину и куда-то перемещаться. Что должно случиться со мной, пусть случится здесь!

В этой пламенной речи чувствовалась присущая всем Кымышам прямота. Каждый раз такая резкость возникала неожиданно, когда надо было принимать какое-то решение, разрубать узел.

Огулджума не обиделась на слова мужа. Прикусив конец яшмака, она молча размышляла: «Интересно, а что бы я ответила на его месте?». Конечно, её ответ не был бы таким резким, она бы постаралась смягчить его. Но Оразгелди совсем другой человек, у него характер не тот, чтобы ходить вокруг да около, сглаживать углы. Это ведь Кымышы, они не думают о последствиях, режут правду-матку в глаза. Да и Махмут был немного неправ, когда обратился не к Оразгелди, а к своей сестре, тем самым задел самолюбие зятя как главы семьи. А с другой стороны, обращаясь к сестре, Махмут как бы обращался к ним обоим, а иначе и быть не могло. Ведь он прибыл сюда не за одной сестрой, он искренне хотел помочь её семье и забрать с собой всех вместе. Но его слова прозвучали так, будто он обращался только к своей старшей сестре.

На самом-то деле Оразгелди отнёсся к приходу Махмута как к поступку настоящего мужчины, и был по-своему благодарен ему за это. Перейти границу, к тому же в такое смутное время было по силам только очень отважному человеку. Не каждый решился бы на такой смелый поступок…

И хотя Оразгелди ответил грубо, Махмут не стал обижаться на него, он понял его как может только мужчина понять мужчину. Продолжая пить чай, он спокойно ждал ответа. Подняв голову, внимательно осмотрел дом и увидел, что при тусклом свете лампы комната казалась разделённой на две части – нижнюю и верхнюю. Нижняя хоть и тускло, но была освещена. Верхняя же часть комнаты была тёмной, создавая впечатление, что она накрыта подолом просторного чёрного платья, и если свет погасить, это чёрное покрывало накроет всю комнату. После некоторого молчания:

– Махмут джан, братишка! – первой подала голос Огулджума, и в нём было столько любви и ласки! – Я благодарна тебе, что ты подумал о сестре и пришёл сюда, чтобы защитить всех нас, я от радости места не нахожу. Я благодарна и Акыниязу акгаму, и брату Ходже, и тебе, мой любимый братишка Махмут джан! Но нам не надо никуда уезжать! – при этих словах она искоса посмотрела на мужа, после чего и продолжила. – Я буду находиться там, где Оразгелди, и умру рядом с ним.

После такого ответа стало ясно, что каждый должен плыть к своему берегу. Наступила гнетущая тишина. Допив из пиалы остывший чай, Махмут ещё немного посидел молча, словно пытаясь осмыслить услышанный ответ, после чего обратился к хозяевам дома, спрашивая разрешения попрощаться. После этого Огулджума встала с места, сунула руку между сложенных на сундуке одеял и достала оттуда платок, в который завернула две свежие лепёшки из сачака, а сверху насыпав всяких имеющихся в доме сухофруктов, хорошенько всё завернула и подала брату. Ей хотелось, чтобы её угощение отведали живущие в Афганистане родственники. Она передала большие приветы матери, братьям с женами и детьми. Она ещё долго стояла у порога, не желая расставаться с братом. «До встречи на тоях!» – сказала на прощание, но не была уверена, что ей ещё когда-нибудь доведётся увидеться с братом. Огулджума была сильно расстроена, но, чтобы не производить на брата грустное впечатление, постаралась сдержать себя, нашла силы, чтобы без слёз попрощаться с ним. С благодарной улыбкой на лице проводила Махмуда.

И Оразгелди, выйдя во двор вслед за Махмудом, провожая его, высказал слова признательности:

– Махмут, счастливого тебе пути! Спасибо тебе за то, что ты из уважения к нам пустился в такой опасный путь!

– И вы будьте здоровы и счастливы, Оразгелди ага! – Махмут, пожав руку зятю, тепло распрощался с ним.

Через несколько минут после того, как Махмут, держа в руках винтовку, спустился с пригорка вниз, в долину, оттуда донёсся стук конских копыт. Потом перестук удалялся, становился тише и тише, а потом и вовсе затих, словно всадник вышел на дорогу, огибающую «Холм спорщиков гапланов».

Кругом царила тишина. Союнали был погружён в глубокий сон. Едва заметные днём холмы вокруг Союнали в ночи напоминали движущуюся в сторону села тёмную толпу. Оразгелди, прислушиваясь к шагам ушедшего шурина, мысленно благополучно перевёл его через реку, ещё немного постоял на улице и только после этого повернувшись, пошёл в дом.

* * *

Председатель сельсовета села Союнали Ягды Нарлы рано утром уехал в город на собрание и с видом победителя вернулся оттуда далеко за полдень. По тому, как он, задрав нос, на всех смотрел свысока, можно было догадаться, что председателя сельсовета что-то взволновало. И когда джигит, беседовавший с небольшой кучкой людей в тени недавно побеленного здания сельсовета, увидев начальника, подбежал к нему, принял поводья коня и спросил: «Шура ага, вы вернулись?», по его тону можно было понять, что у того прекрасное настроение.

– А ты что, сомневаешься в том, что я вернулся? Разве ты не видишь человека, который, как гора, восседает в седле коня? – весело произнёс глава сельсовета.

Обычно, возвращаясь с собрания, особенно летом, он был без настроения, потому что там приходилось выслушивать критические замечания в свой адрес. Хотелось чаю напиться, утолить жажду. И всегда, сойдя с коня, он первым делом задавал вопрос: «У вас нет настоянного чая?».

И пока он не выпьет весь ароматный напиток, никого из ожидающих его людей не примет, даже если мир перевернётся. Ханума в это время сидит снаружи и никого не пускает к нему, объясняет: «Председатель только что вернулся с собрания и поставил перед собой чайник чая. Подождите немного, пусть он хоть жажду утолит, спокойно попьёт чай!» В связи с этим чаепитием по селу ходили разговоры, что Ягды как-то заявил: «Пока я пью чай, пусть никто меня не беспокоит, даже если придёт сам Нарлы гамышчи, не портьте мне настроение!». При этом он имел в виду своего отца.

Приподнятое настроение председателя сельсовета было не беспричинным. На собрании в городе рассматривался вопрос, кого из достойных людей Тахтабазарского района послать на большой съезд в Ашхабад. Делегатами на съезд были избраны председатель райисполкома Маммет Поллы, первый секретарь райкома партии Ата Хымлыев, а в качестве третьего назвали Ягды Нарлы как представителя передового села.

Но перед тем, по слухам, третьим избранником был председатель сельсовета села Сугты Гулджаш Гара, человек, умеющий заставить слушать себя даже в районе. И поэтому нынешний выбор оказался совершенно неожиданным.

А ведь кандидатуру третьего делегата руководители района, желая угодить ответственным работникам ОГПУ, для себя выбрали ещё пару дней назад.

Вначале они решили, что Гулджаш Гара должен выступить на съезде от имени народа Тахтабазара как активист, но потом первый секретарь райкома Ата Хымлыев, подумав о том, что Атабаев в таких случаях, когда ему нравится чьё-то выступление на таких совещаниях, может сказать: «Этот человек нужен мне» и потянуть его наверх, не пожелал, чтобы такое счастье выпало Гулджашу Гара и поэтому предпочёл выступить с докладом сам. Он тогда сказал: «Конечно, слово дайхан там тоже нужно, но, если своё выступление связать с работой коммунистов района на местах, будет ещё лучше». Поэтому выступление было доверено именно Ата Хымлыеву. После того, как был устранён вопрос с выступлением Гулджаша Гара на высоком собрании, вспомнили о том, что в этом году село Союнали добилось хороших показателей по производству сельскохозяйственной продукции, ну и раз требуется делегат от села, было решено отправить на съезд представителя этого села. Председатель райисполкома Маммет Поллы высказал своё мнение: «Если надо везти дайханина, там есть Нурджума». Но заместитель начальника ОГПУ, про которого в народе говорили: «Аман орус даже начальника своего может заставить слушать его, его даже Ата Хымлы и Маммет Поллы побаиваются», возразил: «Вам что, люди, разве неизвестно, что он защищает баев и кулаков, всегда их сторону поддерживает?» После таких слов никто не посмел заново голосовать за Нурджуму.

Тогда же решили, что на съезд должен поехать человек из Союнали, поскольку стало известно, что поездка Нурджумы в столицу нежелательна. Так делегатом на съезд был избран председатель сельсовета Ягды Нарлы.

Сойдя с коня, Ягды немного поговорил с ожидавшими его людьми, сказав каждому то, что он хотел услышать, а потом, вспомнив, что Ханума ждёт его, чтобы поскорее узнать новости, заспешил в дом. У порога стряхнул с подошв обуви пыль, одёрнул полы рубахи, собрался и вошёл внутрь.

За столом у стены слева сидела Ханума, прислушиваясь к доносящимся с улицы разговорам. Увидев сошедшего с коня Ягды, стала нетерпеливо ждать его, чтобы подать ему заваренный и настоянный чай. Когда же раздались знакомые шаги и стук подошв у порога, она разволновалась, разгладила растрёпанные волосы и собрала их в пучок на затылке, повязала голову лёгкой косынкой. Она и сама не заметила, как вдруг стала приводить себя в порядок.

Ханума вскочила с места, как только Ягды вошёл в комнату. Кокетливо произнесла:

– Кажется, мой начальник вернулся?!

– Да, дорогая, вернулся твой начальник! – с этими словами он схватил в охапку вышедшую из-за стола женщину и крепко обнял её. Чувствовалось, что любящий взгляд женщины тронул его, возбудил. Он страстно расцеловал женщину в обе раскрасневшиеся от удовольствия щеки.

– Вай, отпусти меня, да отпусти же! – пытаясь вырваться, Ханума билась в его объятьях. Но у Ягды сейчас было такое хорошее настроение, что он вряд ли стал бы слушать женщину. Прижимая женщину к своей груди, он держал её на руках и кружил с ней по комнате.

Когда почва ушла из-под ног, Ханума испугалась, что может случиться что-то непредвиденное. Двумя руками упираясь в грудь Ягды, она пыталась вырваться из его объятий. Задыхаясь, произнесла:

– Что с тобой случилось, мой начальник, скажи? Увидев народ, что скажешь? – покраснев, с улыбкой спросила она.

Вместо ответа Ягды, облизываясь, словно лиса, попавшая в курятник, высокомерно улыбнулся.

– Ты пока ехал по дороге мимо развалин, случайно не повстречал привидений? – капризным голосом спросила немного успокоившаяся Ханума.

– Ты догадалась, что что-то случилось, дорогая! Но если бы только знала, что именно случилось!

Эти слова Ягды Нарлы произнёс, выпустив женщину из объятий и направляясь на своё место. Усевшись за стол, он ещё раз жадно посмотрел на женщину, торопливо приводившую себя в порядок, у которой оторвались завязки на вороте платья и оттуда выглядывали её упругие груди.

– И что бы было, если бы я знала?

– А если бы знала, то не я, а ты меня зажала бы в объятьях. Колесо закрутилось, и теперь его не остановить!

До тех пор, пока Ягды не рассказал о случившемся в городе, Ханума не могла понять, отчего так гулко бьётся его сердце. На рубахе с воротником стойкой и пиджаке, больше похожем на военный мундир, расстегнулись несколько верхних пуговиц, и оттуда выглядывала поросшая густой шерстью, похожей на сорную траву, часть груди. Глядя на Хануму с довольной улыбкой, он опирался руками на стол с видом человека, готового вскочить с места и снова подхватить Хануму на руки и закружить по комнате. Ханума поправила съехавший на затылок платок и заново повязала его на голове. Наполнив пиалу настоянным чаем и подав его Ягды, она недолго ждала его рассказа. Рассказав о том, что на прошедшем в городе собрании его избрали делегатом съезда наряду с секретарём райкома Ата Хымлыевым и председателем райисполкома Маммедом Поллы, Ягды сообщил, что вскоре вместе с ними поедет в Ашхабад. Хануму это сообщение тоже обрадовало. Она поздравила Ягды Нарлы, добивив: «Даст бог, и нам выпадет счастье увидеть Ашхабад». Затем добавила: «Почему всё время кто-то должен ехать куда-то, а не ты? Разве ты меньше них добиваешься успехов?».

– Это ты верно подметила, гелин. Думаю, что при выборе наиболее достойного кандидата учли и наши нынешние показатели по сданной пшенице, и результаты весенней стрижки овец.

Рассказ Ягды сельсовета о поездке в Ашхабад был сродни задушевней беседе мужа и жены, которую можно вести только оставшись наедине друг с другом.

После этого Ягды несколько дней готовился к поездке в Ашхабад, словно собираясь в долгую дорогу длиной в полгода. Велел зарезать барана и из свежего мяса пожарить каурму, а из муки нового урожая испечь лепёшки, замесив тесто на молоке и яйцах. Хотя он слышал о том, что там делегатов съезда хорошо кормят, всё же поступил по-своему, заявив «своя ноша не тянет».

Но ещё до отъезда, как и всякий путник, испытывая беспокойство перед дорогой, мысленно несколько раз побывал в Ашхабаде.

А ещё как-то он поговорил с человеком, побывавшим в Ашхабаде, расспрашивал его об интересующих его вещах. Был такой человек в селе. Он вспомнил тогда про Гыджана, который был воином сформированного в 1927 года Туркменского конного полка. Отыскав его в поле, где тот занимался поливом, стал жадно расспрашивать у него об Ашхабаде.

Гыджан – добрый, открытый парень, очень дружелюбный. Решив угостить Ягды чаем, он подвинул тунче в центр огня и стал кочергой ворошить угли. Рассказ его был отрывочным, он то об одном говорил, то тут же переходил на другое.

– В Ашхабаде со стороны Ирана есть высокая гора, она похоже на холмы наших Пенди и Гарабила, но намного выше и крепче них. На его вершине почти круглый год лежит снежная шапка. Там не увидишь бурную, как наш Мургаб реку, нет там и больших полноводных каналов, город пьёт чистую родниковую воду. Ашхабад красивый город, в нём много высоких и красивых зданий, гораздо больше, чем в Мары. Когда мы служили в этом полку, то три месяца находились в Мары. В Ашхабаде есть прекрасный памятник дедушке Ленину, прямо в центре города. Вам его обязательно покажут. Будет такое ощущение, будто Ленин взобрался на крышу устеленного прекрасными коврами здания и, вытянув руку, держит речь. Когда в 1927 году открывали памятник, там были и мы, туркменские джигиты. Мы стояли рядами, а мимо, с любовью глядя на нас, шли Атабаев, Айтаков и другие руководители Туркменской республики. А потом вас сводят в одно место, музей называется, где собрано всякое старое обмундирование, оружие. Нас каждые выходные туда водили, если там будешь, много интересного увидишь – и старого, и нового. Например, посуду древних людей, обрывки их одежды, там ещё разложены кости и черепа людей. Посмотришь, и вспомнишь своих предков, и даже подумаешь: а не им ли принадлежат эти кости?..

В этом месте рассказа на лице Гыджана появилась озорная улыбка, похоже, ему в голову пришла какая-то озорная мысль, и ему при случае удастся задеть Ягды сельсовета. Глядя на собеседника, шутливо произнёс:

– Друг мой Ягды, даже если ты увидишь эти истлевшие кости, не вздумай примерять их на своих родственников. А то получится, как у Араба Рейхана из дестана «Гёроглы» который, разглядывая прибывшие с верблюдом кости, пытался, сравнивая свои кости с костями их мешков найти среди них кости своего младшего брата Амана Араба, отправившегося в Чардаглы Чандыбил мстить Гёроглы. Уж если и искать кости наших с тобой предков, их здесь не может быть, скорее всего, они находятся где-то там, за горами… Гыджан показывая махал руками в сторону гор шутками напоминал Ягды откуда были его родители…