БутАстика (том II)

– Кинем монетку?

– Не ерничайте, Жижин! – Крутько свернул вьюшку, поднялся и вышел из-за стола.

Я невольно шагнул назад. Шеф, видимо, принял это за жест моего отступления и растянул в мерзкой улыбочке губы:

– Впрочем, если вам их так жалко, могу предложить и бескровный вариант. Кстати, у слизней есть кровь?

– Я у них анализы не брал.

– А у наших, земных, есть?

«Проткни себе шкуру, узнаешь», – хотелось сказать мне, но я, конечно же, промолчал.

– Впрочем, не суть, – качнул Крутько лысиной. – Похоже, у нас появился действительный шанс обойтись без войны. – Он замолчал и уставился на меня жирно блестящими пуговками глаз, словно ожидая, что я сейчас всплесну руками, разохаюсь, засыплю его вопросами: что да как, дескать, да что же такое случилось, что я до сих пор не знаю!..

Откровенно говоря, мне и впрямь стало любопытно. Но доставлять Крутько удовольствие не входило в круг моих интересов. Я продолжал молча стоять, упорно разглядывая воздух в том месте, где недавно висела вьюшка.

Крутько разочарованно хрюкнул и вернулся за стол, над которым опять расцвел розовый прямоугольник. Шеф дернул рукой и вместо изнанки вьюшки мне стала видна ее рабочая область.

– Вот, посмотрите, – сказал он, – какую рыбку вчера изловили марсиане.

Я посмотрел. На экране колыхалась серая лоснящаяся туша клейста.

– Вы не станете меня уверять, что это их главный? – не удержался я от вопроса.

– Нет, – гаденько захихикал Крутько. – Это его любимая жена. Захотела по твердому прогуляться, на Марсе втихаря высадилась, а тамошние глядаки даром хлеб не едят: цап-цапэ – и птичка в клетке!

– Это она вам сказала? – спросил я.

– Что именно? Что она птичка? – Шеф снова затрясся от смеха. – Или что рыбка?..

– Я думаю, вам следует обратиться к орнитологам, – сказал я, поворачиваясь к двери, – или к ихтиологам. «И к психиатру», – добавил я мысленно.

– Жижин! – взвизгнул Крутько, не успел я сделать и шага. – Уволю!

– Правда? – живо обернулся я. – Честно-честно? Врете ведь.

– Да что же ты за человек такой, Жижин! – смачно шлепнул по столу ладонями начальник. – Ведь решается вопрос жизни-смерти всего человечества! А тебе все бы хаханьки.

Мне очень хотелось ему напомнить, кто именно из нас только что скоморошничал, но я опять промолчал. Словно чувствовал, что нервы мне скоро ой-ей-ей как пригодятся.

Я полностью переключился на дело. Без спросу подкатил к столу кресло, сел, внимательно уставился на экран. По каким признакам можно было определить, кто именно из клейстов колыхался передо мной, я понятия не имел.

– Откуда вы узнали, что это жена вожака? – повторил я вопрос.

– Сама сказала. – Крутько тоже стал по-деловому серьезен. Даже липкости в голосе чуть поубавилось. – Парламентер подтвердил.

Парламентер слизней прибыл на Землю месяц назад. Он прилетел с Владом и Катей Рябинкиными, супругами-разведчиками, которых отправили к непонятной каракатице, неведомо откуда взявшейся между орбитами Земли и Марса. Гигантская конструкция в виде скособоченной раковины с множественными наростами оказалась космическим кораблем клейстов – представителей разумной расы, обитающей где-то в глубинах Вселенной. Где именно, клейсты не сообщили. Зато они поставили нас в известность, что хотят захватить Землю. На самом деле они выразились изящней: дескать, они хотят поселиться на нашей планете на принципах мирного с нами сосуществования. Правда, для этого им придется взять под контроль нашу рождаемость, чтобы самим клейстам хватило на Земле места и ресурсов.

В подтверждение, что они имеют для этого средства, слизни остановили рождаемость людей. Совсем. Полностью. Неведомым образом они заблокировали процесс зачатия. Наши ученые только разводили руками: что бы они ни делали, яйцеклетки не начинали делиться ни при каких, даже самых благоприятных условиях. Сперматозоиды оставались живыми-живехонькими, яйцеклетки – зрелыми и здоровыми, но зачатие не происходило. Почему? Непонятно. Никакого излучения, идущего от корабля клейстов, зафиксировано не было. Не было вообще ничего, что могло помешать миллиарды раз происходившему до этого процессу! Но больше он не произошел ни разу.

Высказывались разные предположения. И то, что излучение все-таки есть, только уровень земной техники не позволяет его обнаружить, или уровень человеческих знаний – распознать. Говорили также о некоем ментальном воздействии слизней на людей, но это уже больше попахивало мистикой, тем более что такое ментальное воздействие применительно к процессу деления клетки никто объяснить не мог.

Было похоже на то, что пришельцы могли каким-то образом влиять на уровень вероятности. Ведь зачатие ребенка никогда не происходит стопроцентно, как бы велики не были для этого шансы. Клейсты же эти шансы убрали вовсе. Отменили, как устаревший закон. Правда, они обещали все вернуть – с определенными ограничениями и под их жестким контролем, – но лишь после того, как мы согласимся делить с ними планету. В противном же случае они попытаются захватить Землю силой, но даже если им это не удастся (можно, конечно, пройтись по планете «огнем и мечом», но им же самим тут потом жить, зачем себе гадить?), они не сильно расстроятся, подождут; ждать-то всего лет семьдесят-восемьдесят, для клейстов это – тьфу, пара годиков. Глядишь, к тому времени подтянутся и остальные, ведь три миллиона слизней, прилетевших на каракатице, являлись по сути всего лишь передовым отрядом квартирьеров.

Парламентер выложил все это предельно откровенно. Клейсты оказались вообще очень правдивой расой; похоже, они в принципе не знали, что такое ложь. Если же правду им сообщать не хотелось, как, например, о месте нахождения их родины, они просто отмалчивались.

Кстати, найти с ними общий язык, в самом буквальном смысле, оказалось делом непростым. Земные языки они изучать отказались, зато очень быстро научили своему наших переводчиков. Но речь клейстов оказалась настолько для нас чуждой, что даже просто разобрать, какие именно звуки произносят слизни, могли всего несколько человек. Одной из них была моя Маша. А произнести эти звуки, хотя бы приблизительно похоже, чтобы клейсты их поняли, умели лишь двое. Анна в том числе.

Машей звали мою жену, Анной – любовницу. Вернее, это я их так звал. Только так, и никак иначе. Мне очень нравится имя Анна. Я просто балдею от этого имени, такой от него веет искренностью, правильностью, благодатью. «Аня» же звучит слишком по-детски, по-малышовски, словно «нюни» или «ням-ням». «Анечка», «Анюта» и прочие цветочки-лютики отдают для меня безвкусицей и пошлостью. С «Машей» все чуть-чуть по-другому. Мне тоже претят слащавости в виде «Машенек» и всяких там «Манюнек» – бр-р-р!.. Но мне не нравится своим «классическим» официозом и полное имя – Мария. Когда я его слышу, хочется встать и запеть на латыни. А вот «Маша» – очень хорошо. Тепло, мягко, спокойно, уютно. Ма-ша… Моя любимая.

Да, я их очень любил. По-настоящему, всем сердцем. Обеих. Говорят, по-настоящему можно любить лишь одну женщину. Вздор. Чепуха. Кто установил это правило? Кто придумал эту откровенную нелепицу? Думаю, те, кто просто не умеет любить. Никого. Ни одну. Или же те, кто боится любить. А ведь любви тоже необходимы отвага и смелость.

Я не боялся. И моего сердца хватало для этой двойной любви. Я не лукавлю сейчас, не красуюсь. Я на самом деле любил их. Не скупясь на любовь, ни на что не размениваясь, ни на кого не оглядываясь. Просто любил и все. Дважды любил. И был дважды любим.

Анна любила поддразнивать меня: «Жи-Жин, дважды Жи, дважды живой!»

Я и вправду был дважды живым. Потому что любовь – это даже больше чем жизнь. А уж две и подавно.

Конечно, Маша знала о существовании Анны. Не в физическом, разумеется, смысле – здесь и так все понятно, они ведь вместе работали и даже в какой-то мере дружили. Нет, я имею в виду: Маша знала, что Анна моя любовница… Ненавижу это слово! Гнусное, липкое, скользкое… Моя любимая – так я называл ее. Только так было правильно. Для меня. И для нее. Но, Маше, я думаю, было легче считать и называть ее для себя именно моей любовницей. Мне так кажется. Я почти уверен в этом, ведь я хорошо знал свою жену. Да и как могло быть иначе, ведь я же любил ее… Впрочем, я повторяюсь.

Так вот, Маша наверняка знала, что Анна – моя любовница. Хотя я никогда не говорил ей об этом, не давал знать даже намеком. Не потому, что боялся скандалов, просто считал, что так будет правильней. Когда я был с Машей, мое сердце принадлежало только ей. Когда был с Анной, отдавал всего себя ей без остатка. Надеюсь, мои любимые видели это, чувствовали, понимали. Поэтому, думаю, и не заводила со мной Маша разговоров об Анне, как, впрочем, и Анна старалась не вспоминать при мне о Маше. И лишь когда мы были все вместе, а нас изредка сводила втроем только работа, я закрывал свое сердце на ключик, который оставлял в шкафчике вместе с гражданской одеждой.

Что-то подсказало мне тогда, что ключик этот мне вновь скоро понадобится.

Позабыв о брезгливости, я подался к начальнику:

– Что еще сказал парламентер?

– Догадался уже? – ухмыльнулся Крутько.

– Что еще он сказал? – отчеканил я каждое слово.

– Он сказал, что если мы вернем ее, их предводитель снимет блокаду.

– Жена ему так дорога, что он готов отказаться от Земли? – пришел мой черед ухмыляться.

– Наверное, дорога. Но я не думаю, – мотнул лысиной шеф, – что он так просто откажется от своих планов. Тем более, он всего лишь выполняет приказ. Хотя, свое обещание он сдержит, в этом я почти уверен. Не знаю только, что они придумают после.

– Вот после и посмотрим, – сказал я, – чего сейчас-то гадать? Сейчас нужно пользоваться шансом!

– Я тоже так считаю… – Крутько нервно защелкал пальцами, закрывая и вновь открывая вьюшку. – Но вот она, – ткнул он в распахнувшееся на полстола изображение, – возвращаться не желает.

Вероятно, своим обалдевшим видом я все же доставил шефу удовольствие. Но я был и впрямь ошарашен.

– Почему? – посыпались из меня вопросы. – Она знала о решении мужа? Ее правильно поняли? Кто переводил?..

– А ты не догадываешься, кто? – почтил шеф вниманием лишь последний вопрос.