ЮлиАнна

– Папа тебе больше не нужен. «Пора расходиться…» —вновь произнес Леша.

– Когда я уже привыкла к тебе? Ты, значит, не хочешь повторить свой привычный сценарий, а мне придется?

– О чем ты говоришь?

– Слишком рано вы все меня взрослой считаете! И уходите! Все уходите! Мама ушла, решив месячную оставить! Ничего страшного: пора самой о себе заботиться! Сильная, справишься. А теперь ты бросаешь! – Юля резко замолчала, боясь расплакаться, но вдруг с надрывом произнеся, – А впрочем, ладно! Ты мне не должен ничего! – развернулась и пошла прочь.

Откуда не возьмись, появились местные пацаны и вновь стали приставать к ней.

– Идите к черту! – рявкнула она.

Мальчишки попятились от неожиданности и отпрянули.

– Львёнок отрастил когти, – Лёша, наблюдая за сценой, смахнул слезу со щеки. – Только живи, ушастик.

Он улыбнулся вслед уходящей Юлианне.

* * *

Сегодня со смерти бабушки исполнилось сорок дней. Дедушка уже возвращался с кладбища, когда внучка только шла навестить покойницу.

Юлианна смотрела на могилу, и у нее возник странный жутковатый диссонанс: горка земли вперемешку с глиной и песком была закоченевшей, и на улице дикий мороз, и под этой закоченевшей горкой лежала бабуля в гробу. Без одеяла.

Умом Юлианна понимала, что она мертва, но осознание, что бабушка под землёй, и тело ее закоченело, ужасало. Наверное, в смерти очень холодно.

На могиле Анастасии Николаевны, полностью обставленной венками, у самого креста лежали пара конфет и беляши.

Бабуля любила беляши. Их положил дедушка. Конфет и два кусочка любимого лукума принесла Юлианна.

Она смотрела на эти беляши, и острая боль вперемежку со страхом проснулись в животе: их никто не съест. Они так и будут там лежать, пока не сгниют…

Внутри сделалось жутко и страшно, горло перехватило, и судорожные рыдания вырвались из груди: эта ненужная еда на могиле бабушки вгоняла в тоску. Она представила бабулю шестилетней девочкой, которая сидела на обшарпанном подоконнике и пряталась за длинной шторой от озлобленных жестоких сирот. Юлианна почувствовала жалость и даже слезливую нежность. К беззащитной, несмышленой бабуле-дошкольнице она испытывала сочувствие и тепло. Очень жаль, что та малышка так и не познала любви.

Такой Юлианна и сохранит ее в памяти. Она забудет о жестокой взрослой женщине.

Она подошла к маминой могиле, лишь бы не видеть замерзающие беляши.

Ещё немного постояла и направилась к выходу.

На улице был мороз. И внутри тоже.

* * *

На дворе начало августа. Юлианна в ушастой парке прогуливалась в центре города по дороге, где чуть больше года назад охотилась на юношу с зелёными глазами, ведомая прошлой непрожитой болью. Только теперь она просто наслаждалась прогулкой, разглядывала деревья, слушала чириканье птиц и радовалась теплым лучам солнца, нежно целовавшим ее счастливое лицо. Она знала, куда шла. Ноги вели ее домой. Юлианна спешила поделиться с дедушкой радостной вестью: она поступила. Баллов хватило, и из нее, как давным-давно заметил Лёша, выйдет «отличный мозгоправ»!

Она подошла к пешеходному переходу и поглядела на светофор. Рядом стоял парень. Глаза у него были зелёные, они удивленно и неуверенно разглядывали Юлианну. Она заметила, как незнакомец разглядывал ушастую парку. Его глаза радостно сверкнули.

– Я ведь однажды видел тебя здесь! – сказал он, улыбаясь.

– Да, я тебя помню. – Робко ответила она.

– Может, прогуляемся? Как тебя зовут?

– Юлианна…

Эпилог

Раннее утро шестого апреля 1999 года.

Мамаша всегда представлялась мне огромной черной тучей. Она постоянно изливала дождь под раскаты грома и, казалось, небо никогда не становилось ясным, гроза не утихала. Но однажды я вспомнила один момент из детства, вроде бы совсем незначительный, но очень важный для меня.

Была зима. Я готовилась ко сну. Умылась, почистила зубы, хотела было расправлять кровать и быстренько юркнуть под одеяло, тесно-тесно укутаться в нем, чтобы скорее согреться. Ведь так неприятно зимой, пусть в пижаме, привыкать к холодному одеялу! Я подошла к кровати и удивилась: одеяло исчезло, лежала только подушка на белоснежной простыне. Я таращилась на кровать и толком не знала, что делать. Но мать подошла ко мне сзади и тихо попросила:

– Ложись в постель.

Я тут же подчинилась, боясь привычных тумаков за непослушание. Легла, отвернулась к стене и, подтянув колени к животу и обхватив себя руками, закрыла глаза. Чем же я опять провинилась, раз меня одеяла лишили?! Прошло мгновение, когда я почувствовала, как что-то теплое, большое, нежно коснулось моего тела и словно укутало в себя, как в гигантские объятия.

– Спокойной ночи! – тихо-тихо сказала она и вышла из комнаты, выключив свет.

Минуту я лежала оцепеневшая, потом то ли от нагретого одеяла, то ли ещё от чего-то, до меня начало доходить, что на самом деле произошло.

Она повесила одеяло на горячую печку, чтобы нагреть и укрыть им меня. Она не била, не орала, не унижала, а повесила одеяло на печь, чтобы оно согрелось, и мне было приятнее засыпать под ним! Сейчас я удивляюсь: насколько у нее внутри было пусто, холодно и мёртво, раз она вместо того, чтобы просто обнять меня перед сном и поцеловать, грела одеяло на печке, не в состоянии сама подарить хоть каплю тепла! И сейчас я понимаю, что бесполезно от нее было ожидать понимания и любви. Внутри она была давно мертва, убита, растоптана. Но с какой слезливой нежностью я вспомнила это мимолётное затишье после грозы! Впервые я увидела ясное небо! И я сохраню именно его в своих воспоминаниях, потому что утомилась стоять под проливным дождём. Все жду и жду солнца, а его не видно, только небо все громче ревёт, ещё и градом периодически сыплет! Хватит, буря свое отыграла.

Наверное, каждому необходимо верить, что мама любит его, даже если не умеет. Моя детская часть устала ждать этой любви. Я-взрослая понимаю, что ждать от настоящей матери нечего, но внутренний ребёнок упрям, требователен, он хочет здесь и сейчас, и мне настолько больно его лишать этой несуществующей любви, что я приняла решение для себя. Пусть моя взрослая часть осознает и поймет, что просить любви у такой матери бесполезно. И моя же взрослая часть видит в ней ее истинную – неспособную на привязанность холодную несчастную женщину. Но моего внутреннего ребёнка это не устраивает. И специально для него в моей голове и всплыл этот трогательный момент с нагретым одеялом. Пусть моя маленькая Милена помнит только этот миг, эту ясную погоду, пусть верит, что мамочка любит ее.

Мне – взрослой Милене – так легче отойти от проливного дождя и беспощадного тяжёлого града.

Но самое важное из всего этого заключается в слове «отойти», и не оставаться там, где тебя ранят. Но так сложилась жизнь. Пришлось опять, к тому же, добровольно встать под град.

Безответственно? Жертвенно? Да. Но по-другому я не смогла. Или не захотела, теперь уже неважно. Правда в том, что, прожив с ней под одной крышей пару месяцев, мое сознание настолько сузилось, что решение пришло лишь это – умереть. Я другого выхода не вижу. Только так можно освободиться от нее. Только посмертно. Но навсегда.

… Милена открыла глаза. На часах пять утра. Она все лежала, не шевелясь, вспоминая свой внутренний монолог во сне. Юля закричала. Остатки жутковатого сновидения тут же слетели, и Милена вскочила с кровати. Она прижала дочь к груди и легла с ней в постель. Юля успокоилась.

За окном начало светать. Милена встревожено поглядывала на дверь. Только бы мамаша опять не ввалилась в комнату без стука и не стала причитать, потому что непутёвая дочь – бесхребетная мамка – осмелилась кормить внучку раньше времени, ещё и в постели с собой оставила…

Милена глянула на прикроватную тумбочку. Там стояло ее фото с последнего звонка.

– Ненавижу эту фотографию, – пробормотала она. – Когда-то ты узнаешь, что там происходило на самом деле…

Милена глядела на засыпающую дочь и чувствовала, как у нее самой глаза слипаются. Уже провалившись в сон, она услышала, как дверь резко распахнулась:

– Вставай, свинья, Юльку через час кормить!