Форсайты

Она заснула, и ей приснился сон – ясный, подробный и волнующий. Один за другим перед ней проходили Форсайты – такие, какими она знала их когда-то, и каждый исполнял специально для нее немую сценку из прошлого. Она видела свой первый день в огромном доме на Бэйсуотер-роуд, когда мисс Энн начала обучать ее обязанностям горничной. Каждое утро в течение почти двадцати лет она помогала старой даме совершать свой утренний туалет и прочие интимные дела, назвать которые она постеснялась бы даже сейчас. У мисс Энн было чувство собственного достоинства, и, щадя его, Смизер в определенные моменты всегда поворачивалась к госпоже спиной – например, когда та пристраивала на голове накладные букли.

Большой дом на Бэйсуотер-роуд – интересно, кому принадлежит он теперь? Нехорошо, что он больше не принадлежит семье, но что поделаешь – молодые люди хотят иметь новые, собственные дома. Это естественно. Смизер казалось, что она видит одновременно все, что когда-либо происходило там. Словно предрождественский календарь, в котором растворены все окошки. Торжественный прием, когда ей впервые разрешили подавать чай, – мистеру Тимоти исполнилось тогда пятьдесят. А потом она вспомнила, как им всем сообщили, что умерла супруга мистера Джолиона. Как опечалился старый господин, когда, вернувшись домой, узнал о случившемся, ведь это произошло совсем скоро после той истории с мистером молодым Джолионом, когда он сбежал из дома с гувернанткой. Не выдержало всего этого сердце мисс Энн, это уж точно. Ведь он был старшим из всех внуков и, конечно, ее любимцем. Глава следующего поколения, так сказать. Мисс Энн считала, что за ним будущее. Смизер сама себе удивилась, произнося мысленно эти слова. «За ним будущее». Да, так оно и было. Но мистер Сомс очень скоро занял освободившееся место в сердце старой госпожи. Вот уж действительно ответственный и достойный господин был – и какой ужасный конец! Мисс Уинифрид – то есть миссис Дарти – очень недоставало брата все эти годы. Так хорошо с ее стороны было, что после смерти старой Джейн – когда это было, в двадцать втором или двадцать третьем? – она снова взяла Смизер в услужение. Сейчас на Грин-стрит работает горничной Миллер. Она ее хорошо выучила… внимательная девушка, шустрая, но надежная.

Тут сон Смизер снова перешел в полусон-полуявь. Воспоминание о миссис Дарти навело ее на мысль о собственном завещании. Большим утешением было знать, что оно находится у мистера молодого Роджера, «очень молодого», точнее сказать, – и что теперь все в порядке. Недоразумение с «одним пунктом» много лет мучило ее… Приятно сознавать, что все, что она заработала у них, к ним и вернется.

Смизер приоткрыла старые глаза и разочарованно осмотрелась. Гроза, должно быть, еще не разразилась, на дворе было темнее прежнего. Ой… внезапно предчувствие чего-то дурного охватило ее, может, она проспала время ужина и сейчас уже ночь. Никогда не знаешь, сколько может продлиться хороший, крепкий сон. Старый мистер Тимоти всегда приходил в дурное расположение духа, проспав слишком долго, а умер он, когда ему перевалило за сто. Смизер дотянулась дрожащей рукой до шнура настольной лампы, стоявшей справа. Бледно-желтый луч осветил циферблат часов, стоявших на каминной доске. Ну конечно! Уже девять часов, неудивительно, что так темно. Но до чего же холодно, надо бы развести огонь. Сколько же времени она проспала? Вот беда какая, что бы сказала, узнав об этом, мисс Энн.

– Смизер, девушка вы старательная, ничего не скажешь, но до чего же копуша! Вас разве что за смертью посылать.

Смизер начала подыматься из кресла – корсет на ней при этом отчаянно скрипел, но встать так и не смогла. Ну и ну, наверное, она спала в неудачной позе – такое странное ощущение во всей левой половине тела, будто она онемела, и в то же время колотье какое-то. Отлежала себе бок и руку, догадалась она, как раз когда надо бы зажечь свет и развести огонь. Ну да ничего, смотритель должен зайти с минуты на минуту. Он не откажется растереть ей запястья, если она попросит, а это всегда оказывает хорошее действие. Мистер Фэрлоу – славный человек, всегда рад помочь, хотя кое-что в нем ей не нравилось, зачем он постоянно говорит, что в этом году непременно начнется война? Хоть он и ветеран, но тем не менее… Смизер не любила спорить, но в душе была твердо уверена, что при ее жизни никакой войны не будет. Мистер Чемберлен такой милый, никогда этого не допустит. Отец его тоже был очень порядочный человек Ее потянуло зевнуть. Может, подремать еще немного до прихода смотрителя? Вот только холодно очень!

Когда стоявшие на каминной доске часы пробили четверть часа, Смизер – без сомнения, самая преданная из всех форсайтовских слуг, гордо и счастливо отдавшая услужению им шестьдесят лет жизни от девичества до старости, снова задремала и так, в полудреме, отбыла из своего эркера в «Вязах» и совершила последнюю переправу через невидимые, но вполне доступные воображению воды. Точное время ее ухода из жизни в этот безоблачный июньский день пришлось, были бы уши это услышать, на последний удар часов, отбивавших три четверти двенадцатого.

А в девять часов вечера того же дня (старые глаза Смизер спутали перед тем часовую и минутную стрелки, так же как ошиблась она, приняв померкший в слабеющих глазах свет за вечерние сумерки) смотритель этого крошечного поселения для стариков, расположенного на небольшом участке, «почти» на самом побережье, отворил заднюю дверь и произнес привычное: «Приветствую вас!».

Не услышав в ответ столь же привычного «А, это вы, мистер Фэрлоу!» (в большинстве случаев он был ее единственным за день посетителем), он осторожно, как и подобает старому солдату, прошел в ее маленькую гостиную.

Он нашел ее сидящей в старом кресле с высокой спинкой, уютно укутанной в красный шотландский плед, голова немного набок, глаза закрыты. Кто другой мог бы подумать, что она просто уснула, – кто другой, но только не Альберт Фэрлоу. Старый солдат, он не раз видел все это раньше, и даже при свете лампочки с низким напряжением сразу распознал все признаки. Дело даже не в том, что она была бледна, – старые люди и на побережье часто не блещут яркостью красок. Насторожила его и не ее неподвижность: ведь он знал, что старики во сне (самому ему немного не хватало до шестидесяти) дышат иногда почти незаметно. Нет, это было нечто совсем другое: что-то, что он впервые увидел в Ипре, когда его лучший друг получил как-то на рассвете пулю в спину; ну и конечно, за время этой последней работы он тоже кое-чего насмотрелся. Нет, Альберт Фэрлоу по опыту знал, что никогда у спящих людей не бывает такого спокойного выражения лица, как у мертвых.

Глава 11

Майкл наносит визит

После длительной поездки в удобном теткином автомобиле аристократу, владевшему феодальными землями и не лишенному сознательности, не требовалось менять внутренних скоростей, чтобы запрыгнуть в двухэтажный автобус на Пиккадилли-серкес и, демократично заняв место на залитом солнцем верхнем этаже, ехать в отдаленный район Хакни. Кстати сказать, было что-то умиротворяющее в натужном пыхтении автобуса на протяжении всего длинного петляющего маршрута с неторопливыми остановками и отправлениями, с дружелюбной толкотней в проходе пассажиров, заслышавших звонок, и непрестанной трескотней кондуктора, так что все заботы и тревоги Майкла, как личного так и делового свойства, временно отошли на задний план.

– Наверху есть свободные места! Осторожно, бабушка! Эй, малыш, а полпенни-то у тебя есть? Держись крепче! – то и дело вскрикивал кондуктор.

Динь-динь!

Ко времени второй остановки на Каледония-роуд Майкл решил, что поездка по Лондону в автобусе в воскресенье после обеда – это нечто совершенно особенное. И к тому же можно не сомневаться, что на много миль вокруг не найдется ни одного Форсайта.

На соседнем сиденье кто-то оставил газету – еженедельник. Газета оказалась развернутой на странице, одна половина которой была отведена новостям – очевидно, в противовес сплетням, рецептам, советам хозяйкам и конкурсам, – вторую же занимала политическая карикатура.

«Трое погибли при взрыве газа», «Собака вытащила мальчика из канала», «Угроза менингита в одном из лондонских районов». При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это не тот район, куда он едет, и не тот, из которого выехал, а совсем другой, дальше на восток. «Летние температуры растут»… и так далее. Ерунда, а не новости, и новости о ерунде! Майкл скользнул взглядом по карикатуре, потом присмотрелся внимательнее – ничего не скажешь, здорово сделано; художник изобразил премьер-министра и немецкого канцлера в виде боксеров на ринге. Судья поднял кверху руку маленького австрийца – тот в позе победителя стоял в самом центре рисунка, одетый в шорты и форменную фуражку, тогда как озабоченный тренер – с лицом министра иностранных дел – обмахивал Мюнхенским соглашением обвисшего на канате Чемберлена. Подпись под рисунком гласила: «Чемберлен на канатах». «Именно там он и находится, – подумал Майкл. – И мы все вместе с ним!» Но вот портить настроение своим спутникам он не даст. Ни к чему это, решил Майкл, складывая забытый экземпляр «Санди блэкгард» и осторожно сбрасывая его на пол.

Слезая с автобуса на улице, похожей на все главные улицы предместий, Майкл сообразил, что не знает точного адреса. Он уже хотел остановить кого-нибудь из приветливых местных жителей и спросить, куда ему идти, приложив, если нужно, к вопросу монетку, но в этот момент увидел столь нужный ему указатель. Его обогнал чудовищно неуместный на этой пыльной, без всяких признаков растительности, улице, на которую с двух сторон глядели немытые окна, некто в безукоризненном черном цилиндре, из-под полей которого выглядывало почти девически нежное лицо, безошибочно выражавшее высокомерие. Лицо подпирал крахмальный воротничок слепящей белизны, а ниже был жилет ярко-лилового цвета. Сзади ансамбль дополняли великолепно отглаженные фалды. В общем, это было зрелище, которое вряд ли можно увидеть где-то еще в цивилизованном мире. Выпускник Итона в полном параде, идущий выполнять назначенное на этот семестр доброе дело. «Ибо филантропу можно сто грехов простить, – вспомнилось Майклу. – А как же… и ему и мне, нам обоим!» Он повернулся на каблуках и пошел следом за юношей на некотором от него расстоянии, признав с сожалением, что при всех своих социалистических устремлениях по-прежнему нуждается в том, чтобы путь ему указал кто-то из «своих».

Войдя в миссию, Майкл не увидел Льюиса, но двойники его – в одиночку или собравшись кучками – были рассеяны по всему залу, все одетые в разной степени поношенности форменную одежду людей, выброшенных за борт жизни.

Еще какие-то люди – новобранцы, а также, без сомнения, некоторое количество добровольцев – просочились внутрь вслед за Майклом. В зале пахло варящимся супом; этот запах, перебивавший более устоявшиеся запахи: немытых тел, дешевого табака и даже слабого раствора карболки, подтверждал, что приехал Майкл как раз вовремя, чтобы застать прототип.

– Вы не знаете случаем человека по фамилии Льюис? – спросил Майкл у сидевшего поблизости на одном из шатких венских стульев, однако тот при первой же попытке ответить зашелся в кашле, щеки его побагровели и надулись над прокуренными усами, сухожилия на шее натянулись, грудь судорожно вздымалась и опускалась, и за все это время ни одного звука он так и не издал.

Чтобы уберечь легкие человека от перенапряжения и стул от ненужной перегрузки, Майкл прибавил:

– Он бывший солдат.

– А мы все, господин хороший, по-вашему, кто? – вымолвил человек наконец, задыхаясь, и стал вытирать тыльной стороной дрожащей руки слюну с подбородка. А затем указал рукой на дальний конец комнаты, не потревожив при этом невероятной длины пепел своей самокрутки.

В углу, куда падал свет высоких окон, на каком-то подобии эстрады сидел Льюис; он читал, подпирая жилистой рукой голову. Подходя, Майкл прочитал название книги – это было дешевое библиотечное издание «Воздавая должное Каталонии».

– Ну как Оруэлл? Хорошо пишет?

Льюис вскинул на него затравленный взгляд и засуетился, вставая. Он хотел вытянуться перед Майклом во фронт, но тот остановил его:

– Не надо! Я и так найду себе место. – Он подтянул брюки и опустился на соседний стул. – Что ты о нем думаешь?

Льюис загнул верхний уголок страницы и, прежде чем захлопнуть книгу, решительно провел по нему черным ногтем.

– Во многом он прав, сэр, этого у него не отнимешь. Только вот, как я понимаю, он больше ни во что не верит.

– Наверное, Испания вышибла из него остатки веры. А из тебя нет?

– И вовсе нет! – горячо воскликнул Льюис. – Вы уж меня извините, капитан, но я отвечу – нет! Там мы проиграли сражение, но никак не войну.

Он сунул руку под стул, вытащил старую брезентовую сумку и засунул книжку в наружный карман. Затем, словно что-то надумав, Льюис, с улыбкой поглядывая на потрепанные остатки прежней гордости, показал рюкзак Майклу. Брезент, как и его владелец, истрепался и обесцветился под жарким солнцем испанских дней и холодом страшных испанских ночей; и тем не менее не узнать его было нельзя – армейский вещевой мешок британского солдата!

– Сложите-ка в него свои заботы, а, капитан Монт?

Майкл улыбнулся в ответ лучшей своей улыбкой, призванной вселять бодрость:

– Было время, пытались.

– У меня тут есть одна штучка, капитан, которую вы вряд ли где еще увидите. Вроде как сувенир с войны.

Льюис откинул клапан мешка и достал какой-то предмет, завернутый в обрывок мешковины. Он положил предмет на ладонь одной руки, а другой стал стягивать с него обертку – ну прямо старый пират, демонстрирующий свое сокровище.

Майкл уставился на ладонь Льюиса с таким видом, будто ожидал увидеть там будущее. В некотором смысле, подумал он, так оно и было. Не успел Льюис развернуть обертку до конца, а Майкл уже увидел, что под ней скрывается, – на мозолистой ладони лежал небольшой немецкий револьвер, маузер. И тут же из складок тряпицы вывалились три цилиндрических предмета и с металлическим стуком упали на голые доски. Майкл вздрогнул. Льюис весело посмотрел на него и подобрал рассыпавшиеся патроны.

– Не беспокойтесь, сэр! Оружие и патроны в казармах всегда содержатся порознь.

– Рад слышать это, – сказал Майкл, быстро беря себя в руки. – Но надо ли, я хочу сказать, надо ли тебе здесь?..

– Видите ли, сэр… – Льюис посмотрел на него, как часто бывало во Франции, когда Майкл добивался от него, откуда взялись крутое яйцо или чистый воротничок. – Что-то не больно вы мне доверяете, как я посмотрю.

Он отстегнул защелку предохранителя и повернул револьвер рукояткой вверх Майклу на обозрение.

– Видите?

Майкл осторожно заглянул в ствол револьвера и увидел улыбающееся лицо Льюиса с другой стороны.

– Никакой опасности не представляет, сэр! Видите – пружинки от курка нету. Немец, наверное, пустил себе пулю в лоб, когда дошел до ручки. – Льюис рассмеялся жестко и сдавленно. – Вроде как я сейчас. Никогда не было денег, чтобы починить его как следует. Вообще-то обидно, отличная вещица. Люди говорят – музейная.

Майкл подумал, что револьвер у него выглядит как новенький. Чем же он столь дорог Льюису, если тот так бережно хранит его? Может, видит в нем оселок, на котором можно проверить действительность, никогда еще не подводившую его? Какой страшный завет нашему времени! Льюис начал полировать револьвер ветошкой, сразу войдя в нужный ритм. Движение, казалось, настроило его на созерцательный лад. Оба они, не отводя глаз, смотрели на револьвер.

– Я так полагаю, до конца лета начнется, а, капитан Монт?

Майкл, второй раз сегодня повторив парламентский жест, пожал плечами.