Лилит

Лилит
Зинаида Николаевна Гиппиус

«Длинная, длинная лестница. Может быть, потому такая длинная, что Неволин идет медленно-медленно. Он боится. Он не знает, чего боится, не думает, ни о чем не спрашивает себя. Он боится потому, что идет к женщине, которую любит, искренно и давно. Он долго не видал ее, она была больна и не позволяла ему прийти к ней. Елена Николаевна жила одна, с молчаливой старой теткой. Юная и веселая, свободная (она овдовела двадцати лет), Елена Николаевна умела быть такой ровной и такой неуловимой со своими влюбленными, что они все держали себя почтительно и осторожно, никогда не зная, как она к ним относится. Неволин, впрочем, не ухаживал за ней: он ее просто полюбил…»

Зинаида Гиппиус

Лилит

Апокриф

I

Длинная, длинная лестница. Может быть, потому такая длинная, что Неволин идет медленно-медленно. Он боится. Он не знает, чего боится, не думает, ни о чем не спрашивает себя. Он боится потому, что идет к женщине, которую любит, искренно и давно. Он долго не видал ее, она была больна и не позволяла ему прийти к ней. Елена Николаевна жила одна, с молчаливой старой теткой. Юная и веселая, свободная (она овдовела двадцати лет), Елена Николаевна умела быть такой ровной и такой неуловимой со своими влюбленными, что они все держали себя почтительно и осторожно, никогда не зная, как она к ним относится. Неволин, впрочем, не ухаживал за ней: он ее просто полюбил. И когда любовь вставала в душе, яркая и всезаслоняющая – он говорил о ней. Почему Елена никогда не отвечала ему «нет» или «да?». Она слушает – значит, любит… Любит? Он поднимал на нее глаза, и сразу умолкал. Любовь отступала вглубь души, а оттуда подымался необъяснимый и тупой страх, для которого у него не было ни слов, ни сил.

Тот же бессловесный страх, душный, темный, покрывал его и теперь. Он даже не боялся решительного «нет»; он боялся ее – и своего странного страха.

Длинная лестница кончена. Неволин перед дверью. Надо же войти!

Вот и знакомая комната, вся в солнце. Цветы, цветы… Знакомый, немного душный, как от меха, пыльный и теплый запах духов… Елена приподнялась с кушетки и, улыбаясь, протянула Неволину узкую розовую руку. Пушистые черные волосы чуть краснели на солнце. Она щурила глаза; похудевшее личико казалось юным-юным; она была похожа на девочку.

– Садитесь. Я рада вам. Что? Мое здоровье? Лучше, лучше, почти совсем здорова.

Она все улыбалась, щуря глаза от солнца. Неволин сел рядом и глядел на прищуренные глаза, на длинное белое платье и на уютно спящую в его складках любимую черную кошечку Елены – Лоло. Пушистая черная шерсть Лоло чуть краснела, пронизанная солнечным лучом.

Они говорили: она шутливо, он – сдержанно. Он сказал, что измучился за время ее болезни. Он так любит ее… Разве она забыла, что он любит?

Елена Николаевна отвернулась и рассмеялась тихонько.

Так она забыла? Он ей напомнит. Он ей скажет опять и опять то же самое, опять будет молить ответа – все равно какого, – но ответа на самое для него важное, самое главное…

Елена щурилась и улыбалась.

– Ответа? Вы знаете… Я ничего не знаю. И люблю – да… И не люблю – нет… Может быть, да… Может быть, нет… Самое важное для вас, говорите вы?

Неволин поднял на нее глаза (то, что он говорил – была правда, а когда человек говорит другому правду – он опускает глаза) – и вдруг прежний, душный страх сжал его сердце, как никогда раньше. И внезапно стал ярким, осветившись мыслью. Он глядел на прищуренные глаза, пушистые волосы – и не верил себе.

– Может быть – да… Может быть – нет… Какой вы милый, какой вы искренний! Я верю… Может быть, да, может быть, нет…

Лоло проснулась, лениво поднялась, выгибая спинку. Пушистая черная шерсть алела на солнце. Лоло прищурила глаза и замурлыкала.