– Довольно жизнерадостным. Мне так кажется.
– Он был здоров?
– Не помню, чтобы он болел.
– У него были друзья?
– В гости мы ходили обычно к тетям и дядям.
– У вас их много?
– Две тети и два дяди.
– Все живут в Жювизи?
– Да. Недалеко от нас. Дядя Альбер, муж тети Жанны, сообщил мне о смерти папы. Тетя Селин живет немного дальше.
– Обе они – сестры матери?
– Да.
– Скажите, мадемуазель Моника, у вас есть молодой человек?
Девушка немного смутилась:
– Сейчас неподходящее время об этом говорить. Мне нужно будет увидеть отца?
– Что вы имеете в виду?
– Дядя сказал, что я должна буду опознать труп.
– Это уже сделали мать и тетя. Но впрочем, если вы хотите…
– Нет. Думаю, что увижу его дома.
– Еще вопрос, мадемуазель Моника. Случалось ли вам замечать, когда вы виделись с отцом в Париже, чтобы он носил желтые ботинки?
Девушка ответила не сразу. Наверное, чтобы потянуть время, она переспросила:
– Желтые ботинки?
– Скорее, светло-коричневые. Простите за выражение, в мою молодость такой цвет называли «детской неожиданностью».
– Не помню.
– А красного галстука на нем тоже не видели?
– Нет.
– Когда вы ходили в кино?
– Вчера днем.
– В Париже?
– В Жювизи.
– Я больше вас не задерживаю. Кажется, у вас скоро поезд?
– Через тридцать пять минут.
Она взглянула на часы, поднялась, еще на минуту замешкалась.
– До свидания, – произнесла она наконец.
– До свидания. Благодарю вас, мадемуазель.
Мегрэ проводил ее до порога и закрыл за ней дверь.
Глава 2
Девственница с огромным носом
Мегрэ непонятно почему всегда любил отрезок Больших бульваров между площадью Республики и улицей Монмартр. По сути, это был почти его квартал. Именно там, на бульваре Бон-Нувель, в нескольких сотнях метров от тупика, где был убит Луи Туре, находится кинотеатр, куда они с женой по-соседски ходили пешком почти каждую неделю – под ручку. А как раз напротив – пивная, куда он частенько заходил отведать квашеной капусты.
Дальше, в сторону Оперы и церкви Мадлен, Бульвары словно наполняются воздухом, приобретают изысканность. А вот между аркой Сен-Мартен и площадью Республики они напоминают темную траншею, в которой так бурлит жизнь, что иногда кружится голова.
Он вышел из дому в половине девятого серым утром, правда не таким сырым, как накануне, но более холодным, и не торопясь, всего за четверть часа добрался до улицы Бонди, где на перекрестке с Бульварами она образует небольшую площадь перед театром «Ренессанс». Там, по словам мадам Туре, в фирме «Каплан и Занен» всю свою жизнь до самого последнего дня проработал Луи Туре.
Указанный номер принадлежал очень старому, какому-то покосившемуся дому, открытые ворота с обеих сторон обрамляли белые и черные таблички, извещавшие, что здесь изготавливают матрасы, дают уроки машинописи, торгуют перьями (четвертый этаж слева, лестница А), свои услуги предлагают судебный исполнитель и дипломированная массажистка. Консьержка, помещение которой находилось под аркой, в это время раскладывала почту.
– Фирма «Каплан и Занен»? – спросил он.
– В следующем месяце будет ровно три года, как фирмы больше нет.
– А вы уже здесь работали до того, как она закрылась?
– В декабре исполнится двадцать шесть лет, как я здесь.
– Вы знали Луи Туре?
– А как же! Прекрасно знала месье Луи! А что с ним? Вот уже четыре, а то и пять месяцев он не заглядывал сюда, как обычно, поздороваться.
– Он умер.
Она тут же перестала разбирать почту.
– Так он же такого крепкого здоровья! Что случилось? Могу побиться об заклад – сердце! Как у моего мужа…