Мегрэ колеблется

А здесь рука писавшего не дрожала. Буквы были четкие, без завитушек, без единой помарки.

Мегрэ посмотрел бумагу на свет и прочитал водяные знаки: Морванская веленевая бумага.

Каждый год он получал сотни анонимок. За редким исключением они были на дешевой бумаге, какую можно купить в любой лавчонке. Иногда буквы были вырезаны из газет.

– Никакой явной угрозы… – прошептал он. – Скрытая тревога… «Фигаро» и «Монд» – газеты, особенно популярные среди слоев зажиточной интеллигенции.

Он снова оглядел всех троих.

– Займешься этим, Лапуэнт? Первым делом нужно связаться с фабрикантом бумаги. Вероятно, он живет в Морване.

– Ясно, патрон…

Так началось дело, которое вскоре доставило Мегрэ больше хлопот, чем многие преступления, о которых кричат первые полосы газет.

– Дашь объявление!..

– В «Фигаро»?

– В обе газеты.

Звонок известил о начале рапорта, и Мегрэ с папкой под мышкой направился в кабинет шефа. И сюда через открытое окно доносился городской шум. Один из инспекторов воткнул в петлицу веточку мимозы и смущенно объяснил:

– Их уже продают на улице…

Мегрэ не упомянул о письме. Он с удовольствием курил трубку, равнодушно поглядывая на коллег, поочередно излагавших свои мелкие дела, и мысленно подсчитывал, сколько же раз он присутствовал на этой процедуре. Тысячи раз.

А как он завидовал в молодости своему начальнику, который каждое утро проникал в это святилище. Разве не предел мечтаний – руководить бригадой сыскной полиции? В ту пору он не смел об этом и думать. Не больше, чем теперь Лапуэнт или Жанвье, чем даже его добрый Люка.

Однако Мегрэ этого достиг и на протяжении долгих лет работы больше об этом не задумывался, но сегодня, в это чудесное утро, когда воздух так благоухал, а люди, вместо того чтобы чертыхаться из-за грохота автобусов, мило улыбались, ему почему-то вспомнились мечты его молодости.

Вернувшись через полчаса, Мегрэ был поражен, застав у себя в кабинете стоявшего у окна Лапуэнта. Модный костюм делал его тоньше, выше и еще моложе. Двадцать лет назад инспектору полиции не разрешили бы ходить этаким пижоном.

– Это было проще простого, патрон.

– Узнал имя фабриканта бумаги?

– Жерон и сын. Вот уже три или четыре поколения этой семьи владеют предприятием «Морванская бумага» в Отэне… Это даже и не фабрика, а нечто вроде кустарного производства… Бумага только определенных сортов либо для роскошных книг, особенно стихов, либо для почтовых наборов… У Жеронов не больше десятка рабочих… Судя по тому, что мне сказали, в этих краях еще сохранилось немало таких мастерских.

– Ты выяснил, кто их представитель в Париже?

– У них нет представителя… Они непосредственно связаны с художественными издательствами и двумя писчебумажными магазинами, один на улице Фобур-Сент-Оноре, другой на авеню Опера…

– Фобур-Сент-Оноре? Это тот, что наверху, слева?

– Полагаю, что да, судя по номеру…

Мегрэ часто останавливался у витрины этого магазина. Там были выставлены бланки приглашений, визитные карточки, и можно было прочесть титулы, ставшие теперь непривычными: «Граф и графиня де Бодри имеют честь…», «Баронесса де Гран-Люссак с радостью сообщает…».

Князья, маркизы, подлинные или мнимые, о возможности существования которых никто, вероятно, и не подозревал. Они приглашали на обеды, на охоту, на партию в бридж, сообщали о свадьбе дочери или рождении младенца. И все это на роскошной бумаге.

В другой витрине были выставлены украшенные гербами бювары, переплетенные в сафьян папки для ресторанных меню.

– Не сходить ли тебе туда?

– На Фобур-Сент-Оноре?

– Нет, мне кажется, не там… Скорее, на авеню Опера, у Романа. – Магазин на авеню Опера был не менее аристократическим, но там продавали и авторучки, и обычные писчебумажные товары.

– Ладно, я побежал…

Счастливчик! Мегрэ посмотрел ему вслед, как это бывало в школе, когда учитель посылал одного из его товарищей с каким-нибудь поручением. А у него – ничего интересного. Обычная канитель. Бумажная волокита. Вот теперь составляй нудное донесение для следователя, который подошьет его к другим, даже не читая. Ведь дело давно уже предано забвению.

Дым от его трубки расстилался по комнате сизой пеленой. Легкий ветерок с Сены колыхал бумаги. Не успели часы отбить одиннадцать, как в кабинет ворвался жизнерадостный Лапуэнт.

– Проще пареной репы!

– Что ты имеешь в виду?

– Можно подумать, что бумагу эту выбрали нарочно… К слову сказать, писчебумажная торговля принадлежит уже не Роману, он умер десять лет назад, а мадам Лобье – вдове лет пятидесяти, которая еле отпустила меня… Вот уже пять лет, как она не заказывала эту бумагу: на нее нет спроса… И не только из-за цены. Она не годится для машинописи… Так что покупают ее трое клиентов. Но один из них умер в прошлом году. Граф, владелец замка в Нормандии и конюшни скаковых лошадей… Вдова его живет в Каннах и никогда не заказывает почтовой бумаги… Потом одно посольство… Но прежнего посла сменили, а новый предпочитает другую бумагу…

– Значит, остается один?

– В том-то и дело! Вот потому я и сказал, что проще пареной репы. Речь идет об Эмиле Парандоне, адвокате с улицы Мариньи, который вот уже пятнадцать лет пользуется только этой бумагой и не хочет никакой другой. Это имя вам знакомо?

– Никогда не слышал… Когда он в последний раз заказывал бумагу?

– В октябре прошлого года.

– С тиснением?

– Да. Очень скромным. И как всегда, тысячу конвертов и столько же листов бумаги.

Мегрэ снял трубку:

– Попросите, пожалуйста, Бувье, отца…

Адвокат, которого он знал свыше двадцати лет… Сын тоже принадлежал к адвокатскому сословию.

– Алло! Бувье? Говорит Мегрэ. Я вам не помешал?

– Что вы! Конечно нет.

– Мне тут нужна справка…

– Полагаю, что конфиденциально?

– Да, пусть это будет между нами… Знаете ли вы одного из ваших коллег по имени Эмиль Парандон?