Консуэло (I-LX)

– Это хороший признак. Она считала, что муж ее не ошибся. Ну, а еще что?

– А потом графиня Мочениго, – я шью на нее, и она всегда принимала во мне участие, – так вот на прошлой неделе вхожу я к ней, а она и говорит доктору Анчилло: «Посмотрите, доктор, как эта девочка выросла, побелела, какая у нее прелестная фигура».

– А доктор что ответил?

– Он ответил: «Действительно, сударыня, я не узнал бы ее, клянусь вам! Она из тех флегматичных натур, которые белеют, когда начинают полнеть. Увидите, из нее выйдет красавица».

– Не слыхала ли ты еще чего?

– Еще настоятельница монастыря Санта-Кьяра – она заказывает мне вышивки для своих алтарей – тоже сказала одной из монахинь: «Разве я была не права, когда говорила, что Консуэло похожа на нашу святую Цецилию[27 - Святая Цецилия – согласно католической легенде, знатная римлянка, принявшая мученическую смерть за христианство. Считалась покровительницей музыки, особенно церковной.]? Каждый раз, молясь перед образом, я невольно думаю об этой девочке, думаю и прошу Бога, чтобы она не впала в грех и всегда пела только в церкви».

– А что ответила сестра?

– Она ответила: «Ваша правда, мать настоятельница, сущая правда». Сейчас же после этого я побежала в их церковь поглядеть на святую Цецилию. Ее написал великий художник, и она такая красавица!

– И она похожа на тебя?

– Немножко.

– Почему же ты никогда мне об этом не говорила?

– Да я как-то не думала об этом.

– Милая моя Консуэло, так, значит, ты красива?

– Не знаю, но я уже не так дурна собой, как говорили раньше. Во всяком случае, о своем безобразии я больше не слышу. Правда, может быть, люди просто не хотят меня огорчать теперь, когда я стала взрослой.

– Ну, Консуэло, посмотри-ка на меня хорошенько. Начать с того, что у тебя самые красивые глаза в мире!

– Зато рот слишком велик, – вставила, смеясь, Консуэло, разглядывая себя в осколок разбитого зеркала.

– Рот не мал, но какие чудесные зубы, – продолжал Андзолето, – просто жемчужины! Так и сверкают, когда ты смеешься.

– В таком случае, когда мы с тобой будем у графа, ты должен непременно рассмешить меня.

– А волосы какие чудесные, Консуэло!

– Вот это правда. На, посмотри…

Она вытащила шпильки, и целый поток черных волос, в которых солнце отразилось, как в зеркале, спустился до земли.

– У тебя высокая грудь, тонкая талия, а плечи… До чего они хороши! Зачем ты прячешь их от меня, Консуэло? Ведь я хочу видеть только то, что тебе неизбежно придется показывать публике.

– Нога у меня довольно маленькая, – желая переменить разговор, сказала Консуэло, выставляя свою крошечную, чудесную ножку – ножку настоящей андалузки, какую почти невозможно встретить в Венеции.

– Ручка – тоже прелесть, – прибавил Андзолето, впервые целуя ей руку, которую до сих пор только по-товарищески пожимал. – Ну, покажи мне свои руки повыше!

– Ты ведь их сто раз видел, – возразила она, снимая митенки.

– Да нет же! Я никогда еще их не видел, – сказал Андзолето.

Это невинное и вместе с тем опасное расследование начинало странным образом волновать юношу. Он как-то сразу умолк и все глядел на девушку, а та под влиянием его взглядов с каждой минутой преображалась, делаясь все красивее и красивее.

Быть может, он был не совсем слеп и раньше: быть может, впервые Консуэло, сама того не сознавая, сбросила с себя выражение спокойной беспечности, допустимое лишь при безупречной правильности линий. В эту минуту, еще взволнованная ударом, поразившим ее в самое сердце, уже ставшая вновь простодушной и доверчивой, но еще испытывая легкое смущение, проистекавшее не от проснувшегося кокетства, а от чувства пробудившейся стыдливости, пережитого и понятого ею, она прозрачной белизной лица и чистым блеском глаз действительно напоминала святую Цецилию из монастыря Санта-Кьяра.

Андзолето не в силах был оторвать от нее взгляд. Солнце зашло. В большой комнате с одним маленьким оконцем быстро темнело, и в этом полусвете Консуэло стала еще красивее, – казалось, будто вокруг нее реет дыхание неуловимых наслаждений. В голове Андзолето пронеслась мысль отдаться страсти, пробудившейся в нем с неведомой дотоле силой, но холодный рассудок взял верх над этим порывом. Ему хотелось дать волю своим пылким восторгам и проверить, может ли красота Консуэло пробудить в нем такую же страсть, какую пробуждали всеми признанные красавицы, которыми он обладал прежде. Но он не посмел поддаться этому искушению, недостойному той, что вызвала в нем такие мысли. Волнение его все росло, а боязнь потерять это новое для него сладостное ощущение заставляла желать, чтобы оно длилось как можно дольше.

Вдруг Консуэло, которая уже не могла больше выносить охватившее ее смущение, заставила себя вернуться к прежней беззаботной веселости и принялась расхаживать по комнате, напевая с преувеличенной экспрессией отрывки из какой-то оперы и сопровождая пение трагическими жестами, словно на сцене.

– Да ведь это великолепно! – с восторгом и изумлением воскликнул Андзолето, увидев, что она способна прибегать к таким сценическим трюкам, каких никогда еще ему не показывала.

– Совсем не великолепно! – сказала Консуэло садясь. – Надеюсь, ты это говоришь в шутку?

– Уверяю тебя, на сцене это было бы великолепно. Поверь, здесь нет ничего лишнего. Корилла лопнула бы от зависти: это так же эффектно, как то, за что ей аплодируют с таким неистовством.

– Мой милый Андзолето, я вовсе не хочу, чтобы она лопнула от зависти к такому фиглярству. И если бы публика вздумала аплодировать мне только потому, что я умею подражать Корилле, то я бы больше не захотела и появляться перед ней.

– Ты, значит, надеешься превзойти Кориллу?

– Да, надеюсь или откажусь от всего.

– Как же ты это сделаешь?

– Пока еще не знаю.

– Попробуй.

– Нет, все это одни мечты: и пока не будет решено, дурна я собой или хороша, нам нечего строить воздушные замки. Может быть, мы оба с тобой не в своем уме и, как выразился господин граф, Консуэло действительно уродлива.

Это последнее предположение дало Андзолето силы уйти.

IX

В эту полосу своей жизни, почти неизвестную его биографам, Никколо Порпора, один из лучших композиторов Италии и величайший профессор пения XVIII века, ученик Скарлатти, учитель певцов Гассе[28 - Гассе Иоганн-Адольф (1699–1783) – один из крупнейших и плодовитейших оперных композиторов XVIII в. Родился в Гамбурге. Молодость провел в Италии, где получил музыкальное образование и прославился своими первыми операми. В 1731 г. Гассе вместе с женой – певицей Фаустиной Бордони – отправился в Дрезден и стал капельмейстером придворной итальянской оперы. В 1763 г. переехал в Вену, в 1773-м вернулся в Италию. Умер в Венеции.], Фаринелли, Кафарелли, Салимбени, Уберти[29 - Фаринелли, Кафарелли, Салимбени, Уберти (Ж. Санд называет последнего Уберто) – знаменитые певцы-кастраты. Оскопление с целью сохранения детского голоса стало широко практиковаться в Италии с конца XVII в., после небывалого успеха нескольких певцов, подвергшихся в раннем возрасте этой операции. В зависимости от голоса они назывались сопранистами или контральтистами.Фаринелли (настоящее имя – Карло Броски, 1705–1782) – певец-сопранист, получивший у себя на родине прозвище «Дитя». Пел в оперных театрах Италии, Вены, Лондона и Мадрида. Прославился не только как певец-виртуоз, но и как выдающийся актер. Кафарелли (Кафариэлло; настоящее имя – Гаэтано Майорано, 1710–1783) – певец-сопранист, пожинал лавры в Лондоне, Вене и Париже. Портрет Кафарелли дан во второй половине романа, описывающей жизнь героини в Вене. Салимбени Феличе (ок. 1712–1751) сопранист, выступал в Италии, Вене, Берлине, Дрездене. Уберти Антонио, прозванный Порпорино (1696–1783) – контральтист, по происхождению немец (настоящее имя – Губерт), был придворным певцом прусского короля Фридриха II.] (известного под именем «Порпорино») и певиц Минготти[30 - Минготти Реджина (1722, по другим данным 1728–1807) – дебютировала в придворном театре Дрездена, где соперничала с Бордони-Гассе, выступала вместе с Фаринелли в Мадриде, пела в Лондоне.], Габриэлли[31 - Габриэлли Катарина (1730–1796) – выступала в Вене, Парме, Петербурге, Венеции и Милане.], Мольтени[32 - Мольтени Бенедетта Эмилия (1722 – ок. 1780) – была певицей Берлинской оперы.], – словом, родоначальник самой знаменитой школы пения своего времени, Никколо Порпора прозябал в Венеции, в состоянии, близком к нищете и отчаянию. А между тем некогда он стоял во главе консерватории Оспедалетто в этом самом городе, и то был самый блестящий период его жизни. Именно в ту пору им были написаны и поставлены лучшие его оперы, лучшие кантаты и все его главные произведения духовной музыки. Вызванный в 1728 году в Вену, он, правда не без некоторых усилий, добился там покровительства императора Карла VI[33 - Карл VI (1685–1740) – австрийский император (1711–1740). Увлекался музыкой, покровительствовал композиторам и певцам.]. Он пользовался также благоволением саксонского двора[14 - Никколо Порпора давал там уроки пения и композиции принцессе Саксонской, впоследствии французской дофине, матери Людовика XVI, Людовика XVIII и Карла X. (Примеч. авт.)], а затем был приглашен в Лондон, где в течение девяти или десяти лет имел честь соперничать с самим великим Генделем[34 - …в Лондон, где… имел честь соперничать с самим великим Генделем… – Приглашение Порпоры в Лондон (1733 г.) было связано с борьбой, которую вели против Генделя его противники, поддерживаемые принцем Уэльским. Опера Порпоры «Ариадна» шла одновременно с «Ариадной» Генделя и одержала верх благодаря более сильному составу исполнителей. Порпора пытался состязаться с Генделем и в сочинении ораторий, противопоставив его «Деборе» «Давида и Вирсавию». К 1737 г. оперная труппа Порпоры распалась, и он вынужден был вернуться в Венецию.], звезда которого как раз в эту пору несколько потускнела. Но в конце концов гений Генделя восторжествовал, и Порпора, уязвленный в своей гордости и почти без денег, возвратился в Венецию, где не без труда занял место директора уже другой консерватории[35 - …занял место директора уже другой консерватории. – Речь идет об Ospedale della Pieta.]. Он написал здесь еще несколько опер и поставил их на сцене, но это было нелегко; последняя же опера, хотя и написанная в Венеции, пошла только в лондонском театре, где не имела никакого успеха. Гению его был нанесен жестокий удар; слава и успех могли бы еще возродить его, но неблагодарность Гассе, Фаринелли и Кафарелли, все более и более забывавших своего учителя, окончательно разбила его сердце, ожесточила его, отравила ему старость. Известно, что он скончался в Неаполе на восьмидесятом году жизни в нищете и горе.

В то время, когда граф Дзустиньяни, предвидя уход Кориллы и почти желая его, подыскивал ей заместительницу, Порпора переживал припадок раздражения, и его неудовольствие имело некоторое основание. Если в Венеции любили и исполняли музыку Йомелли[36 - Йомелли Никколо (1714–1774) – выдающийся композитор, творчество которого способствовало обновлению традиционного жанра итальянской серьезной оперы (оперы-сериа).], Лотти[37 - Лотти Антонио (ок. 1667–1740) – венецианский композитор, сочинял оперную и церковную музыку.], Кариссими[38 - Кариссими Джакомо (1605–1674) – композитор, капельмейстер и органист; был известен своими ораториями.], Гаспарини[39 - Гаспарини Франческо (1668–1727) – композитор и капельмейстер. Сочинил свыше шестидесяти опер и большое число произведений церковной музыки. Преподавал в Ospedale della Pieta.] и других превосходных мастеров, то это не мешало публике одновременно увлекаться без разбора легкой музыкой Кокки[40 - Кокки Джоакино (1715–1804) – оперный композитор. Преподавал музыку в Венеции и в Лондоне.], Буини[41 - Буини Джузеппе Мария (ок. 1695–1739) – поэт и композитор, представитель нарождавшейся в начале XVIII в. в Италии оперы-буфф.], Сальваторе Аполлини и других более или менее бездарных композиторов, чей легкий и вульгарный стиль был по душе людям посредственным. Оперы Гассе не могли нравиться его учителю, справедливо разгневанному на него. Маститый и несчастный Порпора, закрывший сердце и уши для современной музыки, пытался задушить ее славою и авторитетом стариков. С чрезмерной суровостью он порицал грациозные произведения Галуппи[42 - Галуппи Бальдассаре (1706–1785) – композитор и капельмейстер, один из крупнейших мастеров оперы-буфф. Значительное число его произведений написано на либретто Гольдони. Работал во многих городах Европы, в том числе и в Петербурге, где в 1743–1748 гг. руководил придворной певческой капеллой.] и даже своеобразные фантазии Кьодзетто[43 - Кьодзетто (настоящее имя – Джованни Кроче, ок. 1537–1609) – плодовитый венецианский композитор, сочинявший мадригалы, канцонетты, юмористические песенки (каприччи).] – популярного в Венеции композитора. С ним можно было разговаривать лишь о падре Мартини[44 - Мартини Джованни Баттиста (1706–1784) – композитор и теоретик контрапункта, автор трехтомной «Истории музыки».], о Дуранте[45 - Дуранте Франческо (1684–1755) – неаполитанский композитор и педагог, сочинял преимущественно церковную музыку.], о Монтеверди[46 - Монтеверди Клаудио (1567–1643) – крупнейший итальянский композитор XVII в. Создал новый тип оперы, отличающийся эмоциональной взволнованностью, глубиной музыкально-психологических характеристик, богатством ансамблевых и ариозных форм.], о Палестрине; не знаю, благоволил ли он даже к Марчелло[47 - Марчелло Бенедетто (1686–1739) – композитор и поэт. Писал оперы, кантаты, мессы, оратории; прославился сочинением музыки к 50-ти псалмам, переложенным на стихи Джироламо Асканио Дзустиньяни. Является автором сатиры «Молодой театр» (ок. 1720 г.), написанной в форме иронических советов оперным композиторам.] и к Лео[48 - Лео Леонардо (1694–1744) – неаполитанский оперный композитор, проявивший себя как в жанре оперы-сериа, так и в жанре оперы-буфф.]. Вот почему первые попытки графа Дзустиньяни пригласить на сцену его неизвестную ученицу, бедную Консуэло, которой он желал, однако, и славы и счастья, Порпора встретил холодно и с грустью. Он был слишком опытным преподавателем, чтобы не знать цены своей ученице, не знать, чего она заслуживает. Одна мысль, что этот истинный талант, выращенный на шедеврах старых композиторов, будет подвергнут профанации, приводила старика в ужас. Опустив голову, подавленным голосом он ответил графу:

– Ну что ж, берите эту незапятнанную душу, этот чистый ум, бросьте его собакам, отдайте на съедение зверям, раз уж такова в наши дни судьба гения.

Серьезная, глубокая и вместе с тем комическая печаль старого музыканта возвысила Консуэло в глазах графа: если этот суровый учитель так ценит ее, значит, есть за что.

– Это действительно ваше мнение, дорогой маэстро? В самом деле Консуэло такое необыкновенное, божественное существо?

– Вы ее услышите, – проговорил Порпора с видом человека, покорившегося неизбежному, и повторил: – Такова ее судьба.

Граф все же сумел рассеять уныние маэстро, обнадежив его обещанием серьезно пересмотреть оперный репертуар своего театра. Он обещал исключить из репертуара, как только ему удастся избавиться от Кориллы, плохие оперы, ставившиеся, по его словам, лишь по ее капризу и ради ее успеха. Он намекнул весьма ловко, что будет очень сдержан в отношении постановок опер Гассе, и даже заявил, что в случае, если Порпора пожелает сочинить оперу для Консуэло, то день, когда ученица покроет своего учителя двойною славой, передав его мысли в соответствующем стиле, будет торжеством для оперной сцены Сан-Самуэле и счастливейшим днем в жизни самого графа.

Порпора, убежденный его доводами, немного смягчился и втайне уже желал, чтобы дебют его ученицы, которого он сначала побаивался, полагая, что она может придать новый блеск творениям его соперника, состоялся. Однако, поскольку граф выразил опасение насчет наружности Консуэло, он наотрез отказался дать ему возможность прослушать ее в узком кругу и без подготовки. На все настояния и вопросы графа он отвечал: