Мельник из Анжибо

– Да что вы разговариваете с этим попрошайкой? – вмешался возница. – Старый плут и сам не знает, куда бредет, и ничего вам толком не скажет. Шагается-то он всюду, да только у него не все дома.

– Дорогу в Бланшемон? – проговорил, наконец, нищий, кончив молитву. – Вы не туда заехали, ребятки: надо повернуть обратно и спуститься на первую дорогу справа.

– Вы в этом уверены? – спросила Марсель.

– Я ходил туда раз шестьсот. А не верите – поезжайте как угодно, мне ведь все равно.

– Он, наверно, знает, что говорит, – сказала Марсель своему кучеру. – Надо послушаться его. Зачем он будет нас обманывать?

– Ну да, он рад подвести людей! – ответил сильно озабоченный возница. – Нет у меня к нему веры.

Марсель все же настояла на том, чтобы последовать совету нищего, и вскоре повозка нырнула в узкий, извилистый и чрезвычайно крутой проезд.

– Я вам говорю, – повторял, бранясь, возница, тогда как его лошадь то и дело спотыкалась, – что этот старый сыч нас морочит.

– Поезжайте вперед, – сказала Марсель, – ведь назад все равно нельзя повернуть.

Чем дальше, дорога становилась все хуже; теперь она была почти непроезжей, к тому же слишком узкой, чтобы повернуть повозку обратно; по обе стороны дорогу сжимала великолепная живая изгородь. Бедная лошаденка, совершая чудеса терпения и самоотверженности, спустилась, наконец, с горы, к подножию старых дубов, стоявших, очевидно, на опушке леса. Дорога внезапно расширилась, и путники очутились перед огромным озером стоячей воды, совсем непохожим на брод разлившейся реки. Возница, не задумываясь, направил лошадь прямо в воду. На середине озера повозка вдруг погрузилась так глубоко, что лошадь рванула в сторону. Это было последним подвигом тощего Буцефала[5 - Буцефал – любимый конь Александра Македонского.], – повозка осела до самых ступиц, и лошадь свалилась, порвав постромки; пришлось ее распрячь. Лапьер вошел в воду по колена, испуская стоны, словно умирающий; но сколько он ни старался помочь кучеру, оба были так слабы, что все усилия их вытащить повозку оказались тщетными. Тогда возница ловко вскочил на лошадь, проклиная старого колдуна-нищего, и, отчаянно чертыхаясь, ускакал во весь опор, пообещав прислать помощь, но таким тоном, в котором чувствовалось, что он не будет очень раскаиваться, если его пассажиры просидят в болоте до утра.

Повозка не опрокинулась: накренившись набок, она крепко увязла в трясине, но еще представляла собой достаточно надежное убежище. Марсель, усевшись на задней скамейке, взяла сына на руки, чтобы он мог уснуть, – ребенок уже не раз спрашивал про ужин и постель. Сюзетта нашла у себя в кармане какие-то сласти, которые утолили его голод, и он без долгих уговоров заснул. Госпожа де Бланшемон, предполагая, что мальчишка-кучер, найдя приют, не станет торопиться обратно, предложила Лапьеру поискать, нет ли где поблизости одной из тех хижин, которые здесь так хорошо укрыты зеленью и после заката так крепко заперты и так безмолвны, что надо наткнуться на них, для того чтобы их увидеть, и взять приступом, чтобы получить приют в такую позднюю пору. Старик Лапьер думал об одном: как бы добраться до огня, чтобы обсушить ноги и уберечься от ревматизма. Поэтому он не заставил долго просить себя и, убедившись, что повозка уткнулась в поваленный ствол старой ивы и не может погрузиться глубже, выбрался из болота.

Больше всех горевала Сюзетта: она страшно боялась воров, волков и змей – этих трех бичей, о которых в Валле-Нуар понятия не имели, но мысль о которых преследует во время путешествия всякую горничную. Веселое настроение и хладнокровие ее госпожи мешали ей выражать вслух свои опасения, и она тихонько плакала, забившись в угол передней скамейки.

– Что это с вами, Сюзетта? – спросила ее Марсель, услыхав плач.

– Да как же, сударыня, – ответила она всхлипывая, – слышите, как кричат лягушки? Они сейчас нагрянут сюда и заберутся в повозку.

– И съедят нас, конечно, – добавила госпожа де Бланшемон, громко рассмеявшись.

В самом деле, зеленые обитатели болота, испуганные падением лошади и громкой руганью возницы и на время притихшие, теперь снова затянули свое монотонное пение. Где-то лаяли и выли собаки, но, видно, жилье было так далеко, что не приходилось рассчитывать на быструю помощь. Луна еще не всходила, и звезды, сверкая, отражались на поверхности лесной топи, устоявшаяся вода которой снова обрела свою прозрачность. Теплый ветерок шелестел в высоких камышах, густо разросшихся на берегу.

– Полноте, Сюзетта, – сказала Марсель; она уже снова предалась своим поэтическим грезам, – здесь, в трясине, совсем не так плохо, как кажется, и если вы захотите, то заснете не хуже, чем в своей постели.

«Видно, моя госпожа совсем свихнулась, – подумала Сюзетта, – если может хорошо чувствовать себя при таких обстоятельствах».

– О господи, сударыня! – воскликнула она после недолгого молчания. – Мне послышалось, что где-то воет волк! Ведь мы в самой чаще леса.

– Это вовсе не лес, а небольшой дубняк, – ответила Марсель, – и там не волк воет, а поет человек. Если он пойдет в нашу сторону, то может помочь нам выбраться на сухое место.

– А если это вор?

– В таком случае вор этот очень великодушный: он поет, чтобы предупредить нас. Слышите, Сюзетта, я не шучу. Он идет сюда, песня слышится все ближе.

В самом деле, над тихими полями раздавался звучный мужской голос, правда немного грубый и необработанный. Он сопровождался мерным стуком лошадиных копыт, но доносился откуда-то издалека, и ничто не подтверждало, что певец едет по направлению к лесной топи, которая, возможно, находилась в таком глухом месте, куда никто не заглядывал. Когда голос смолк, все сразу затихло: либо лошадь пошла по траве, либо крестьянин повернул от них в сторону.

В это мгновение Сюзетта, обуреваемая страхом, увидела молчаливую тень, скользнувшую вдоль болота; отражаясь в воде, она казалась огромной. У девушки вырвался крик, а тень, войдя в топь, направилась прямо к повозке, медленно и осторожно.

– Не бойтесь, Сюзетта, – сказала госпожа де Бланшемон, хотя в эту минуту она и сама была не совсем спокойна, – это старый нищий, с которым мы только что встретились; быть может, он укажет нам дом, откуда могут прийти к нам на помощь.

– Друг мой, – обратилась она к старику, сохраняя полное присутствие духа, – мой слуга – вон там, он пойдет с вами, чтобы вы указали ему дорогу к какому-нибудь жилью.

– Твоего слуги, малютка, там нет, – ответил развязно нищий, – его давно и след простыл… Да к тому же он такой старый, такой слабый и глупый, что тебе от него пользы мало…

Марсель вдруг почувствовала страх.

IV

Лесная топь

Этот ответ прозвучал как дикая угроза человека, задумавшего злое дело. Марсель схватила Эдуарда на руки и, решив защищать его хотя бы ценою жизни, готова была уже прыгнуть в воду, в сторону, противоположную той, откуда шел нищий, как вдруг до нее донеслись слова следующего куплета той незатейливой песенки, которую она только что слышала, но теперь песня раздавалась уже совсем близко.

Нищий остановился.

– Мы погибли, – прошептала Сюзетта, – это подходят остальные разбойники!

– Наоборот, мы спасены, – ответила Марсель, – это голос честного поселянина.

И в самом деле, голос внушал полное доверие, а мирная, беззаботная песня свидетельствовала о спокойной совести. Вскоре послышался стук лошадиных копыт. Путник, несомненно, спускался по дороге, ведущей к лесной топи.

Нищий отступил к берегу и стоял не двигаясь, но, казалось, больше из осторожности, чем из страха.

Тогда Марсель высунулась из повозки, чтобы окликнуть путника, однако он пел так громко, что не слыхал ее голоса, и если бы его лошадь, испуганная темным силуэтом появившейся перед ней повозки, не шарахнулась, громко захрапев, в сторону, то хозяин ее мог бы проехать мимо, не обратив на них внимания.

– Что за черт! – раздался громкий возглас, в котором не было и тени страха; и госпожа де Бланшемон сразу узнала голос Большого мельника. – Вот те на! Да это старые друзья! Значит, карета ваша увязла. А вы, никак, умерли, что вас совсем не слыхать?

Когда Сюзетта узнала мельника, видная осанка которого приятно поразила ее еще утром, она, несмотря на свой довольно неказистый наряд, сразу стала очень кокетлива. Она рассказала, в какое плачевное положение попали они с госпожой, и Большой Луи, благодушно посмеявшись над их злоключениями, заявил, что выручить их ничего не стоит. Он стащил с лошади большой мешок зерна, лежавший впереди него, и, заметив нищего, который, видно, и не думал скрываться, воскликнул:

– Как, и вы здесь, дядюшка Кадош? А ну-ка посторонитесь, я сброшу мешок.

– Я хотел помочь этим бедняжкам, – ответил нищий, – да тут так глубоко, что мне не перейти.

– Постойте здесь, старина, и не лезьте зря в воду, это в ваши годы опасно; я высвобожу дам и без вашей помощи.

И он направил к повозке свою лошадь, которая погрузилась в болото по самую грудь.

– Ну, сударыня, – сказал он весело, – подвиньтесь как можно ближе к оглобле и садитесь позади меня; это совсем легко, разве что кончики ботинок замочите, – у вас ведь не такие длинные ноги, как у вашего покорного слуги. И болван же ваш возница, завез в этакую топь! Ведь чуть левее, в двух шагах отсюда, не будет и шести дюймов глубины.

– Мне очень жаль, что вам пришлось так промочить ноги, – сказала Марсель, – но мое дитя…

– А-а, мой маленький приятель, верно?! Передайте-ка его мне… вот сюда… он будет тут, впереди. Не бойтесь, он не ушибется о седло, – моя лошадь к седлу непривычна, да и я тоже. А вы, сударыня, садитесь сзади, да смелее: у Софи спина крепкая и ноги не спотыкаются.

И мельник бережно перевез мать и ребенка на траву.

– А я? – закричала Сюзетта. – Вы хотите бросить меня здесь?

– Никак нет, мамзель, – сказал Большой Луи, вернувшись за ней. – Я всех переправлю, будьте покойны; дайте мне заодно и вещи. А теперь, – сказал он, закончив выгрузку, – пусть этот горе-возница вытаскивает свою дрянную таратайку, когда ему вздумается; у меня нет ни вожжей, ни веревок, чтобы впрячь Софи, но вас, сударыня, я довезу, куда прикажете.

– А далеко отсюда до Бланшемона? – спросила Марсель.