Странствующий подмастерье

Странствующий подмастерье
Жорж Санд

Собрание сочинений #7
Жорж Санд (1804–1876) – псевдоним французской писательницы Авроры Дюпен-Дюдеван, чье творчество вдохновлялось искренними идеями борьбы против социальной несправедливости, за свободу и счастье человека. В ее многочисленных романах и повестях идеи освобождения личности (женская эмансипация, сочувствие нравственно и социально униженным) сочетаются с психологическим воссозданием идеально-возвышенных характеров, любовных коллизий. Путеводной нитью в искусстве для Жорж Санд был принцип целесообразности, блага, к которому нужно идти с полным пониманием действительности, с сознанием своей правоты, с самоотречением и самозабвением.

Пьер Гюгенен – главный герой романа «Странствующий подмастерье» не просто положительный, он настолько привлекателен, что даже самые преданные почитатели таланта Санд сомневались в его реальности и упрекали автора в чрезмерной идеализации. И тем не менее до самой смерти Санд этот роман оставался ее любимым детищем.

Жорж Санд

Странствующий подмастерье

Глава I

[1 - «Странствующий подмастерье» был написан в 1840 году в Париже. Замысел романа точно датировать не удалось. Первое упоминание о «Подмастерье» в переписке Жорж Санд относится к августу 1840 года, когда роман был написан уже более чем наполовину. В сентябре Жорж Санд заключает договор с издателем Перротеном относительно публикации романа отдельным изданием. Два следующих месяца проходят за правкой корректур, и в декабре роман поступает в продажу.Коммерческого успеха роман не имел. Критика отозвалась о нем отрицательно. Издатели жаловались, что роман «убил» великую писательницу и что никто больше не хочет читать Жорж Санд. Действительно, буржуазная читающая публика была глубоко уязвлена. Однако «Странствующий подмастерье» снискал Жорж Санд симпатии широкого демократического читателя, взволнованного необычайным уважением к труду и к достоинству труженика, сквозившим в каждой его строке. Он вызвал поток благодарственных писем, привлек к Жорж Санд толпу пролетарских поэтов, увидевших в ней единомышленника; он расширил ее связи с республиканскими и демократическими кругами, во многом предопределив ее общественную и литературную позицию в последующие годы.Обращение Жорж Санд к теме «Странствующего подмастерья» было вызвано ходом общественных и политических событий, а также логикой творческого развития писательницы. Действительно, политическая ситуация во Франции в конце 1830-х годов была очень сложной. Три «славных» июльских дня 1830 года отнюдь не примирили, как хотелось думать бывшим либералам, всех классовых противоречий. Интенсивное промышленное развитие вело к быстрым изменениям социальной структуры общества. Внутренняя политика правительства санкционировала самые жестокие формы эксплуатации трудящихся. Положение французского пролетариата, ряды которого непрерывно пополнялись разорявшимися мелкими предпринимателями, ремесленниками и крестьянами, было тяжелым. Нищенски оплачиваемый труд фабричных рабочих, политическое бесправие и отсутствие какого бы то ни было трудового законодательства, беспросветная нужда вызвали рост забастовочного и революционного движения. Лионское восстание 1831 года с его полным отчаяния лозунгом «жить работая или умереть сражаясь», утопленное в крови правительственными войсками, республиканские выступления в Париже в июне 1832 года, закончившиеся расправой на улице Клуатр-Сен-Мерри, революционная волна 1834 года, оставившая кровавый след по всей стране, восстание бланкистов в 1839 году, – все эти трагические события способствовали политическому просвещению масс и развитию классового самосознания.В политической жизни 1830-х годов большую роль сыграли тайные общества. Их было много, и самого различного толка. Наибольшую активность проявляли общества республиканские. В противоположность карбонаризму 20-х годов, ориентировавшемуся на армию и далекому от народа, республиканские тайные общества 30-х годов все более присматриваются к рабочему классу и близким к нему социальным слоям, понимая великие революционные возможности народных масс и рассчитывая на их поддержку.В этой сложной обстановке необходимость организации трудящихся для совместной защиты их общественных интересов стала осознаваться все более отчетливо. Французским законодательством тех лет всякие профессиональные и политические союзы рабочих и ремесленников были запрещены. Однако еще со времен Средневековья во Франции существовали тайные товарищества ремесленников, так называемые компаньонажи, которые занимались организацией профессионального обучения подмастерьев, их трудоустройством и взаимопомощью. В 30-е годы компаньонажи все еще представляли значительную силу, особенно в провинции; однако царивший в большинстве из них дух соперничества и нетерпимости по отношению к «чужим» союзам и товариществам доказывал, что компаньонажи постепенно утрачивают свой авторитет и не могут справиться с задачами, выдвинутыми новыми условиями социальной борьбы. Понимание этого вдохновило пропагандистскую деятельность Агриколя Пердигье (1805–1875) – ремесленника и поэта, стремившегося реорганизовать старинные товарищества, внушая их членам идею братства, солидарности и общности их классовых интересов.Жорж Санд не раз заявляла о своем отвращении к политической кухне и о том, что не читает газет. Однако это не мешало ей пристально следить за событиями общественной жизни и обратить внимание на основную проблему эпохи – проблему неимущих тружеников. Жорж Санд общается со многими видными деятелями республиканского движения, а в 1840 году знакомится и с Агриколем Пердигье, книгу которого «О компаньонаже» (1839) она прочла по рекомендации Пьера Леру.Книга Пердигье привлекла внимание Жорж Санд не только малоизвестными подробностями о тайных союзах ремесленников, но и своей политической и нравственной направленностью. Основная ее идея – призыв к братской солидарности и единению – была близка Жорж Санд. Она была воспринята писательницей в свете философских взглядов Пьера Леру, под влиянием которого Жорж Санд в то время находилась. Впоследствии Жорж Санд утверждала, что именно книга Пердигье подсказала ей замысел «Странствующего подмастерья».Действие романа происходит летом 1823 года. То был напряженный политический момент. Под влиянием революционных событий в Испании и Италии в стране активизировались тайные карбонарские общества, в армии вспыхнули восстания. Правительство Людовика XVIII жестоко расправилось с их организаторами, а в апреле 1823 года по решению Веронского конгресса оно послало в Испанию армию для подавления революции и восстановления абсолютной власти короля. Реакция торжествовала повсюду; однако революционное брожение в стране еще продолжалось.Отдаленность времени действия позволила Жорж Санд глубже понять социальные противоречия эпохи. Она рассматривала эти противоречия, учитывая опыт Июльской революции и последующих лет; она уже знала, как будут вести себя, придя к власти, либералы и с какими трудностями придется столкнуться рабочему, защищающему свои права и достоинство. Этот опыт позволил ей с большой убедительностью раскрыть классовую природу психологии своих героев.«Странствующий подмастерье» – это роман о рабочем. Правда, его герой не фабричный рабочий, а ремесленник – фигура для того времени более типичная и традиционная. Жорж Санд не делает различия между ремесленником и пролетарием. Ее герой – представитель всех неимущих тружеников. Нравственные проблемы, которые он разрешал, имели глубокий общественный смысл и были актуальными для всех трудящихся. Поэтому и читателями и критикой Пьер Гюгенен был воспринят как первый во французской литературе герой-пролетарий.Пьер Гюгенен – герой не просто положительный, это герой программный. Он так привлекателен, что даже читатели, сочувствовавшие идеям Жорж Санд, сомневались в его реальности и упрекали писательницу в его чрезмерной идеализации. Жорж Санд и сама признавалась, что создавала своего героя, повинуясь лишь художественному чутью. Однако образ Пьера Гюгенена явился великим постижением жизни. Пролетарий, в умственном и нравственном отношении превосходящий своих угнетателей, был несомненной исторической реальностью.В житейских трудностях и искушениях, на каждом шагу подстерегающих молодых ремесленников, героев романа, они должны найти и определить свою линию поведения. В их нелегкой судьбе преломляется борьба, происходящая внутри рабочего сословия в сложной общественной ситуации. Жорж Санд показывает, как в тяжелом подневольном труде, убивающем талант и творческое начало, под влиянием всевозможных соблазнов меняется психология труженика, как раздваивается его сознание и бьется в противоречиях его совесть. Честолюбивый Амори, отведав роскоши, соблазненный перспективой творческого и, как ему мнится, свободного труда художника, стремится вырваться из своего сословия и ему изменяет; Пьер Гюгенен остается верным своим братьям по труду ценой тяжких жертв. Братскую солидарность он ставит превыше всего, и в этом – нравственный смысл его судьбы.Пьер Гюгенен – мыслитель. Он размышляет о важнейших проблемах своей эпохи. Социальное неравенство, угнетение и эксплуатация неимущих представляются ему величайшим злом и несправедливостью. В поисках способов устранения этой несправедливости он отказывается от лицемерного участия либерала – графа де Вильпрё и «прожектов» конспираторов. Возможность разрешения общественных противоречий он видит лишь на пути братской солидарности тружеников. И его призывы к единению, к забвению нелепой вражды и розни медленно, но неуклонно проникают в сознание его товарищей. Так идеи странствующего подмастерья становятся активной социальной силой.Написанный за восемь лет до «Коммунистического манифеста», «Странствующий подмастерье» явился актом большого гражданского мужества и свидетельством творческой зрелости писательницы. До самой ее смерти роман оставался ее любимым детищем. При жизни Жорж Санд он неоднократно переиздавался, однако в текст его никаких изменений не вносилось.Роман, который Белинский назвал «божественным произведением», в русском переводе вышел впервые в 1865 году под заглавием «Пьер Гюгенен» в литературном приложении к журналу «Современник», с большими сокращениями, произведенными по требованиям цензуры. В следующем году роман вышел в свет отдельным изданием. Впоследствии он неоднократно переводился и издавался под разными заглавиями.]

По уверениям господина Лербура, селение Вильпрё было самым живописным местом во всем департаменте Луар-и-Шер, а самым образованным человеком в этом селении господин Лербур втайне почитал себя, разумеется, пока пустовал величественный старинный замок де Вильпрё, принадлежавший знатному семейству, на службе которого вышеупомянутый господин Лербур имел честь состоять. В отсутствие оного просвещенного семейства один только господин Лербур умел здесь писать без ошибок. У господина Лербура был сын, тоже человек не без способностей, уж тут не могло быть двух мнений; вернее, мнение было одно, но разделяли его как раз двое – отец и сын. Правда, злые языки утверждали, что обоим не грех бы подзанять божественной мудрости у Святого Духа.

Вряд ли среди коммивояжеров, что часто бродят здесь из замка в замок, предлагая свои товары, среди купцов, переправляющих скот или припасы с одной ярмарки на другую, найдется человек, который хоть раз не повстречал бы на дорогах Солони пешком, верхом или на таратайке господина Лербура – эконома, управляющего имением и доверенное лицо господ де Вильпрё. Сошлюсь на тех, кто имел счастье знать его. Вы помните, конечно, этого небольшого сухонького, весьма желчного и весьма деловитого человечка; на первый взгляд он казался хмурым и молчаливым, но при ближайшем знакомстве оказывался просто ужас до чего разговорчивым. Дело в том, что стоило ему встретить в своих краях незнакомых людей, как его начинала преследовать мысль: «Ведь они, пожалуй, даже не знают, кто я такой», а вслед за ней приходила другая, не менее мучительная: «Выходит, есть люди, которые этого не знают?» И если незнакомец казался ему мало-мальски способным оценить его достоинства, господин Лербур немедленно делал отсюда вывод: «Нужно же мне объяснить этому доброму человеку, кто я такой!»

И тогда он заводил разговор об агрономии, стараясь ошарашить собеседников каким-нибудь неслыханным новшеством по земледельческой части, ибо господин Лербур – и он ни капельки этим не кичился! – состоял членом-соревнователем агрономического общества здешнего края. Если ему удавалось вызвать интерес и его начинали расспрашивать, господин Лербур не упускал случая промолвить как бы вскользь: «Да, этот способ я проверял на наших землях». А если ему задавали вопрос, хорошие ли это земли, он отвечал: «Как же, превосходные! Целых четыре квадратных лье, есть почва и посуше и повлажнее, есть и чернозем, и суглинок, и всякая прочая».

В Солони с четырех квадратных лье земли не приходится ожидать больших доходов, и здешнее поместье приносило его владельцам всего тридцать тысяч франков. Но у семейства Вильпрё было два других имения, правда, еще менее доходных, которые сдавались в аренду; туда господин Лербур выезжал раз в год, что доставляло ему втрое больше хлопот, придавало втрое больше важности, втрое возвышало его в собственных глазах и составляло предмет долгих разглагольствований на агрономические темы.

Добившись благоприятного впечатления, господин Лербур не без колебаний – он был так скромен, а скромному человеку так неловко открывать свое высокое положение! – позволял себе произнести имя де Вильпрё, и если собеседник к тому времени успевал проникнуться к этому имени должным почтением, господину Лербуру оставалось только произнести, скромно потупив взор: «Всеми делами семейства ведаю я». Но если, на свое несчастье, собеседник задавал вопрос, о каком, собственно, семействе идет речь, – о, тогда горе ему! – господин Лербур брался это разъяснять, и начинались нескончаемые разговоры о родословных, о равных и неравных браках, о троюродных братьях и четвероюродных племянниках. За этим обычно следовал подробнейший перечень движимого и недвижимого имущества, после чего господин Лербур переходил к описанию нововведений и усовершенствований, произведенных им лично. Если какому-нибудь дилижансу выпадало счастье принять в свои недра господина Лербура, никакие толчки на ухабах, никакая тряска уже не способны были пробудить пассажиров от сладостного сна, в который погружали их его бесконечные рассказы об именитом семействе. Начинались они от первой почтовой станции и тянулись до самого места назначения; их хватило бы на целое кругосветное путешествие.

Когда господину Лербуру случалось бывать в Париже, он чувствовал себя там прескверно – в этом кишащем муравейнике никому словно дела не было до семейства де Вильпрё. Никак не мог он привыкнуть к тому, что на улице никто ему не кланяется. А однажды во время театрального разъезда его, человека столь необходимого для процветания дома графа де Вильпрё, просто чуть не раздавили в толпе.

Бесполезно было бы расспрашивать его о нравственных качествах отдельных членов семейства, о различии между ними, об их характерах. То ли из осторожности, то ли по неспособности своей к подобного рода наблюдениям он ничего не мог сказать об этих знатных особах, кроме того, что этот-де куда более или куда менее бережлив или сведущ в хозяйстве, нежели тот. Ибо единственным мерилом достоинства человека и его значительности служило для него количество экю, которое тому предстояло получить в наследство, и когда его спрашивали, приятная ли девица мадемуазель де Вильпрё и хороша ли она собой, он в ответ принимался перечислять статьи ее приданого. Ему было просто непонятно, что кому-то этих сведений может оказаться недостаточно.

Однажды утром господин Лербур встал с постели раньше обычного, что, по правде говоря, было возможно, только поднявшись до вторых петухов. Выйдя из дома, он спустился по главной и единственной улице, именовавшейся Королевской, повернул направо, свернул в довольно чистенький переулок и остановился перед весьма скромным на вид домиком. Солнце едва золотило крыши домов, сонные петухи перекликались хриплым фальцетом, и ребятишки, в одних рубашонках, потягиваясь, одевались перед порогами своих жилищ.

Однако, несмотря на ранний час, в столярной мастерской папаши Гюгенена слышался жалобный скрип рубанка и пронзительный визг пилы; все ученики были на своих местах, и хозяин с отеческой суровостью уже распекал кого-то.

– В такую рань уже на ногах, господин управляющий! – сказал старый мастер, в знак приветствия приподнимая свой синий полотняный колпак.

Господин Лербур с внушительным и таинственным видом поманил его к себе.

– У меня к вам важное дело. Пойдемте-ка в ваш садик, – вполголоса проговорил он, когда тот приблизился, – здесь у меня голова просто раскалывается. Ваши ученики, не иначе как назло, колотят что есть мочи, словно они глухие.

Они прошли через заднюю комнату и, миновав дворик, вступили в сад, представляющий собой небольшой участок, засаженный фруктовыми деревьями, которые, не ведая ни садовых ножниц, ни прививок, пышно разрослись и давали сочные плоды. Тмин и шалфей, росшие здесь вперемешку с гвоздикой и левкоем, наполняли утренний воздух сладким ароматом; густая живая изгородь укрывала гуляющих от любопытных взоров.

Здесь-то господин Лербур, приняв еще более важный вид, и сообщил мастеру Гюгенену, что в замке в скором времени ожидается прибытие господ.

Однако мастер Гюгенен, казалось, вовсе не был так ошеломлен этой новостью, как того хотелось управляющему.

– Что ж, – сказал он, – это уж ваше дело, господин Лербур, мне-то ведь что – разве паркет где понадобится подправить или какой шкаф починить…

– Не об этом речь, есть дело поважнее, – сказал управляющий, – сиятельное семейство, видите ли, имеет намерение – странное намерение, осмелюсь я сказать! – восстановить часовню. Вот я и пришел поговорить с вами: сможете ли вы, вернее – захотите ли, взяться за это дело.

– Часовню? – переспросил папаша Гюгенен, очень удивленный. – Восстановить часовню? Скажи на милость… Чудно, право! Вот уж не ждал, что они такие богомольные. Впрочем, нынче это с них требуется… Поговаривают, будто король Людовик Восемнадцатый…

– Я пришел к вам не о политике толковать, – перебил его господин Лербур, нахмурив брови, – я пришел спросить, не сочтете ли вы зазорным для себя, как для бывшего якобинца, взяться за эту самую работу в замковой часовне и получить от семейства приличное вознаграждение.

– Почему бы и не взяться? Я ведь уже работал на Господа Бога. Только объясните мне толком, что там за работа, – сказал папаша Гюгенен, почесывая голову.

– Всему свое время, – отвечал управляющий, – одно скажу вам: мне велено поискать хороших мастеров в Туре или в Блуа. Но если бы за это взялись вы, я отдал бы предпочтение вам.

Такое заявление доставило папаше Гюгенену искреннее удовольствие. Однако, будучи человеком осторожным и хорошо зная характер управляющего, он поостерегся обнаружить подлинные свои чувства.

– Покорно благодарю, что подумали обо мне, господин Лербур, – ответил он, – да, видите ли, работы у меня сейчас прямо невпроворот. От заказов просто отбою нет – в этих краях я ведь только один по столярной части. Как бы не рассердились на меня в округе, если я возьмусь за эту работу в замке. Позовут они другого мастера, да и перехватит он у меня все заказы…

– Зато через год, а то и полгода вы положите себе в карман кругленькую сумму, да еще наличными. Не так уж это плохо! Охотно верю, что у вас много заказов, папаша Гюгенен, но сомневаюсь, чтобы все ваши клиенты сразу расплачивались с вами.

– Прошу прощения, сударь, – отвечал столяр, оскорбленный в своем самолюбии демократа, – клиенты мои – все люди честные и заказывают только то, за что могут заплатить.

– Но расплачиваются-то они не сразу, – заметил управляющий с недоброй усмешкой.

– Расплачиваются не сразу те, кому я соглашаюсь поверить в долг. С нашим братом всегда можно договориться. Мне тоже иной раз случается задержать заказ…

– Ну что ж, – спокойным тоном сказал управляющий, – вижу, мое предложение вас не прельщает. Весьма сожалею в таком случае, что обеспокоил вас, папаша Гюгенен. – И, приподняв свой картуз, он направился к выходу, не слишком, впрочем, поспешно, ибо прекрасно понимал, что далеко ему уйти не придется.

И в самом деле, в конце аллеи старый Гюгенен нагнал его.

– Хоть бы знать, что там за работа такая? – сказал он, делая вид, будто колеблется. – Может, мне с ней и не справиться. Ведь там все старинная резьба. В прежние времена такую резьбу делали потоньше, чем нынче, ну и платили, само собой, соответственно. А теперь ведь как? Времени потратишь больше, а уплатят тебе меньше. Может, у меня и инструмента такого не найдется. Да и господа нынешние уж не так богаты, стало быть и не так щедры…

– Положим, о семействе Вильпрё этого не скажешь, – ответил господин Лербур, гордо выпрямляя свой стан, – за ваш труд вам дадут настоящую цену, можете мне поверить. Уж у меня, когда случается какая работа в замке, недостатка в рабочих не бывает. Ну что ж, придется, как видно, отправляться в Валансе. Говорят, там есть хорошие столяры.

– Любопытно, что за резьба… Не в том ли роде, что та, на кафедре, какую я делал для приходской церкви? – задумчиво продолжал столяр, ловко напоминая собеседнику о превосходной работе, выполненной им в прошлом году.

– Ну нет, у нас резьба будет, пожалуй, позатейливее, – ответил управляющий; как раз накануне он самым внимательным образом осмотрел в церкви эту кафедру со всех сторон и хорошо знал, что сделана она безукоризненно. Но так как он все еще делал вид, будто хочет уйти, папаша Гюгенен наконец решился:

– Ладно, господин Лербур, так и быть, схожу взгляну на эту самую резьбу, потому что, по совести говоря, давненько я там не был, в часовне-то, и уж не помню, какая она и есть.

– Сходите, – ответил управляющий, который, заметив, что мастер становится сговорчивее, тотчас же заговорил более холодным тоном. – За погляд денег не берут.

– К тому же погляд еще не подряд! – подхватил столяр. – Ладно, схожу, господин Лербур.

– Дело ваше, мастер, – отвечал тот, – только имейте в виду, нельзя терять ни одного дня. Я выполняю господский приказ, необходимо решить это нынче же, и твердо. Если к вечеру не дадите ответа, еду в Валансе.

– Черт возьми, и чего так торопиться? – с досадой произнес столяр. – Ладно, схожу сегодня.

– Лучше бы вам пойти немедленно, пока у меня есть еще время и я могу сам проводить вас туда, – спокойно сказал управляющий.

– Ну, так и быть, пошли, – сказал столяр. – Только нужно бы мне прихватить с собой сына, он прикинет, во что это вам обойдется, а поскольку работать мы будем вместе…

– А сын-то у вас столяр хороший? – перебил его господин Лербур.

– Если малость и похуже, чем отец, так ведь работать-то он будет у меня на глазах да по моей указке.