Сборник рассказов о любви

– Не составите компанию? – Борис Александрович похлопал по месту рядом на банкетке. – Может, сыграем в четыре руки? Мои правая и ваша левая как раз составят одного приличного пианиста.

– Что вы, я всё забыла давно… – она невольно спрятала руки в складках платья.

– Музыку нельзя забыть, – он мягко улыбнулся, и от этой улыбки морщинки в уголках его глаз сложились в лучики. – Она живёт в сердце. Как и всё настоящее.

Три месяца пролетели как один день. Каждое утро начиналось с музыки – теперь они играли в четыре руки, его дрожащие пальцы и её неуверенные касания складывались в удивительную гармонию. После завтрака гуляли по парку, где облетающие листья кружились в своём прощальном вальсе.

– Знаете, Анна Петровна, – говорил Борис Александрович, когда они сидели на их любимой скамейке, – я всю жизнь учил других музыке, но только сейчас по-настоящему понял её язык.

– Как это? – она поправила шаль на плечах.

– Раньше я гнался за совершенством техники. А теперь… – он посмотрел на свои дрожащие руки. – Теперь я слышу музыку в шелесте листьев, в стуке дождя по карнизу, в вашем смехе…

По вечерам они сидели в библиотеке. Он рассказывал о своих учениках – вундеркиндах и двоечниках, о гастролях и конкурсах. Она – о сложных операциях, о спасённых жизнях, о минутах отчаяния и торжества.

– А помните того мальчика, с аппендицитом? – спросила как-то Анна Петровна. – Который очнулся и первым делом спросил про свою скрипку?

– Конечно! Это же был мой лучший ученик, Гриша Левитан. Сейчас в Карнеги-холле выступает…

– Надо же, – она покачала головой. – Какой мир маленький…

Однажды вечером он пригласил её в зимний сад. Сквозь стеклянный купол виднелись первые звёзды.

– Анна Петровна, – сказал он, протягивая ей нотную тетрадь. – Я написал это для вас.

Её руки дрогнули, когда она открыла первую страницу. "Вальс поздней любви" – гласило название, выведенное его характерным, чуть дрожащим почерком.

– Борис Александрович…

– Подождите, – он взял её руки в свои. – Сначала послушайте.

Они подошли к роялю. Его пальцы, обычно неуверенные, вдруг обрели былую силу. Мелодия полилась – нежная, чуть грустная, но полная надежды.

– Выходите за меня замуж, Анна Петровна.

Последний аккорд ещё звучал в воздухе, когда она почувствовала, как краска заливает щёки: – Что вы такое говорите? В нашем-то возрасте… Это же…

– А что возраст? – он повернулся к ней, глаза его блестели. – Разве сердце стареет? Разве музыка становится менее прекрасной оттого, что написана не вчера?

– Борис Александрович, но это безумие! – она встала, отошла к окну. – Что люди скажут? Что дети подумают? У меня внуки уже…

– А мы их спрашивали, когда молодыми были? – он подошёл сзади, осторожно коснулся её плеча. – Помните, что вы сказали в день нашего знакомства? "С чувством важнее, чем с техникой".

– Тогда было другое… – она посмотрела на фотографию Миши, которую всегда носила с собой. С потускневшего снимка муж смотрел всё так же понимающе. – Я не могу… Это предательство…

– Не вините себя за то, что ваше сердце открылось вновь, Анна Петровна, – произнёс он с глубокой убеждённостью. – За долгие годы жизни я понял одну важную истину: пока человек способен чувствовать, он по-настоящему жив. И каждое новое чувство – словно ещё одна струна в симфонии жизни, она не заглушает прежние звуки, а обогащает общее звучание.

За окном медленно опускались снежинки, освещённые уличными фонарями. Откуда-то из соседних комнат доносились приглушённые звуки радиопередачи.

– Мне нужно всё обдумать, – едва слышно произнесла она. – Дайте мне время.

Спустя семь дней Анна Петровна разбирала старые снимки, сидя у себя.

С них улыбался Миша – молодой и седой, весёлый и усталый, но всегда родной. Вот их первое фото после свадьбы: она в белом платье, которое шила мама, он в отцовском костюме. Вот они с новорождённой Наташей. Первый день в школе, выпускной, свадьба дочери…

В дверь тихонько постучали.

– Анна Петровна? К вам дочь приехала, – сообщила медсестра Люда.

– Почему ты трубку не берёшь? – встревоженно воскликнула Наталья, распахивая дверь. – Я с утра звоню тебе… Фразу она оборвала на полуслове, заметив россыпь фотоснимков на постели.

– Присядь, доченька, – Анна Петровна похлопала по месту рядом. – Нам нужно поговорить.

– Что-то случилось? Ты заболела?

– Нет, – она улыбнулась. – Наоборот. Я, кажется, снова начала жить.

– Не понимаю…

– Помнишь, что папа всегда говорил? "Живи полной жизнью, Анюта. Не оглядывайся".

– Мам… – Наталья нахмурилась. – Ты о чём?

– Борис Александрович сделал мне предложение.

В комнате повисла тишина, прерываемая только звуками фортепиано из холла – там играли "Лунную сонату".

– Ты согласилась? – наконец спросила дочь.

– Пока нет. Хотела сначала с тобой поговорить.

– А ты… ты хочешь согласиться?

Анна Петровна подошла к окну. Во дворе пансионата облетали последние листья, но на клумбах ещё цвели упрямые осенние астры.

– Знаешь, Наташа, я думала, что моя осень уже закончилась. Что остались только воспоминания. А оказалось…

– Что, мам?

– Что сердце не стареет, – она обернулась к дочери, и та удивилась, какими молодыми вдруг стали мамины глаза. – Что любовь может прийти в любом возрасте. И что это не предательство памяти отца, а… продолжение жизни.

Наталья встала, обняла мать: – Знаешь, я помню, как папа говорил перед смертью: "Береги маму, но не дай ей закрыться от жизни".

– Правда? – Анна Петровна прижала дочь к себе. – Он так сказал?

– Да. И ещё добавил: "Она у нас слишком молодая душой, чтобы жить только прошлым".

Они обе рассмеялись сквозь слёзы. За окном мелодия сменилась – теперь играли что-то незнакомое, светлое.