Ночь всех мертвецов

Ночь всех мертвецов
Йен Макдональд

Некровиль #2
«Ночь всех мертвецов» продолжает идею, начатую Макдональдом в романе «Некровиль», написанного в 1994 году. Это калейдоскопическое видение мира, населенного мертвыми. Достижения науки позволили с помощью нанотехнологий воскрешать из мертвых. Технически подобное существо уже не может называться живым. Его сознание остается и развивается по-прежнему, но возможности организма к изменениям и обретению новых способностей становятся поистине безграничными. Мертвое – норма, жизнь мяса ограничена. Тем, кто называют себя «живыми» не очень нравится такая ситуация. Но война между живыми и мертвыми, мало заботит последних. Они бессмертны. Они могут умирать, но будут восстановлены. По истечению веков они становятся почти богами.

Макдональд Йен

Ночь всех мертвецов

понедельник

На горе у Сола полетела передача. Случилось это так: он переключился на шестую скорость, чтобы одолеть крутой подъем. Но шестой скорости не оказалось. Ни пятой, ни четвертой – одна нулевая.

Элена, уже достигнув вершины, насмехалась над тем, как он надрывается и потеет на вьющейся между сосен тропке. Его набухшие мускулы стали похожи на узловатые стволы мезозойских хвойных деревьев, вены и сухожилия натянулись, как канаты висячего моста. Но тут она увидела, что зубчатка отломилась и крутится сама по себе.

Их велосипеды уже успели доблестно выдержать тяжелый переход через горную пустошь, что раскинулась к югу от Ногалеса. Две тысячи долларов штука – но продавец поклялся девичьей честью всех своих незамужних сестер, что эти внедорожники фирмы МТВ проедут где угодно, исполнят любое желание седока – хоть сам пик Эль-Капитан покорят, если надо. И вот на пятый день похода – в трех днях пути от ближайшего дилера фирмы «Дерт-Лобо», как сообщила карманная электронная карта Элены, – зубчатая передача превратилась в две одинаковые половинки. А впереди еще десять дней, еще четыреста миль, еще пятьдесят гор, которые так нравятся Соломону Гурски. И все нужно пройти на высшей передаче.

– Вы это должны были предвидеть, господин инженер, – заметила Элена.

– Когда я плачу за велик две тысячи баксов, я никому ничего не должен, – ответил Соломон Гурски. На вершине высокой горы Кровь Христова было жарко – полуденный зной, пропахший смолой престарелых сосен. Знойное марево заволакивало обе долины – ту, откуда Сол с Эленой приехали, и ту, куда они держали путь. – И вообще, знай – я не по этой части инженер. Мои шестеренки гораздо меньше. И, кстати, не ломаются.

Элена отлично знала, по какой части он инженер, да и он знал, каких наук она доктор. Но их роман только начинался – он был в той стадии, когда коллеги по научной работе, сделавшись, к собственному удивлению, любовниками, с огромным удовольствием прикидываются почти незнакомыми между собой.

Согласно карте Элены, в пяти милях ниже по долине имелся населенный пункт. Он назывался Реденсьон. Вполне возможно, что там найдется умелый и расторопный сварщик, ничего не имеющий против норте-долларов.

– Твое счастье – поедем под горку, – сказала Элена, оседлала, сверкнув ярко-синими стегаными шортами, велосипед и пулей унеслась вниз. Не прошло и секунды, как Сол Гурски (рубашка-шорты-туфли-очки-шлем), продираясь сквозь заросли шалфея, устремился вслед. Их отношения все еще не стали привычкой, был тот упоительный период, когда страсть разгорается при одном взгляде на обтянутую ярко-синей лайкрой попку.

Реденсьон значит «избавление». И поселок действительно был избавлением от проблем, какие только возможны в этих приграничных горах: здесь имелись бензоколонка, магазин и кемпинг с трейлерами, где можно было поселиться на день, на неделю или, если вам совсем уж некуда деваться, на всю жизнь. Кафе для дальнобойщиков и джакузи для ночного активного отдыха прямо под звездным небом приграничья. Никаких сварщиков. Вместо них – кое-что получше. Всплывшая из жаркого марева густая крона солнечного дерева – такова была первая примета, подсказавшая ехавшим по дряхлому, покрытому трещинами, пустынному шоссе путникам, что Реденсьон уже рядом.

Завод находился в уродливой кирпичной пристройке к домику, где торговали бензином и едой. Сол и Элена обогнули домик. За ними, плененный этими разряженными в попугайские цвета фантастическими существами с колоссальными очками-консервами вместо глаз, увязался какой-то шофер-дальнобойщик. На ходу он жевал сандвич. Других дел в Реденсьоне в этот знойный понедельник он явно не нашел. Что до Хорхе, хозяина заведения, то он выглядел слишком молодо для того, чтобы торговать бензином, едой, прицепами и прочими молекулами в Реденсьоне – в зной ли, в холод. Хорхе было лет тридцать (тридцать-плюс-жизненный-опыт). Брюнет с серьезным лицом. В нем чувствовалась какая-то надломленность. Элена сказала Солу по-английски, что у Хорхе, похоже, тяжело на душе. Но сломанной передачей он занялся рьяно, сам помог Солу снять ее с заднего колеса. Восхищенно воззрился на ровненький, гладкий разлом.

– Это я могу сделать, – заявил он. – Работы на час-полтора. А пока не хотите ли освежиться в джакузи? – Последнюю фразу он произнес, морща нос, брезгливо принюхиваясь к двум велосипедистам, которые спустились с горы в самый жаркий час. Шофер ухмыльнулся. Элена нахмурилась. – Вас там никто не побеспокоит, – настаивал Хорхе, хозяин нанозавода.

– Есть что-нибудь попить? – поинтересовалась Элена.

– Конечно. Кока, спрайт, пиво, агуа-минераль[1 - минеральная вода (исп.). – Здесь и далее примеч. пер.]. В магазине.

Элена обошла шофера, держась как можно дальше, и отправилась исследовать холодильник. Сол вошел вслед за Лорхе в цех и стал смотреть, как тот кладет передачу в сканер.

– Вообще-то это и моя профессия, – проговорил Сол из вежливости, пока лазеры производили трехмерную съемку маленького зубчатого зиккурата.

Сол сказал это по-испански. По-испански говорили все. Отныне испанский был всеобщим языком не только на южной, но и на северной территории.

– У вас завод?

– Я инженер. Я делаю эти штуки. Не сканеры – текторы. Я их конструирую. Наноинженерия.

Монитор сообщил Хорхе, что съемка завершена.

– Для корпорады «Тесслер», – добавил Сол, когда Хорхе запустил процессор.

– Что мне с ней сделать?

– Я хотел бы надеяться, что она больше не подложит мне свинью. Вы можете слепить ее из алмазов?

– Все на свете – лишь атомы, амиго.

Сол принялся рассматривать камеры нанопроцессора. Ему нравилось, что они были похожи на дистилляторы для виски: круглобрюхие, высокогорлые, они протыкали крышу завода и упирались в растопыренные пальцы солнечного дерева. Ох и крепкий же дух в этих дистилляторах – дух межгалактического вакуума, холод абсолютного нуля и призраки-текторы, которые снуют в студеной пустоте, тасуя атомы. Сол жалел, что законы физики не позволяют снабжать нанозаводы смотровыми окошечками. Жаль, что нельзя, опустив глаза, увидеть акт творения сквозь безупречно прозрачный бриллиантовый лист. Ну да ладно – пусть созидание вещей остается незримой для глаз тайной. Возможно, так лучше. Все на свете – лишь атомы, амиго. Да, но очень важно, что ты сделаешь с этими атомами, куда их погонишь. К каким странным сожительствам и мутациям принудишь.

Он вообразил себе, как крохотные – даже меньше вирусов – машины, умные связки атомов таскают углерод по корням нанозавода, что зарылись глубоко в землю Реденсьона. Поднимают его по капиллярам к камере процессора, лепят из него алмазы в заказанной им, Солом, форме.

Алмазная передача для велосипеда.

Сол Гурски поежился в своей легкой амуниции велотуриста – холод нанопроцессора пронзил его душу.

– Это тоже мой ребенок, – сказал он. – Я конструировал для него текторы.

– Я в этих делах мало понимаю. – Хорхе достал из стоявшего на полу ящика пару бутылок пива. Открыл их о дверной косяк. – Купил всю лавочку целиком у одного человека два года назад. Он уехал на север, в Трес-Вальес. Вы оттуда?

Пиво было холодное. В несравнимо более глубокой, темной, холодной утробе процессора суетились наномашины.

– Оттуда – как и все.

– Ну, пока еще не все… Как вы сказали, где вы работаете? «Нанознс»? «Эворт-Оз-Вест»?

– «Тесслер-корп». Заведую лабораторией биологических аналогов.

– Никогда о такой не слышал.

«Еще услышите», – собирался сказать Соломон Гурски. Но тут раздался крик.

Крик Элены.

Нет, подумал он на бегу, дело было не в том, что он узнал голос Элены (на данной стадии отношений такого в принципе не могло быть), просто он знал, что тут больше некому кричать.

Она застыла у распахнутой задней двери «Бензина и еды», бледная и дрожащая в ослепительных лучах солнца.

– Простите, – проговорила она. – Я только хотела налить воды. В холодильнике простой воды не было, а кока-колы мне не хотелось. Я только хотела налить воды из крана.

Чувствуя спиной, что за ним идет Хорхе, Сол вошел в кухню. Мужской беспорядок: двадцать кружек с недопитым кофе, коробки от пончиков, пивные банки, молочные пакеты. Ложки, ножи, вилки. Он сам тоже так жил, и Элена вечно его песочила, что он не моет за собой посуду – просто берет каждый раз чистую. И тут Сол увидел за дверью фигуры. Откуда-то донесся голос Хорхе:

– Простите, но это мой дом.

Их было три: красивая, много потрудившаяся на своем веку женщина и две маленькие девочки, одна младшего школьного возраста, другая – не так давно научившаяся ходить. Они сидели на стульях, держа руки по швам, и смотрели прямо перед собой.

Лишь благодаря тому, что они не моргали, что их тела не вздымались в такт дыханию и сердцебиению, Сол догадался, кто перед ним.

Цветовая гамма была абсолютно адекватной. Он прикоснулся к щеке женщины, к свисающему темному локону. Все теплое, мягкое. Как у настоящей. Текстура – один в один кожа. Его пальцы оставили след на пыльной щеке. Они сидели не мигая, не шевелясь, женщина и ее дети, замурованные в склеп из своих личных вещей, а ныне – экспонатов. Фотографии, игрушки, мелкие украшения, любимые книги и безделушки, гребни, зеркала. Картины и одежда. Вещи, из которых строится жизнь. Сол расхаживал между фигурами и их имуществом, зная, что вторгся в святилище, но влекомый необоримой силой к этим симулякрам.