За гвоздями в Европу

– Возьмите ламбик, – посоветовал ослёнок, – это вкусно. Есть марки гез, фаро, крик, фрамбуаз. А меня зовут Банти, если что.

– Где это в меню?

Банти ткнул в стол пальцем и провёл по списку вертикальную линию. Кирьян нацепил очки и вперил взгляд в колонку цифр: «Не вижу Банти. Что это такое Банти? Вино? Пиво?»

– Я есть Банти. – Мулатик понял недоразумение и рассмеялся, как смеются герои Хэма.

– Бим, это слишком дорого, – повернулся к другу Кирьян Егорович, – в пять раз дороже краснухи и пива. Выдержка в годах. Нахрен нам такие технологии. Пусть в Бельгиях с выдержкой пьют.

– Нихт, сэр. Найн, зэр ист дорого[20 - Нет, сэр. Нет, – это дорого. (искаж. нем.)]. Нахер! – Перевёл на франко—немецкий Порфирий. – Кирюха, как по—ихнему «дорого»? А «нахер» – это слово они знают? Я что им сказал?

– Откуда ж мне знать – я французский не учил. Что сказал, то и вымолвил.

– Сэр, это дорого, нам и вам – облом. Что ist ещё?

Облом Бим изобразил в виде фака, состроенного из безымяного, как положено, пальца, присовокупив кривую мину лица.

Бантик на такую форму облома обиделся. Он повернул голову в сторону, не желая продолжать болтовню в таком жанре. Он на службе, а не в поэтическом сортире.

Мимо, толкая скачущую по палубным доскам тележку с пустыми кружками и блюдцами, дефилировала его L’Amure reguliare Жаннет Неибисзади.

Девушка в тот день принарядилась в обтягивающую маечку, одела чёрную юбку с отвисшим кожаным пояском, на котором болталась служебная сумка с евровой мелочью и чековыми делами, с хвостом. Напоминало средневековые билеты на конный трамвай.

Тележка остановилась. Жаннет, не отпуская наисвежайшей улыбки, втянулась в смысл беседы: «О, да—да, ес, я поняла. Эрнест пил по полкружки светлого. А если хватало, то дополнительно брал по полкружки une demi—blonde. Он сидел обычно вон там». – Жаннет махнула в дальнюю, заострённую бетоном, сторону острова.

– Мы там сегодня были, но…, – затеял—было долгий разговор Кирьян Егорович.

– Стоять! – крикнул неожиданно и невпопад Бим—Нетотов. Команда прозвучала по—армейски грозно и чётко.

Публика вздрогнула, начиная от кормы. Баржа покачнулась. Старшему поколению в лице самого дальнего старичка и старушки из Бельгии вспомнились покрики неприятных касками фашистских захватчиков.

– Я Вам не верю. – Это Бим объяснил официантке на пальцах.

Жаннет застыла в изумлении.

– Я старый русский мэн. Я пью по кружке… нах по кружке… Бим обиделся и вскочил в запале из—за стола. Так удобней изображать объяснительные фигуры.

– Я, я, – тут он показал на себя, точнее, на свою майку со значками телекомпаний, – …я – Сибирь, я – мэн, я пью по восемь кружек в день.

Он загнул пять пальцев на левой руке, потом поставил ногу в дырявых сандалиях на стул и отсчитал дополнительно три корявых пальца на ноге.

???

– Порфирий, ты ноги с утра мыл? – спросил, застыдившись своего друга, Кирьян Егорович.

– Я метро топтал полдня. А ноги, конечно, мыл. Вместе мыли. Сам—то мыл ноги?

– Мыл, – серьёзно и без подвоха ответил Кирьян Егорович.

– А писю?

Это уже подстава.

– В первую очередь. Ещё и поссал в душе.

Колкостью на колкость!

Официантка перевела текст коллеге.

Бантик отбежал, чуть не перевернув тележку, и ткнулся головой в стойку. Его трясло, он практически рыдал.

Баржа испускала смех.

Жаннетка, заражённая общим настроением, согнулась в поясе, готовая блевнуть завтраком. В сторону русских повёрнуты головы клиентов баржи. Ободряющие улыбки на лицах: эти русские опять что—то натворили (глупое).

Бим, гордясь произведённому эффекту, продолжил: «У меня на правой руке пальцы не сгибаются».

Продемонстрировал, как у него не сгибаются пальцы (он всегда так делает в первые же минуты новых знакомств, это его фишка). Предложил удостовериться официантке.

Жаннетка, побрезговав, несгибания пальцев проверять не стала.

– Tic doloriux! – крикнула она в сторону Бантика. Звони в амбуланце.

– Щас тебя в больницу заграбастают, – огорчённо сказал Кирьян Егорович. Он правильно понял слова тик и амбуланце.

– Не суетитесь, люди! – успокаивал Бим французское сообщество. – Это давно случилось. Байконур, понимаете? Ракеты. Пфу! Пфу. В небо стреляйт. Космос! Кирюха, переведи как у них ракеты, – ну, у французов, у американов этих… в жопу им палец.

У Кирюхи, как назло, имена всех военных ракет выпали из памяти: «Союз, нет, Аполлон, Гагарин! Во, Поларис!»

– А—а—а. Поларис. Ледовитый океан. Путешественник. Пальцы отморозил. – Все поняли примерно правильно.

Бим глазами сильно походил на спившегося космонавта в отставке. Не на Гагарина, конечно, но, на другого точно.

– Это последствия службы, – продолжал Порфирий, тыча в родные лямбли, – я ветеран русских ракетных войск. Я пью пиво по человеческим законам! Как положено мэну. А Хэм, мировой писатель, пил по полкружки? Да быть не может. Найн, ноу, нет! Буду блядью! – Крест из рук.

– Гаварытэ, наконэц, по—русски, – с сильным акцентом и совершенно неожиданно для Кирьяна Егоровича и Бима молвила Жаннет.

Секундный антракт и новый акт.

– Вау! – вскричал Бим в начале следующего действия, – а мы тут паримся, понимаешь! Ты наша? Ты русская, что ли, баба? Ты – русская миссис?

– Ма—де—му—азель! – по слогам и достаточно зло поправил Кирьян, – а как вас зовут? А мы есть Порфирий энд Кирьян.

Девушка внимательно посмотрела на бородатых русских. Застыдилась чего—то. Может, от излишне долгого общения.

– А я Жаннетт…

– Какое историческое имя! – радостно воскликнул Бим, – Жанну де Арк знаю. А у нас Жанна Фриске есть. Не знаете Фриске?