Мозес

Снег под ногами стал плотнее, и ноги проваливались всего лишь по щиколотку. Они вышли на дорогу и замолчали, экономя тепло.

Заснеженный пейзаж бескрайних полей быстро наскучил и Йозеф ушел в себя. Память вернула сознание в осень 1939. Новость о войне была ожидаемой, но от того не менее тревожной ноткой. Йозеф, вспоминая Эдвина, отшельника на пустыре, испугано представил, что может повторить его судьбу, и не только он, а целое поколение. Мартин же наоборот, скакал от радости и прилива патриотизма готовый хоть сейчас записаться в добровольцы, но возраст пока не позволял. Ведь тогда война казалось, так далека, не реальна, существуя лишь в заголовках газет и радиопередачах, в умах граждан и на картах генералитета. Со всех приемников гремели вести о новых победах и менее звонко о поражениях. В кинотеатрах перед фильмом крутили хронику с фронтов о доблести солдатской службы, призывая юного зрителя бежать в ближайший отдел комплектования войск, а в школах постоянно агитировали мальчиков старших классов. Всё как рассказывал Эдвин про времена первой мировой войны, думал тогда Йозеф, не понимая еще отличий. Для братьев война бы так и осталась лишь отпечатком света на киноленте, строчками в газетах и голосом из приемника, но в 1941 им стукнуло восемнадцать лет. Мартин, будучи активным деятелем в гитлерюгенде был сразу принят в СА и на войну пока не спешил, занимаясь скорее тем, что призывал идти на фронт других. Йозеф же напротив, был отправлен в учебный лагерь еще за месяц до своего восемнадцатилетия, как оказалось, добровольцем, что было лишь по бумагам. Возможно, думал он, отец хотел так наказать меня за непослушание, за связи со свингерами. Йозеф встретил совершеннолетие в бараках где-то в восточной Германии. Вместо праздничного пирога овсяная каша, а вместо свечей обойма патронов для стрельб. Там же он и познакомился со всеми, кто теперь волочил свой путь через русские поля по глубокому снегу. Прошлое у всех было разное, но общая еда и общий барак, один неприятель в образе командующего унтер-офицера сплотили юношей вместе. К тому же их объединял общий дух скептицизма к войне, в отличие от других призывников, с криками Хайль Гитлер рвущихся в бой, еще даже не зная, что на самом деле их ждет. Конрад, Сигфрид, Юрген, Астор, Ханк, первые за последние два года друзья Йозефа. Они не раз вместе убегали из лагеря в деревню за сигаретами и алкоголем, а будучи пойманными выгораживали друг друга. Но учеба окончилась, и теперь, они были там, для чего готовились.

Взвод, вытянувшись по узкой дороге, приближался к деревне. Обер-лейтенант Херрик тревожно осматривался по сторонам, точно прямо в воздухе ощущал неладное. Сараи и дома с заснеженными крышами, крик петуха и мычание телят ничто не напоминало о войне кроме самих солдат. Из-за дома, в сотни метров от взвода показался солдат. Он посмотрел на подкрепление и немедля скрылся за тем же строением.

– Чего это он? – удивился Йозеф.

– Не пойму. Может сюрприз нам готовят, – ответил Конрад.

– Конечно. Стол накрыли, водки налили и девок раздели, – иронично сказал Астор.

– Сигарет еще и я согласен на такую войну – сказал Сигфрид.

Обер-лейтенант Херрик остановился, а вместе с ним и вереница людей. Он поднял вверх руку, дав всем команду заткнуться. В тишине еще где-то скрипел снег под неудобными ботинками, но затем стих и он. Херрик щурился, вглядываясь в покрытую белой пеленой деревню. Она словно была давно покинута, и только призрак солдата иногда мелькал между домов.

– Что за…

Один из сугробов разворотила вспышка, и грохот разнесся по полю. Из белого укрытия, таявшего от жара, вырывался огонь пулемета.

– Ложись! – скомандовал Херрик и все испуганно уткнулись в снег. Йозеф приподнял голову и увидел, как Юрген истерично зарывается в сугроб, Ханк судорожно шепчет молитвы, обняв винтовку, а Конрад и Астор пытались стрелять по пулеметному расчету. Йозеф искал взглядом Сигфрида. Среди дрожащих тел он выделялся, точно гора среди сопок. Он лежал на спине, держась за живот, а вокруг алели яркие красные пятна. Тучное тело оказалось легкой мишенью для шальных пуль, щедро посыпаемых противником.

– Сиг! – крикнул Йозеф и пополз к товарищу, но шквальный огонь прессом прижимал к земле.

– Стреляйте, черт возьми, стреляйте! – кричал Херрик, осмотрев корчившийся от страха взвод.

Не только Сигфрид лежал среди пятен крови, но и те, кто был в первых рядах, но их Йозеф не знал, о них он не думал, их смерть могла пройти почти незаметно для него. Обезличенные ряды тел, судьба которых лежать в одной могиле, если повезет не остаться гнить на поле брани поедаемые воронами. Для кого-то они важны и любимы, а для кого-то лишь номера значков в списке потерь.

Пулемет затих, видимо, перезаряжали ленту. Солдаты вопрошающе посмотрели на командира. Он молчал. Укрытий поблизости не было, лишь заснеженное поле и пара чахлых деревьев. В секунды затишья были слышны стоны, тяжелое дыхание раненых и бестолковая стрельба пары винтовок. Йозеф вплотную подполз к Сигфриду.

– Ты как?

– Не очень. В животе болит.

Он затыкал рану руками и едва слышно поскуливал.

– Да пошло всё к черту! – воскликнул один из солдат и, поднявшись, побежал прочь от деревни, назад к полустанку. Грохот пулемет вновь сотряс воздух и с редких деревьев осыпался снег, а птицы вспорхнули с ветвей. Солдат рухнул с тремя отверстиями в спине, а орудие продолжило свою песню смерти. Йозеф вжался в снег. Он понял, что следующим может быть он, или кто-то из товарищей. Рядом уже истекал кровью Сигфрид, а от малодушных Ханка и Юргена не было толку. Конрад и Астор безуспешно расходовали боезапас. Они были хорошими стрелками, но противник заранее укрепился. Йозеф не был выдающимся снайпером, но с детства прицельно кидал камни и в учебке лучше всех швырял гранаты. Приказа не было, но Йозеф, нащупал пару гранат на поясе. Он взял одну в руку за длинную деревянную рукоять и отвинтил крышку в нижней её части. Шнур с фарфоровым шариком незамедлительно оказался в другой руке, и Йозеф энергично дернул детонатор. Среди шума пулемета беззвучно щелкнул механизм, и воздух рассекла взрывная колотушка. Йозеф мысленно отсчитывал секунды. Три. Четыре. Пять. Он поднял голову. Взрыв. В ушах загудело. На взвод посыпался снег и земля из воронки, но пулемет лишь ненадолго затих. Недолет. Граната взорвалась в нескольких метрах от укрытия.

– Бросайте! Бросайте еще! – кричал оглушенный обер-лейтенант Херрик. Никто не реагировал кроме Йозефа. Он еще раз прикинул расстояние и повторил бросок. Взрыв. Эхо разлетелось по полю, следом за собой оставляя тишину. Пулемет замолчал.

До деревни Сигфрида тащили, потея и кряхтя Юрген и Ханк. Убитых решено было забрать позже. Пришедшие в чувство сослуживцы восхищенно глядели на Йозефа, словно на героя, а кто-то даже одобрительно потрепал его по плечу. Он чувствовал себя великолепно, но обер-лейтенант Херрик велел не расслабляться. В деревне еще мог оставаться противник.

Йозеф глядел через прицел винтовки. Мир словно превратился в тир и он, в поисках мишени, подступал к деревне вместе с остальными. Рядом шли Конрад и Астор, прикрывая раненного товарища и его носильщиков. Йозеф остановился и посмотрел назад. За Сигфридом тянулся след красных капель, и обрывался неподалеку от места, где лежали два тела, навсегда пропавшие в далеких, чужих снегах. Эйфория прошла, а через минуту, обернулась леденящим, как сам этот край ужасом. Йозеф подошел к окопу с пулеметом. Два развороченных по грудь тела лежали с застывшими окровавленными лицами, а глаза вопросительно смотрели в небо. Издалека Йозефу казалось, что он все лишь вырубил пулемет. Но реальность оказалась страшнее выдумки. Это была его граната. Двое. Один молодой, немного старше Йозефа. Второй с густой длинной бородой мужчина в меховой шапке, возможно, отец первого.

– Партизаны, – с отвращение сказал Херрик, внезапно оказавшись рядом. Йозеф испуганно дернул рукой и чуть не нажал на курок винтовки.

– Грязные, пренебрегающие всеми правилами войны ублюдки. Засады, похищения офицеров, маскарад с формой, – он кивнул на молодого убитого в форме вермахта, – вот их методы. Это был тот солдат, который показался из-за дома за минуту до обстрела. Похищенная форма была изодрана, в бурых пятнах застывшей крови. Херрик пошел дальше, держа наготове пистолет.

Йозеф задумался над словами командира: «Правила Войны? Разве думаешь о правилах, когда стоишь на краю пропасти?»

Дрожащие от холода и адреналина первого боя солдаты вошли в деревню. Тихо и пусто, словно те двое были единственными жителями, призраками, охраняющими мертвое поселение. Над хатками тянулись черные струйки дыма. Внутри есть огонь, есть тепло, значит, и жизнь, что томится в ожидании под заснеженными крышами домов.

Дверь самого большого здания робко приоткрылась скрепя петлями. Из проема показался тощий старик небольшого роста. Херрик грозно посмотрел на него и тот чуть не захлопнул дверь от испуга. Обер-лейтенант выкрикнул что-то на русском и старик, помедлив, открыл дверь.

– Гер офицер, не стреляйте! Мы простые крестьяне, – внезапно заговорил он на немецком.

– Староста?

– Да. Меня зовут Валерьян, – из дома показалась пара рук, подали ему шубейку и он, одевшись, вышел навстречу с Херриком. В окне другого дома показался любопытный взгляд ребенка, от дыхания которого запотевало стекло.

– Гер Краузе, – представился Херрик. Среди солдат раздались смешки. Мало кто знал его фамилию, и некоторым она показалась забавной. – Вы говорите по-немецки?

– Немного, Гер Краузе, – словно извиняясь, сказал Валерьян.

– Надеюсь, вашего знания немецкого будет достаточно, что бы назвать мне хоть одну причину, по которой вас не стоит прямо сейчас вздернуть перед домом, за содействие партизанам.

– Гер Краузе, мы живем на отшибе России, – староста запнулся, – то есть Советского Союза. За всю жизнь мы всего два раза видели большевиков: в революцию и сейчас, в войну, когда забирали пригодных для службы мужчин. Приходят советы, приходят немцы, а мы остаемся, забытые в глуши бедные люди. Это ведь даже не деревня, это хутор. Если бы не железная дорога, построенная еще при царе, мы так и остались бы белым пятном на карте.

– Пока не вижу причин сохранить вам жизнь, – сухо сказал Херрик. Солдаты позади него переваливались с ноги на ногу от холода, а Йозеф подпрыгивал, пытаясь согреться.

– Послушайте же, пришли немцы, затем партизаны ночью перебили всех и торжественно объявили, что освободили нас. Взяли еду из наших и без того скудных запасов, сказали на дело борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. А взамен оставили двоих людей и пулемет. Разве мог я им возразить?

Херрик щурился думая, что ответить. Деревня в ожидании погрузилась в тишину.

– Прошу прощения! – громко сказал Конрад, рискнув перебить командира, – у нас тут товарищ кровью истекает, может это сначала, а потом разговоры?

Херрик пристально посмотрел на выскочку и стонущего Сигфрида. Он перевел взгляд на старосту.

– Несите его ко мне в дом! – предложил Валерьян. Ханк и Юрген ожидали одобрения Херрика, и когда тот кивнул, они, уставшие уже держать тучное тело Сигфрида, поволокли его к дому старосты. Деревянные ступени крыльца жалостно заскрипели под весом трех парней. Дверь распахнула женщина средних лет. Русые волосы её были убраны в хвост, а лицо выражало бесконечную усталость. Бледные губы и тонкий нос придавали ей вид печальной аристократичности, революцией навсегда изгнанной из этой страны. Однако изголодавшиеся солдаты зашептались, а более смелые игриво насвистывали даме. Йозеф не смог разделить всеобщего восторга. Глядя на неё, он вспомнил мать. Она так же бледнела, узнав, что сын уходит на фронт и так же устало смотрела на отходящий с ним поезд, когда все слезы уже были выплаканы, оставив лишь сухую печаль. Йозеф посмотрел на Херрика. Командир жадным взглядом хищника смотрел на женщину. Во взводе ходили легенды о любвиобилии и похотливости обер-лейтенанта.

Сбит с толку, потерян, пленен. Как еще Йозеф мог описать нахлынувшее чувство, когда вслед за усталой женщиной показалась молодая, лет семнадцати девушка? Она выглянула из-за её плеча, блеснув сияющими зелеными глазами. Светлые волосы были заплетены в косички, ниспадающие ниже плеч, от чего выглядела девушка совсем по-детски. Йозеф ловил каждый отблеск света на её гладкой коже, мечтая оттянуть момент, когда раненного занесут и девушка скроется в доме с остальными. Йозеф посмотрел на усталую женщину, и снова на молодую девушку. Те же тонкие черты, но еще играющие румянцем щеки и лицо без изъеденных временем пропастей морщин в уголках губ и глаз, взгляд, наполненный любопытством и интересом к жизни, что так часто угасает с годами обремененных опытом. Та святая невинность, иконописный лик, глядящий на очередных захватчиков как на приезжую ярмарку шутов и акробатов. Она не ждет от них ничего, просто смотрит, внимает происходящему без пелены былого опыта, ошибок, предвзятых взглядов, и великий грешник этот мир, что когда-нибудь так больно ударит, разобьет о твердость бытия хрупкий сосуд наивности и простоты.

Дверь захлопнулась, и сияющий свет юности погас, сменившись слепящим блеском снега. Йозеф глубоко вздохнул, всё это время он едва дышал и голова закружилась. Командир подошел к Валерьяну и о чем-то тихо заговорил. Все внимательно смотрели на них – солдаты, жители деревни из-за запотевших окон домов. Решалась судьба многих. Решали её – двое. Лицо старосты вдруг исказилось под давящим шепотом Херрика и замерло в печали. Но спустя секунды Валерьян кивнул, согласившись на что-то ужасное. «Сделка с дьяволом» – подумал Йозеф.

***

– Сигфрид, хитрый жук! – воскликнул Астор.

– Почему же? – удивился Йозеф.

– Всегда знает, где теплее и уютнее. Точно специально пулю словил, чтобы оказаться в доме старосты да в окружении милых дам!

– А те двое, которым мы недавно ямы в мерзлой земле рыли тоже это специально, отдохнуть, да?! – гневно сказал Конрад, а пожилая женщина, хозяйка дома, не понимая немецкой речи, испуганно перекрестилась и подала на стол. Запахло перловой кашей с тушеной говядиной, ароматным паром, приглашая к обеду. Это Конрад дал из своего пайка консервы, сам не понаслышке зная бремя нищеты и голода.

– Да ладно тебе, успокойся, шуток не понимаешь? – примирительно сказал Астор.

Конрад фыркнул и взялся за ложку.

Они доели кашу и все вместе закурили, когда распахнулась дверь, и холодный воздух ворвался в согретую печкой избу.