Музыка из чулана

Но я упорно стремилась выйти из чулана в другой мир, настоящий. Если гулять, так по оживлённым улицам, если дружить, так с теми, кто видит. Получалось не слишком хорошо. Меня так и не приняли в стаю, ведь со мной слишком много возни.

Юношеские годы я переживала тяжелее всего. Лет в тринадцать меня неотступно стал преследовать вопрос: как я выгляжу?

Мама считала меня красивой, но в этом щекотливом вопросе ей веры не было.

Помню своё отражение в зеркале: слегка лопоухая девчонка с неприбранными русыми волосами и глазищами в пол-лица. Но прошло уже столько лет, и я изменилась. Ощупывала уши: всё так же торчат, но их прикрывают длинные, до пояса, волосы. Глаза так и остались большими. Нос… нос как нос. Губы мне казались слишком тонкими, но мне не с чем было сравнить.

Оставалось лишь принять себя такой, как есть, всё равно другой мне уже не стать. Со временем я поняла, что никому, в сущности, до меня дела нет, и внешность волновала меня уже не так, как страх навсегда остаться в одиночестве. Мамы не станет, а кому, кроме неё, я нужна такая, сломанная? В лучшем случае таким же, как я. И как вы себе представляете нашу совместную жизнь? Будем постоянно натыкаться друг на друга и неловко извиняться? Обхохочешься. Про дела постельные я вообще молчу. О них я узнала из любовных романов, но сразу отправила эту тему на самую дальнюю полку чулана. Глупее, чем в момент в буквальном смысле слепой страсти, выглядеть нельзя. В общем, для меня тема была закрыта.

А если серьёзно, таким, как мы, всегда был нужен кто-то третий: нянька для великовозрастных беспомощных детишек, чтобы убирать, готовить и оплачивать счета. Мама взвалила бы на себя и эту ношу: надо же, девочка нашла себе пару под стать, пусть и он живёт теперь с нами. Только такой жалости мне было не нужно, до сих пор её не выношу.

***

Прослушала запись: получилось, будто я только и делаю, что жалуюсь на судьбу. Не думай, что я жалею себя, просто иногда становится грустно от того, что не все мечты могут сбыться.

Но было и много хорошего. Например, музыка.

Ещё в начальных классах я поняла, как сложно будет устроиться в жизни. Думала, для нас существует только два пути: или творчество, или упаковывать бахилы. Конечно, я выбрала первое и не прогадала.

Ты помнишь, мама мне ни в чем не отказывала, и уговаривать её долго не пришлось. Когда я переступила порог музыкального класса, меня захлестнули яркие запахи дерева и лака, волшебная какофония неумелой ученической игры, и я поняла, что полюблю это место всем сердцем. Так и случилось.

Я выбрала скрипку, хотя знала, что будет тяжело. Но ни один инструмент не звал меня так сильно, не пел со мной в унисон так, как она. Её голос напоминал плач моей души по утраченному; она открыла миру, как же сильно я люблю жизнь, несмотря ни на что. Скрипка стала моим голосом, а смычок – продолжением руки. Натренированные пальцы и слух сразу поняли, что делать, и день за днём я всё больше приближалась к совершенству.

Когда я играла, то забывала о том, что мои глаза не видят: они мне были не нужны. Музыку я видела чем-то другим. Пальцы пробегали по рельефу шрифта, и я уже знала, какой получится симфония.

Страх одиночества забился в самый тёмный уголок сознания: с музыкой я никогда не была одинока.

Конкурс за конкурсом я оставляла конкурентов позади и стала местной знаменитостью. В газетах обо мне писали: «Слепая девочка поразила жюри своей виртуозной игрой». Мало кто знал, как тяжело мне давалась учёба: я не могла одновременно играть и читать с листа, поэтому каждое произведение разучивала медленно, пальцами, пока не стала воспринимать любую мелодию на слух. По той же причине я не могла играть в оркестре, не могла видеть дирижёра. Моя судьба – извечное слепое соло.

Вполне ожидаемо я решила связать жизнь с музыкой и без проблем поступила на музыкальный факультет. Вечерами после учёбы я спрашивала электронного помощника о ближайших оркестровых концертах и заказывала билеты всегда в один и тот же ряд. В назначенные дни надевала выбранное на ощупь платье до щиколоток и отправлялась в концертный зал. Там терпела небольшое унижение – билетёрша помогала раздеться и провожала до кресла – и окуналась в свой мир. В темноте рождалась музыка, и я видела её. Разгорающийся огонь крещендо; густой и тяжёлый, подобный океанским волнам гравэ; мерцающие искры в ночном небе – спиккато; цветные всполохи деташе. Я придумывала новые цвета, формы, каких, наверное, никогда не существовало в реальности, представляла диковинных зверей и невероятно красивых людей. Я ослепла ещё до того, как впитала общепринятые каноны красоты, и тебе мой мир мог бы показаться странным. Он был только моим.

Вот тогда всё и началось.

***

Концерт только начался, зал притих и уподобился лодкам, уносимым набиравшим силу потоком музыки. Я погрузилась в свой любимый мир, но что-то было не так.

Кто-то проталкивался по ряду, где я сидела, шёпотом извиняясь на ходу. Я всегда садилась в последнем ряду у стены, чтобы не мешать пришедшим после меня, и обычно оставалась в одиночестве: эти места нельзя назвать популярными. Но человек двигался прямиком ко мне и сел рядом. Правым боком я ощутила исходящий от него жар и поняла, что это мужчина.

Мыслями я вернулась к концерту, но меня снова прервали.

– Неудобное место, – шепнул мой сосед. – Почти ничего не видно.

Я вздохнула. В темноте зала он, вероятно, не заметил, с кем сидит.

– Зато прекрасно слышно, – грубовато ответила я и тут же устыдилась своего хриплого голоса.

– Жаль, я забыл очки, – сказал сосед и зажужжал замками. – А, вот же они!

Я запыхтела от негодования и попыталась сосредоточиться на музыке. Но темнота перед глазами так и осталась непроницаемой.

Сказать по правде, запахам в своей жизни я отводила незначительную роль. Могла определить, что лежит передо мной на тарелке и заметить запах тления ещё до внешних проявлений порчи. Маму я узнала бы всюду: она пахла перезревшим виноградом и немного кислой капустой. Свой природный запах она прятала под флёром ландыша и бергамота, но к вечеру её естественное амбре всегда брало верх.

Мужчина по правую руку от меня пах совершенно по-другому.

Оглушающий, наглый, мускусный аромат. Немного древесной коры и сосновой хвои. Букет лесных трав. Свежесть ледяного прозрачного ключа. Человек, пахнувший так, не мог быть мягкотелым и суетным, каким показался мне вначале. От него исходила спокойная, жёсткая, не терпящая компромиссов мужественность.

За этой плотной вуалью ароматов я почувствовала запах его кожи: такой же свежий, но приятно сладкий. Без всякой робости он вторгался в мой мир и разрушал его волшебство. Я злилась на него, но больше на себя за то, что не могла сосредоточиться. Концерт прошёл для меня впустую. Мужчина незаметно ушёл, унося с собой всю коллекцию запахов, что без малого два часа не давали мне покоя.

На следующий музыкальный вечер я возлагала большие надежды: на гастроли приехал знаменитый итальянский скрипач. Я неловко пробралась по последнему ряду, запинаясь о свою же трость, и неожиданно наткнулась на чьи-то колени. В нос ударили мускус и хвоя.

– Добрый вечер, – сказал мой сосед, пропуская меня. – Знаете, я начинаю привыкать к этому месту. Оно не так уж отвратительно, как мне казалось.

Я ощутила, как воздух колыхнулся от его улыбки. Он, несомненно, заметил мои трость и очки; почему-то это показалось мне важным.

В этот раз скрипач-виртуоз всё-таки увлёк меня в музыкальную вселенную, но тот вечер навсегда был отмечен ароматом моего уже дважды соседа по ряду.

Нам предстояло сидеть бок о бок ещё много вечеров подряд. Он слушал игру молча, и его присутствие выдавали лишь вежливое: «Добрый вечер» и, конечно, его бьющее в ноздри амбре. В конце концов, я поймала себя на мысли, что жду вечеров уже не ради музыки, а ради того, чтобы узнать: придёт ли незнакомец на этот раз и сядет ли снова рядом, и сама же этой мысли испугалась. Забыла тебе сказать: я с детства страдаю неуёмным любопытством. Едва добравшись до середины книги, обязательно заглядываю в конец, чтобы наперёд знать, что мои страхи за героя напрасны. А ещё я по любому поводу задаю себе вопросы и всегда ищу на них ответы. Этим мы с тобой похожи.

Вот и тогда я спрашивала себя: зачем я жду наших безмолвных встреч?

Мужчины, к слову, не было на привычном месте лишь дважды. Два вечера подряд я в волнении кусала ногти и проводила ладонью по пустующему креслу.

Затем он снова объявился. Его «добрый вечер» меня не удовлетворил. Язык чесался спросить его о причине долгого отсутствия, но кто я ему, чтобы требовать ответа – жена? А, может, он и вправду женат? Почему тогда приходит сюда в одиночестве?

Отгремели аплодисменты – люди потянулись к выходу. Я терпеливо ждала, когда сосед поднимется с кресла. Вместо этого он шепнул: «Жду вас на крыльце». От его дыхания мне стало жарко.

Прокладывая путь тростью, я вышла на крыльцо и задалась другим вопросом: зачем я иду к этому человеку? И сама же ответила: из любопытства.

Я нашла его по запаху.

– Позвольте вас проводить, – попросил он и спрятал мою ладонь в своей.

Кольца на пальце не было.

С минуту я колебалась, раздумывая, могу ли довериться незнакомцу и даже открыть, где я живу. Но он так крепко держал мою руку, будто не собирался отпускать, что сомнений не осталось. Он станет мне либо стеной, либо убийцей.

Я пошла за ним, ведомая его сильной рукой.

– Вы – та самая, – сказал он по пути.

Я вскинула брови.

– Та самая девушка со скрипкой. Я слышал вашу игру. С тех пор прошло пять лет. Вы не изменились, чего не скажешь обо мне.

Помолчав, он добавил:

– Ваша музыка помогла мне.