Наследник

И не подумайте. Просто мне хотелось сделать человеку приятное. И вовсе не тому человеку, про которого вы подумали, а конкретно этому. Хотелось, и все.

Мы запускали их до темноты. Многоступенчатые и сферические, ракеты и межпланетные станции, катера и летающие тарелки. Они пускали снопы пламени и шлейфы дыма, визжали и скрежетали, взлетали вертикально вверх или по параболе, прожигали дырки в полу и норовили выскочить в окно, а одно блюдце исхитрилось выйти на орбиту, и продавец, которого, кстати, звали Жак, сказал, что теперь его можно будет перехватить только завтра, на следующем околоземном витке.

Мы кричали и смеялись. Я высохла и вспотела, на голове у меня творилось черт-те что от вихревых течений и электромагнитных эффектов. И, конечно, я никак не могла выбрать. А когда определилась, обнаружила, что после супермаркета у меня почти не осталось с собой денег. Но Жак пообещал подождать, когда я занесу. И вообще, он вел себя, как нормальный коммунист.

Я попросилась выйти за него замуж, но оказалось, что у него жена и восемь детей. Вот так всегда. Повезло им, есть, во что играть.

Глубокой ночью я возвращалась в гостиницу со звездолетом подмышкой и представляла себе, как удивится Николай, свернувшийся клубком у меня под дверью. И обрадуется. Да, вот именно, я непоследовательная. Я уже хотела, чтобы он обрадовался.

Но Николая под дверью не было. Был штангист. Сказал, что за те четыре с половиной часа, что он меня караулит, никто ко мне не приходил.

Штангиста я послала.

* * *

С утра я решила сходить на Эйфелеву башню. Просто так. А вдруг?

Там опять сидел Луи-Симон. И опять, как в прошлый раз, сделал вид, что он меня не видит и не знает, да и вообще, его здесь вроде бы и нет. Я была не против.

Подошла к парапету. Сегодня дул холодный ветер, волосы так и рванули куда-то в сторону от головы, а руки до плеч покрылись пупырышками. Но все равно захотелось раскинуть их и полететь кругами, постепенно набирая высоту, над Парижем, раскинувшимся внизу. Жалко, что я не умею. Чувствуешь себя последней обывалкой.

Балансировать на парапете без Николая было не в кайф. Даже учитывая Луи-Симона, который конспиративно пялился на меня из-за тарелки. Кстати, интересно, чем здесь кормят? Может быть, и съедобным, все-таки Эйфелева башня. Но есть почему-то совсем не хотелось. Возможно, потому что я довольно плотно позавтракала в гостинице, приготовив кухаркой роскошный многослойный омлет с овощами и бэконом, зеленый салат с брынзой и ореховый пудинг на десерт, – да нет, для меня это не повод. Не хотелось, и все. По невыясненым причинам. И вообще, делать тут было нечего.

Напоследок я послала воздушный поцелуйчик Луи-Симону, чтоб знал. Поцелуйчик шлепнулся ему между носом и левым глазом, и, уходя, я успела увидеть, как ошарашенный парижанин усиленно трет физиономию платком.

Затем я потопала по Парижу, куда ботинки несут. И не особенно удивилась, когда они вынесли меня к старинному корпусу Сорбонны. Запомнили вчерашний маршрут, что само по себе нормально и даже предсказуемо. Да-а, что-то я сегодня веду себя просто до неприличия по-обывальски. Вредно спать одной, да еще с действующим звездолетиком на тумбочке – привязанным за веревочку, чтоб не улетел. И чтобы детеныш сумчатой не спер, он неравнодушен к блестящим штучкам, я заметила.

В сорбоннские ворота протопала дружной толпой делегация нашего города, в том числе неюная девушка с большим носом и влюбленными глазами (ха-ха), мужичок, вчера аж извертевшийся на стуле, чтобы меня рассмотреть, и старая вешалка, которую пришлось даже не зомбануть, а конкретно мнемоблокировать. Потому что идиотка. Из-за нее у Николая точно были бы неприятности, а мне этого не хотелось.

Самого Николая в группе я что-то не заметила. Мало ли, может, опаздывает или, наоборот, пришел раньше. Не очень-то и хотелось. Я послала ментальный вызов девушке с носом. И когда она, закрутившись на месте, пропустила группу вперед, а сама спустилась со ступенек, подошла к ней вплотную и сказала:

– Я ему звездолет купила. То есть, его сыну. Увидишь – передай, пускай заберет.

– Жанна!..

Она захлопала глазами и, кажется, была не прочь пообщаться со мной подольше, но я развернулась и потопала прочь. Влезла левым ботинком в лужу и обнаружила, что он протекает по шву. Халтурщица Маринка. Или это после вчерашнего заплыва?

И все-таки интересно, где он ночевал? Попросился обратно в свой отель?.. вряд ли. Наверное, Андрей его куда-нибудь пристроил, и небось неподалеку – очень неподалеку! – от собственного лежбища. Он может. Тьфу!..

И я отправилась бродить по Парижу, всецело доверившись ботинкам. Похолодало, сгустился мерзкий туман, из которого что-то посыпалось, слишком мелкое, чтоб называться дождем, но тем не менее противное до ужаса. Зашла в бистро – так, выпить кофе и согреться – но счастливо напоролась на понятливого повара и решила перекусить. Ингредиенты у них, правда, имелись в наличии слабоватые, но поварское искусство при нулевом коэффициенте сопротивляемости многое компенсирует.

Выйдя на улицу – б-р-р-р! – задумалась о дальнейшем убийстве времени. Все-таки с Николаем было гораздо веселее. Более того, с ним запросто получалось прочувствовать, как приносишь пользу всем коммунистам мира и великому делу прогресса. Нет, правда? А вдруг он все-таки допишет свой труд, и обнародует, и заставит к себе прислушаться! – и тогда меня выпустят из коммуны, дадут кучу денег, производительных сил и прочих рычагов влияния… Николай прав: я такого наворочу! Прогресс понесется вперед сумасшедшими скачками, как Маринка сразу после подзарядки. А потом я выйду замуж и нарожаю детей, восьмерых, как у Жака. Если они начнут материализовать пожароопасную органику, пусть сами и тушат. А я поеду путешествовать по всем-всем городам. Правда, говорят, они все равно одинаковые, кроме, конечно, Парижа…

Впрочем, сейчас и Париж был совершенно никакой. Серый, мокрый, полутемный в послеобеденных сумерках. Полным-полный продрогших людей, и ни одного знакомого. Хоть бы Андрей встретился, что ли. Как-то давно его не было. А ведь раньше попадался на каждом шагу… То была чистая случайность, разумеется. А вообще Париж – очень большой город.

Пошатавшись пару часов по скользким улицам, я придумала, как увидеть знакомую физиономию. А именно: навестить в больнице Стива. Эта идея меня очень воодушевила; правда, в поисках больницы пришлось поплутать черт-те сколько, моя карта вконец размокла под дождем. И было бы ради чего!

Стив оказался совершенно невменяемый. Рыдал в три ручья, орал на всю больницу, что Андрей его бросил и больше никогда не придет, разве что на его, Стивову, могилу, когда уже будет поздно. Потом вцеплялся мне в руку и умолял разыскать его ненаглядного Андрея вместе с этим его мерзавцем, разлучником, обывальской сволочью… Я сказала, что постараюсь. И по-быстренькому смылась.

Убить остаток промозглого вечера было труднее всего. Я обошла кругами, наверное, раза четыре весь Париж. Сунулась в казино и проиграла. Пошла в ночной клуб, но там стояла вонь и дым коромыслом, похуже, чем от монстров Данкиного малого, и все тусующиеся тупо ржали, как наши лоточницы. В ресторане, куда я с горя заглянула поесть, хотя аппетита ну совершенно не было, представляете?!.. в общем, тамошний персонал старательно изображал из себя обывалов, и я поленилась их принудительно зомбировать. Мелькнула мысль зайти в магазинчик к Жаку, тем более что я осталась должна ему денег, но все, что я помнила о его месторасположении – это берег Сены, и потом, все-таки восемь детей…

Дождь кончился, рекламы и витрины засверкали ярче, чем днем солнце, на улицы повыползали парижане, которые раньше прятались от сырости, и стало трудно продвигаться в толпе. Ни коммунистической, ни обывальской, незнакомой, никакой. Еле-еле доплелась до гостиницы. И решила улететь отсюда завтра же утренним рейсом. Черт, еще ведь эта модель звездолета…

На крыльце караулила сумчатая девушка; детеныш, кажется, уже спал. Сумчатая подскочила ко мне и зашептала на ухо что-то запредельным ультразвуком. Я устала. Я не понимала ни-фи-га. Потом все-таки дошло: меня ждут.

И оказалось, что ночь прекрасная и сверкающая огнями, что воздух вкусно пахнет дождем, а мне уж-жасно хочется есть! Но сначала: вспорхнуть к себе на третий этаж – не спер ли детеныш модель, несмотря на веревочку? – броситься к двери – никого нет?!.. ах да, это номер сумчатой, опять перепутала – броситься к своей двери, увидеть, как темная фигура, свернувшаяся калачиком, поднимается навстречу…

– Это я, Света, – всхлипывая, сказала она. – Он не пришел на симпозиум… Его нигде нет. Да, я знаю, Николая Петровича выселили из отеля… Но я искала по всем гостиницам для лиц социальной нормы… и вообще… звонила в больницы… подала запрос в полномочный розыск… я…

Она шмыгнула носом. Похожим на гигантскую висячую каплю.

Справка: Парижские авиалинии

Связывают Париж воздушными сообщениями со всеми городами мира. Предназначены для перевозок пассажиров социальной нормы, а также иногородних коммунистов, посещающих Париж по результатам розыгрыша.

Парижским коммунистам пользоваться услугами авиалиний категорически запрещено. В случае обнаружения при регистрации либо в салоне парижанина-коммуниста, на протяжении всего рейса нарушителя сопровождает полномочный патруль, с тем, чтобы по прибытии определить в местную коммуну пожизненно.

– Сейчас объявят регистрацию, – отчаянно шептала Светочка. – Вот, уже объявляют!.. нет, это другой рейс. Но уже вот-вот… Где он?! Жанна, где он?!!..

Я уже привыкла. И вместо того, чтоб возмутиться, успокоила дуру:

– Какое там вот-вот? Еще минуты три как минимум.

– С ним что-то случилось. Страшное. Я чувствую.

Если б ты правда могла что-нибудь почувствовать, давно жила бы в коммуне, устало подумала я. Не забыть бы отдать модель. Если Николай все-таки не придет. Собственно, я и не сомневалась, что он не придет, – а значит, логично было бы сунуть ей сверток с моделью уже, развернуться и уйти; но вместо этого я стояла на месте, не отрывая глаз от входа и напряженно вслушиваясь в объявления. Я такая, вы меня знаете.

– Ой, – Светочка подалась вперед, и вся делегация обернулась синхронно с ней. – Ник…! Нет, показалось.

– Даже не похож, – отрезала я.

Вчера мы весь день искали его. Как две идиотки.

Светочка была ну совершенно непробиваемая. Я с самого начала сказала ей, что Николай скорее всего придет прямо к самолету, а если и не придет, то прилетит следующим рейсом, никуда не денется. Что у него здесь, в Париже, есть дела и, насколько я знаю, приятная компания. Что Париж – очень большой город, и почти все полномочники здесь – коммунисты, а потому разыскивать тут кого-то – дурацкий и дохлый номер. Но до нее не доходило. Она плакала почти не прекращая и все твердила: с Николай-Петровичем что-то случилось. И было жалко послать дуру куда подальше.

Столько полномочных морд я, кажется, за всю свою жизнь не видела. А еще больницы. И морги. Можете не верить, но я за вчера перекусывала только три раза, из них один – готовыми блюдами в какой-то забегаловке! А Светочка не ела вообще. Только глотала собственные слезы.

Наконец, объявили регистрацию. Обывалы зашевелились, зашарили по карманам в поисках паспортов и билетов, поудобнее взялись за ручки чемоданов и кофров. Светочка вцепилась в мою руку, и нет бы в свободную – в ту, под которой я держала модель, завернутую в стекловату, фольгу и несколько слоев оберточной бумаги. Внутри громыхнуло. Там всю дорогу погромыхивало, и я подозревала, что какая-то деталька соскочила с места. Ну да ладно, пусть Николаев малой сам колупается.

– Жанна?! Что делать?!!

– Нервничаете, Светочка? – участливо спросила старая вешалка. Меня она так и не вспомнила, но косилась с подозрением. – Напрасно. Вы же знаете, Николай Петрович постоянно всюду опаздывает. Прилетит следующим рейсом.

– А если у него бабочки кончились? – резонно возразил дядька из их делегации, рыхловатый и добродушный. – А ведь как пить дать. Все-таки Париж!

– Какие бабочки? – всплакнула Светочка.

– Какие еще бабочки, Иван Алексеевич? – цыкнула на него вешалка. – Постыдились бы!