Привет эпохе

– Ну, это тебе повезло, – сделал вывод эксперт. – Значит, так. Я тебя кончено выручу, так и быть. Но, сам понимаешь, никакого официального ответа дать тебе не могу. Если найду схожий почерк, ткну пальцем и все. А дальше сам крутись, как хочешь.

– Когда скажешь?

– Забеги вечерком. Я сегодня дежурю, так часикам к десяти подгребай, не раньше.

В одиннадцать часов вечера он зашел в редакцию, устроился возле моего стола и выложил на стекло два листка – письмо и бланк телеграммы. «Одной рукой написаны», твердо заявил эксперт.

– Ошибки быть не может?

– Задачка для криминалиста первого месяца работы, – ухмыльнулся мой спаситель. – Уж больно характерный почерк, ну и еще кое-какие детальки, в которые я тебя посвящать не имею права.

Оставшись один, я еще раз перечитал текст телеграммы. Поздравительный текст был подписан разборчивой фамилией «Вильков».

С утра пораньше я снова отправился в колхоз и прямиком зашагал к дому Вилькова, который указал мне первый же встречный. Хозяин оказался дома. Крепкий, в меховой безрукавке, в коротко подрезанных валенках, с цепким колючим взглядом, он внимательно выслушал меня и спросил: «А почему, собственно, вы ко мне пришли?

– А разве не вы письмо в редакцию написали?

– Нет, я письма не писал, хотя изложенные вами недостатки, безусловно имеют место быть, – витиевато высказался Вильков. – И уж коли вы обратились ко мне, могу дать пояснения.

После этого он, практически дословно, пересказал анонимное письмо.

Неразумное желание тут же уличить его, взяло верх над благоразумием и я запальчиво воскликнул:

– Хотя вы утверждаете, что письма в редакцию не писали, я думаю, что автор именно вы. Уж слишком содержание письма вам хорошо и подробно известно, что вы, собственно, мне только что и продемонстрировали.

– Ну, это еще доказать надо, – спокойно парировал Вильков. – Кстати, позвольте еще раз на ваше удостоверение взглянуть, а то я что-то фамилию вашу запамятовал.

Он взял протянутое ему удостоверение, переписал на листок бумаги все данные и удовлетворенно заметил:

– Ну что ж, буду сигнализировать вышестоящим инстанциям. Обвинять права не имеете. Так что – до свиданьица. А я в амбулаторию пойду, кажись, от вашего визита давление подскочило.

В свой курятник я приехал поздним вечером. Едва попив чаю и, проглотив какой-то наспех сооруженный бутерброд, я, пренебрегая советом многомудрого своего редактора не торопиться, поспешил к пишущей машинке. Злость на этого самоуверенного кляузника клокотала во мне. И все же я понимал, что напрямую обвинять Вилькова во лжи, у меня права нет. Частной моей экспертизе не то что грош цена, она скорее против меня и обернется. Разве что полученные за эти дни данные давали мне моральное право считать негодяя негодяем.

Свой материал я построил в виде открытого письма анониму. Вилькова обозначил лишь инициалом, приписав, что односельчанам и сам он и его укусы исподтишка хорошо известны. Злым и яростным, как потом говорили, получилось то первое в моей жизни журналистское расследование.

– Факты анонимного письма не подтвердились, – докладывал я следующим утром редактору.

Сафаров удивленно поднял брови и с явным сожалением констатировал: «Факты не подтвердились, значит, и материала нет».

– Как раз наоборот, – возразил я ему. – Факты не подтвердились, именно поэтому я написал материал.

– Когда ты успел, торопыга? – в голосе шефа прозвучали нотки явного недовольства. – Ладно, оставь, я посмотрю.

– Вечером, Николай Коркин, ответсекретарь редакции, встретив меня в коридоре, ворчливо упрекнул. Из-за тебя четвертую полосу переверстываю.

– Почему из-за меня?

– Шеф только что велел твоего анонима в номер поставить. Готовь бутылку – Рубен аж сияет весь. Говорит, вот так надо работать.

Х Х

Х

…Не могу сказать, что после «открытого письма анониму» почувствовал я себя настоящим журналистом. Скорее наоборот. История с увольнением напугала меня изрядно, а скорее всего, вселила серьезные сомнения в собственных силах и способностях. Я шарахался от темы к теме, но все у меня из рук валилось. Информации и репортажи выходили из-под моего пера, а вернее из пишущей машинки, вялые, невыразительные – так, во всяком случае, мне самому казалось. И тут, видя мои метания, взялся за меня основательно Марат Садвакасов. Был он на двенадцать лет старше меня, в газете работал давно, так что ему-то самому опыта было не занимать.

– А ну-ка, ответь мне, книжный мальчик, что изрек Юрий Олеша в напутствие всем пишущим? – спросил меня однажды Марат.

– «Ни дня без строчки», – тоном прилежного ученика тотчас отрапортовал я без запинки.

– Ага, значит, помнишь, – удовлетворенно констатировал Марат. – Так вот, по отношению к себе переиначь это высказывание так – ни дня без информации.

– Да где ж ее взять, информацию эту проклятую. Я и так над этим голову себе сломал!

– Твоя беда в том, что в этом городе ты до сих пор не стал своим человеком. Ты не знаешь Андижана, не любишь его, и потому тебе все здесь кажется скучным, унылым, провинциальным.

– Ну, зачем ты так?..

– Не перебивай меня, и не возражай, Ты думаешь этого не видно? Видно, да еще как. Особенно мне. Я сам когда-то приехал сюда из Алма-Аты. Влюбился в свою Аську и приехал. Мне поначалу Андижан диким кишлаком казался, я спал и во сне видел, как в Алма-Ату возвращаюсь, а когда понял этот город, сразу открылся он мне иным. А вот каким, не скажу. Ты его для себя сам открыть должен. И тогда еще неизвестно, захочешь ли в свой родной Ташкент возвращаться. Вот что ты по вечерам делаешь, когда не дежуришь? – неожиданно поменял он тему разговора.

– Пишу, или читаю.

– Вот-вот. У тебя и друзей-то здесь нет, девушки знакомой и то нет. Короче, вот тебе план на ближайшее будущее. Утром зашел в редакцию, посидел на пятиминутке и – марш в город. Читай вывески организаций и учреждений и в первую попавшуюся заходи. Заходи и не смей уходить, сам себе запрети, пока у тебя в блокноте не будет хотя бы тридцатистрочной информашки.

– А если там писать не о чем?

– Так не бывает. Значит, ты не сумел найти ничего интересного. И грош цена тебе в таком случае, как репортеру.

И я «отправился в город». Следуя мудрому совету своего старшего друга, стучался, как говорится, во все двери. Поначалу мямлил, не умея точно сформулировать вопросы, но уже через месяц-другой всепоглощающий репортерский азарт захватил меня так, что удержу я уже не знал.

Марат оказался прав на все сто процентов. Город, совершенно иной Андижан, открылся вдруг мне. Здесь были великолепные спортсмены и студенческие команды КВН, ученые совершали открытия, а в колхозах не только выращивали хлопок, но строили жилье и разбивали прекрасные парки. С удивлением вдруг заметил, что на улицах со мной стали здороваться. Коллеги, занимавшие соседний кабинет, ворчали, что телефон на моем письменном столе теперь трезвонит беспрестанно, житья от него нет.

В центральных газетах, где количество творческих сотрудников исчислялось порой сотнями, журналисты боролись за место на полосе. В областной же редакции , при шести-то перьях, пиши – не хочу. В каждом номере у меня теперь появлялись репортаж и, как минимум, четыре-пять информаций.

«Освоив» город, стал много ездить по районам области. Поражался филигранному мастерству народных умельцев, мотался со змееловами за коброй (из яда этой змеи добывали уникальное лекарство), летал по вызовам с врачами санитарной авиации, в поисках «изюминки» мотался в самые отдаленные предгорные кишлаки. Добрался даже до высокогорных пастбищ Памиро-Алая. Ту памирскую командировку не забыть мне никогда. И вспоминаю я ее во всяких экстремальных для себя ситуациях…

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Несколько лет назад к бизнесмену и меценату Сергею Михайлову обратились представители российской ассоциации полярников. Северный полюс в опасности. Вернее, в опасности не полюс, а полное отсутствие на нем России. После развала Советского Союза не разу не могли организовать работу дрейфующей станции. А вот канадцы, американцы, французы, норвежцы и даже далекие от тех широт японцы проявляют к исследованиям Северного ледовитого океана все большее и больше внимание.

В общем, пылкие доводы полярников сводились вот к чему: уж коли государство не уделяет этой проблеме необходимого внимания, то должен же найтись истинный патриот России, который все хлопоты (главным образом финансовые!) возьмет на себя.

Михайлов доводам внял, сумел убедить и организовать еще несколько видных предпринимателей. Сергею Анатольевичу удалось консолидировать значительные средства, подготовка и работа первой российской дрейфующей полярной станции была проведена полностью на частные средства.

Подготовительный период длился почти год. Закупались домики для полярников и трактора, иные механизмы и научно-исследовательское оборудование, готовились к дрейфу полярники.

И вот наконец торжественный день настал. Из московского аэропорта Внуково чартерными рейсами вылетело сразу два самолета – как только открытие станции стало реальностью нашлось множество желающих принять участие в ее торжественном открытии. После многочасового перелета самолеты ненадолго приземлились в аэропорту Лонгиер – административном центре архипелага Шпицберген, а затем вылетели непосредственно на льдину.

По дороге бывший штурман полярной авиации Александр Валентинович Орлов, а ныне один из руководителей ассоциации полярников России, со знанием дела делился техническими подробностями. Он рассказал, что для подготовки взлетно-посадочной полосы нужно было найти определенных параметров кусок льдины длиной в 1100 метров. Удалось, правда, найти всего девятисотметровую полосу, но Саша считал, что самолеты и сядут и взлетят, так как пилоты у нас ну просто замечательные и с огромным опытом работы на Северном полюсе. Правда, один из самолетов, который доставил технику, уже на этой чертовой льдине шасси сломал, но на этот раз, глядишь, все обойдется. Он поведал мне также, что в том самом месте, где мы будем садиться, глубина Северного ледовитого океана четыре с лишним тысячи метров, но льдина, утверждал Орлов, хорошо застывшая, достаточно прочная и ничего нам не грозит. Честно признаюсь, его рассказы оптимизма мне лично не добавляли. Конечно, напросившись в экспедицию, трусом выглядеть не хотелось, поэтому я и помалкивал, вспоминая невольно свой небогатый, нот достаточно плачевный опыт общения со снежной стихией.