«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 18

В 10 часов вечера 11 (23) июня 1812 г. генерал Моран быстро переправил через Неман три роты легких пехотинцев на лодках, и под их прикрытием военные инженеры генерала Эбле принялись энергично сооружать понтонные мосты у д. Понемунь. Уже к рассвету 12 (24) июня были собраны три моста и армия Наполеона начала планомерное и спокойное (без какого-либо противодействия со стороны русских) вступление на территорию России.

…Между прочим, Ш. М. Талейран позднее очень емко и доходчиво назвал этот день «началом конца»…

Александр на следующий день после начала войны, 13 (25) июня 1812 г., издал не менее знаменитый приказ по армиям: «…Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».

Надо признать, что приказ Александра I звучит очень выигрышно – это емкие и доходчивые для простые солдата слова об обороне страны от агрессора, апелляция к либеральным ценностям (в частности, к свободе) и защите религиозных верований. Кроме того, полное убеждение в справедливости своего дела и того, что Бог на его стороне, значит, неизбежно враг будет наказан!

Тем временем дивизии Великой армии нескончаемым потоком следовали одна за другой с развернутыми боевыми знаменами, сомкнутыми рядами. Командиры в красивых головных уборах, украшенных разнообразными султанами, на гладких, мытых конях впереди, затем солдаты мерным шагом, не нарушая строя. Над Неманом стоял ровный, дробный гул тысяч солдатских ног и конских копыт.

Наполеон перешел Неман одним из первых и следил, как авангард его гигантской армии переправлялся колонна за колонной и… насвистывал. Он всегда насвистывал какую-нибудь популярную мелодию легкого жанра, когда что-то наблюдал, даже во время боев и сражений, как например, это было под Маренго, когда его армия начала пятиться с самого начала битвы, а потом и вовсе принялась ретироваться под натиском австрийцев Меласса. Вот и сейчас он насвистывал старинную песенку, кстати, одну из своих любимых – «Мальбрук в поход собрался» (Malbrouck s`en va t`en guerre)

Переправа продолжалась более двух суток. Затем еще в течение недели, пришедшие издалека, полки догоняли Великую армию, а кое-кто так и не догнал, оставшись в резерве и в… живых. Правда, до поры до времени, пока Последний Демон Войны не пошел ва-банк в 1813—14 гг.

Если не считать пары выстрелов со стороны мелькнувшего еще до начала переправы в густом кустарнике казачьего патруля (или в их сторону?), русские не оказали никаких попыток помешать французам. Это были первые выстрелы той войны, которую русские историки, на чью землю тогда весьма неразумно вторгся предельно амбициозный французский император, потом нарекут ёмко и патриотично – Отечественной войной 1812 года!

Итак, наполеоновская армия не только вошла на территорию Росси без всякого сопротивления, но и без помех двинулась вглубь нее.

Первым на ее пути значилось Ковно. (Оно же станет последним на обратном пути)

…Между прочим, так началось, пожалуй, самое рискованное военное предприятие из всех, которые случались в истории ранее. И действительно для Наполеона эта война станет самой кровопролитной и неудачной. Мало кому из его солдат суждено было вновь увидеть родной дом. Вернется лишь каждый десятый, да и то больной либо увечный. При этом каждая парижская семья оденется в траур. Но хуже всего будет другое: в этот поход французы шли как завоеватели, а вернулись, уже зная, что наполеоновская империя обречена…

Во Франции, где эту свою очередную войну французский император представил своим соотечественникам как всего лишь борьбу за возрождение Польши, ее назвали доходчиво, но буднично – Второй Польской войной или кампанией(первой, как известно, была война с Россией 1806—1807 гг.) либо Московский поход 1812 года!

Эта война станет прологом чудовищного военного конфликта, который разгорится на огромном пространстве между Москвой и границей Португалии и будет длится почти непрерывно 22 месяца, втянет в кровавую бойню миллионы европейцев, страшней которой будет спустя 100 лет лишь Первая Мировая война, по крайней мере, так полагают некоторые историки.

…Кстати, только совсем недавно, начиная с 90-х гг. XX в. тема Отечественной войны 1812 года перестала рассматриваться в российской историографии сугубо через призму идеологии славянофильства и политического великодержавного заказа в духе «Броня крепка и танки наши быстры!» (или, как поговаривали пару веков назад – «Сабли востры, кони быстры!»). Впрочем, ничего странного в таком подходе к изложению национальной истории нет: так было, так есть и так будет там, где в этом будет потребность! Госзаказы в исторической литературе всех времен и народов – явление сколь банальное, столь и понятное: национализм, шовинизм и прочие «измы» помогают правящей верхушке «рулить» своей «паствой». Так вот, ранее, особенно в советский период, многие перипетии нашествия Наполеона в Россию, в частности, трактовка судьбоносного исхода Бородинского сражения, ставшего одной из нескольких своего рода «икон» ратной истории России, подвергались такой «околонаучной» обработке, такой «лакировке» (особые всплески панславянизма отмечались в юбилейные годы этой эпохальной для русского народа войны), что вдумчивым исследователям оставалось лишь диву даваться. Сегодня, когда возможен плюрализм мнений, разрешены споры и контраргументы, когда есть возможность излагать и прислушиваться к веским доводам зарубежных историков (причем, отнюдь не славянофобов!) пытливые читатели могут сами разобраться в сложных нюансах катастрофического для Последнего Демона Войны похода в Россию в 1812 году…

С Наполеоном было большинство его знаменитых маршалов – Ней, Мюрат, Даву, Бертье, Бессьер и Лефевр (во втором эшелоне остались Макдональд, Удино, Мортье и Виктор) – имена некоторых из них уже тогда были овеяны легендами и лучшие генералы, в том числе, Фриан, Гюденн, Моран, Компан, поляк Понятовский, пасынок Эжен де Богарнэ, Сен-Сир, получивший в этом трагическом для Франции походе заветный маршальский жезл, что само по себе уникальное достижение, и многие др.

…Кстати, всем известный генерал Жюно – из первого набора «декарии» (согласно общепринятой римской военной терминологии – 10—15 чел.) знаменитых военачальников Бонапарта – по ряду объективных и субъективных причин не входил в число его наиболее толковых высших офицеров. Согласитесь, что, порой встречаемая в исторической литературе «метафора» «когорта» (римский армейский термин, обозначавший тактическую боевую единицу в 350 и более чел.) для образного «обозначения» узкого круга военачальников «генерала Бонапарта», особо близких ему еще с самого начала его невероятной карьеры, представляется, все же, слишком большой по численности для обозначения группы людей из ближайшего военного окружения Наполеона…

Правда, уже навсегда покинул его, уйдя в Бессмертие, один из самых способных маршалов Ланн. Не было с ним и чуть-чуть не доживших до вручения им заветного маршальского жезла блестящих генералов – пехотинца Сент-Иллера, кирасира д’Эспаня и гусара Лассаля, геройски погибших в войне с Австрией в 1809 г. Надолго застряли в Испании невероятно изворотливый Массена с многоопытными и разносторонними Сюше, Сультом и старинным другом «туманной юности» Мармоном, чье возвышение, все же, во многом определялось дружбой со времен «школьно/военной скамьи», чем особенным военным дарованием. Более того, «железный» Даву оказался на этот раз то ли – «не в форме», то ли – «не в своей тарелке», то ли… еще что-то. Впрочем, случай с Даву – это, скорее, тема отдельного разговора.

…Между прочим, потом было много дебатов среди историков, почему из трех возможных направлений для нанесения русским главного удара – петербургское, киевское, московское – Наполеон выбрал последнее!? Утверждается (или, все же, предполагается?), что он якобы даже иносказательно высказался на эту тему в том смысле, что «если займу Киев, то я возьму Россию за ноги, если я овладею Петербургом, я возьму ее за голову, заняв Москву, я поражу ее в сердце!» На самом деле, по началу перед ним стояли совсем иные задачи: максимально быстрый разгром русских в генеральном сражении в приграничной зоне и подписание выгодного для него мира с русским царем! Москва, все-таки, станет для него целью, но – позже и по сути дела вынужденной…

Глава 8. Начало вторжения

Уточним, что еще до наведения мостов, переправившиеся на лодках через Неман егеря из авангардной дивизии Морана, завязали короткую перестрелку с разъездом лейб-казачьего полка.

…Один из лучших пехотных дивизионных генералов Великой Армии (24 декабря 1805 г.), граф Империи (24 июня 1808 г.), пэр Франции (2 июня 1815 г. и повторно 11 октября 1832 г.) Шарль-Антуан-Луи-Алексис Моран, (4 июня 1771, Понтарлье, пров. Франш-Конте – 2 сентября 1835, Париж) родился в семье адвоката Алексиса-Франсуа Морана (1747—1829), изучал юриспруденцию в Безансоне и в 1791 г. защитил степень кандидата права. Уже через год, 9 августа 1792, он стал капитаном 7-го батальона волонтёров департамента Ду, а ещё через месяц его повысили до подполковника. В 1792—93 гг. он сражался в рядах Рейнской армии. 8 сентября 1793 г. в бою при Ондсхоте Моран первым ворвался в город со знаменем в руках. В 1793—94 гг. он воевал в Северной армии (при Ваттиньи и Альденгофене), в 1794—96 гг. в Самбро-Маасской, а с января 1797 г. в Итальянской армии. 14 января 1797 г. Моран отличился, сражаясь с австрийцами при Риволи, ранен пулей в бедро в сражении при Спримоне. Он участвовал в Египетской кампании в составе дивизии генерала Дезе. После сражения у Пирамид, прямо на поле боя, он был произведён в чин полковника и возглавил 88-ю линейную пехотную полубригаду. Участвовал в завоевании Верхнего Египта, сражался при Эль Ганайме и Саманхуде. За мужество, проявленное во время этой кампании, 6 сентября 1800 г. получил чин бригадного генерала. С мая и вплоть до конца июля 1801 г. Моран командовал бригадой в дивизии генерала Вердье. 9 августа (14 сентября) 1801 г. он вернулся во Францию. [И с той поры у него адъютантом стал его младший брат Алексис-Никола-Бернарден (р. 1774 г.), барон Империи (15.8.1809), ранен при Ауэрштедте, ранен в левую ногу при Ваграме, из-за последнего ранения уволился в отставку в апреле 1813 г.] 30 августа 1803 г. Моран-старший был переведён в военный лагерь Сент-Омер. 30 августа 1805 г. – командир 1-й бригады 1-й пехотной дивизии генерала Сент-Илера IV-го корпуса Великой Армии В сражении при Аустерлице Моран командовал пехотной бригадой, входившей в состав IV-го корпуса генерала Сент-Илера. Его бригада, включавшая в себя всего лишь один полк (10-й полк лёгкой пехоты), в районе Праценских высот подверглась атаке превосходящих сил противника и понесла значительные потери, а сам он был ранен. Если бы не своевременный подход соседних частей Великой армии, полк Морана был бы полностью уничтожен. За проявленное в ходе кампании мужество (24 декабря 1805 г.) Моран был произведён в чин дивизионного генерала. 14 февраля 1806 г. его назначают командиром 1-й дивизии III-го корпуса маршала Даву. Моран сумел завоевать доверие и уважение со стороны своего ворчливого начальника и стал, наряду с генералами Фрианом и Гюденом, одним из его наиболее приближённых помощников. В Прусской кампании 1806 г. в битве при Ауэрштедте (14 октября 1806 г.) полки Морана беглым огнём отразили атаки прусской кавалерии, а затем перешли в контрнаступление и разгромили войска герцога Брауншвейгского. Генерал в этом бою был ранен в руку. Дивизия Морана участвовала во взятии Кюстрина (1 ноября 1806 г.), а также в Польской кампании 1807 г. сражался при Чарново и Голымине. В битве при Прейсиш-Эйлау (8 февраля 1807 г.) бравый генерал получил новое ранение. С 12 октября 1808 г. – командир 1-й пехотной дивизии Рейнской Армии маршала Даву. В ходе Австрийской кампании 1809 г. Моран сражается при Арнсхофене, Абенсберге, Ландсхуте, Экмюле, Регенсбурге. В битве при Ваграме (5—6 июля 1809 г.) он был ранен, но именно части его дивизии смяли левый фланг австрийцев, что решило исход всего сражения. С 13 июля 1810 по 3 марта 1812 гг. Моран исполнял обязанности губернатора Гамбурга. 24 июня 1812 г. Моран удостоился чести первым переправиться на правый берег Немана у Ковно, открыв, тем самым, Русскую кампанию. 17 августа его дивизия в ходе ожесточённого боя занимает южные предместья Смоленска. В Бородинской битве полки Морана атакуют Курганную высоту, неся при этом огромные потери от русской артиллерии. Сам генерал получает тяжелое ранение картечью (осколком ядра?) в подбородок. В конце 1812 г. остатки его дивизии покинули Россию. С 17 марта 1813 г. Моран командовал 12-й пехотной дивизией, входившей в состав I-го, а затем IV-го корпусов генерала Бертрана. Участвовал в битвах при Лютцене и Бауцене. 6 сентября 1813 г. в сражении у Денневица после поражения французской кавалерии стойкость Морана спасла остатки корпуса маршала Нея и позволила французам отступить. Отличился в боях при Вартенбурге и Ханау. 16 ноября 1813 г. возглавил IV-й корпус и с декабря 1813 по апрель 1814 гг. руководил обороной Майнца, покинув его со своими войсками лишь после окончания войны (4 мая 1814 г.). При Первой Реставрации оставался с 15 октября 1814 г. без служебного назначения, но во время «Ста дней» служил адъютантом у Наполеона и 1-м полковником пеших егерей гвардии. 2 июня 1815 г. получил титул пэра Франции. В битве при Ватерлоо отчаянным усилием сумел выбить пруссаков из Планшенуа, но этот его подвиг уже не мог изменить положения. За это сражение Наполеон пожаловал Морану Большой Крест орд. Почётного легиона (правда, награда нашла героя лишь в 1830 г. – уже при Июльской монархии). Внесенный проскрипционные списки 1 августа 1815 г. и заочно приговорённый Людовиком XVIII 29 августа 1816 г. к смерти Моран был вынужден скрываться на родине своей жены – в Польше. Он получил прощение лишь 14 июня 1819 г. Был оправдан Военным судом в Страсбурге, ему вернули чин дивизионного генерала, восстановили на военной службе (с 1 сентября 1819 по 12 января 1820 гг. он служил в Королевской гвардии), а также вторично провозгласили пэром Франции (11 октября 1832). Скончался четырежды кавалер орд. Почетного легиона (Легионер – 11 декабря 1803 г., Коммандан – 14 июня 1804 г., Великий офицер – 7 июля 1807 г. и Большой крест – 18 октября 1830 г.) в своём парижском особняке в 64 года, 26 из них отдав армии, дослужившись до див. генерала за 13 лет и был похоронен на кладбище Пер-Лашез. Его доблестное имя выбито на Триумфальной арке в Париже…

«Отметившись» пальбой, казаки стремительно исчезли в густом кустарнике в неизвестном направлении, что, впрочем, был им очень присуще. Их командир граф В. В. Орлов-Денисов немедленно доложил о переправе в штаб армии в Вильно Барклаю. Об этом же сообщил и ковенский городничий, чей город вскоре был занят французскими войсками.

…Между прочим, в ночь на 12 (24) июня в честь русского царя «печально известный» барон Л. Л. Беннигсен давал бал в имении «Закрете» под Вильно, приобретенном в память об удачно произведенной им чуть ли не 20 лет назад атаке русской кавалерии на конницу поляков в 1793 г. Бал был приурочен к радостному известию от Кутузова о заключении долгожданного мира после многолетней войны с Турцией. В ту пору Леонтий Леонтиевич все еще был не у дел и в расчете на царскую благосклонность сделал замысловатый маневр, своего рода «ход конем»: продал ему в тот вечер свое имение… под Вильно за 12 тыс. золотых рублей. Более того, Беннигсен явно не исключал, что очень скоро Вильно может оказаться под неприятелем (а значит, он лишится своего имения) и «тактично» воспользовался тем, что оно понравилось «плешивому щеголю». Забавно, но прямо в канун намечавшегося веселья, возведенный к празднику в Закрете временный летний праздничный зал, на постройку которого среди гвардейского офицерства собирали «пожертвования» с помощью «билетов» за 100 рублей (серьезные, между прочим, по тем временам деньги!), неожиданно рухнул! Кое-кто из императорского окружения заговорил о происшествии как о плохом предзнаменовании! Но Александр I, несмотря на то, что над его империей уже давно нависла угроза вторжения Наполеона, приказал убрать рухнувшие стены: «Мы будем танцевать под открытым небом!» Ходили слухи, что «происшествие» в Закрете имело французские «корни»: крыша банкетного зала рухнула не без «ведома» спроектировавшего его архитектора некого немца Шульца. Но у него что-то там не срослось с планируемым временем обрушения и крыша рухнула сразу же после его побега. Веселье было в полном разгаре, когда в 11 вечера адъютант Барклая А. А. Закревский принес генерал-адъютанту императора, министру полиции Александру Дмитриевичу Балашову (1770—1837) грозную весть: Последний Демон Войны уже пошел войной на царя Вся Руси и вторгся в ее необъятные просторы. Главная «звезда» бала (император, между прочим, был прекрасный танцор!) попросил никому ничего не сообщать и веселье продолжилось. Только в первом часу император покинул зал, якобы сказав при этом: «Господа офицеры, по коням!» И господа поспешили выполнить приказ государя! А среди прекрасных дам, еще недавно мечтательно кружившихся в ласково-крепких объятиях военных – настоящих мужчин-мачо – в вальсе, полонезе и мазурке, уже испуганно зашелестело: «Война? Война! Война… Ах, эти душки военные!!!» [И кое-кто из наиболее шустрых «вострух» еще успел «опорожнить любовный бокал по полной программе» со своим избранником- (ами), прежде чем сигнал трубы и армейский приказ отправит его (их) в военный поход, возможно, последний в его смертельно опасном ремесле.] Немало мемуаристов и с их слов писателей разных мастей и различного толка писали и будут писать, что Александра I неожиданное известие о переходе французами р. Неман, полученное на балу в Закрете, якобы застигло врасплох, а он видете ли даже бровью на глазах у всех не повел. Это сегодня доподлинно известно, что русская разведка заблаговременно узнала о точной дате начала войны и примерно указала возможные пункты форсирования Немана. А тогда все было совершенно секретно! Итак, бал был 12 июня, а уже 16 июня – через три солдатских (суточных) перехода – Бонапарт войдет в Вильно…

Получив сообщение о вторжении войск Наполеона, Александр I попытался было начать переговоры. В ставку французского императора, в занятое им… Закрете, был направлен царский генерал-адъютант А. Д. Балашов с предложением начать мирные переговоры при условии обратной переброски наполеоновских войск на левый берег. На самом деле царь не рассчитывал на «добрую волю» своего несостоявшегося родственника «корсиканского разлива» и стремился хоть как-то выиграть время столь необходимое для организации сопротивления, уточнения диспозиции, соединения всех русских войск и, конечно, демонстрации для просвещенной Европы своего миролюбия. Недаром, отправляя своего генерал—адъютанта к Наполеону, «непрозрачный» российский император прямо заявил ему об этом: «Хотя, впрочем, между нами сказать, я и не ожидаю от сей присылки прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы». Недаром его первый приказ по армии заканчивался сколь доходчиво, столь и пророчески: «На начинающего Бог!».

И действительно, переговоры быстро зашли в тупик: Наполеон мгновенно среагировал категоричной фразой: «Будем договариваться сейчас же, здесь же, в Вильно. Поставим подписи, и я вернусь за Неман!»

По сути дела это был ультиматум о немедленной капитуляции!

Таким образом, «переговоры» в Вильно оказались всего лишь красивым демонстративным жестом со стороны лукавого Александра I в адрес Европы, снимавшим с него ответственность за развязывание войны.

Рассказывали, что в ответ французскому императору якобы передали слова вроде бы сказанные Александром I: «Я скорее отступлю до Камчатки, отпущу бороду и буду жить там до конца своих дней, питаясь картошкой, чем пойду на мир! Наполеон еще не знает нашего климата, наших ресурсов! Наконец, моего народа!» Бросая эти слова, Александр I знал, что говорил: главный его козырь – бескрайние просторы России, ее климат, так же призыв к священной войне (что-то в духе полулегендарного: «Вставай, страна огромная…), отвечая на который, крестьяне, уходя от захватчика, будут сжигать дома и урожай, оставляя ему голую землю. «Ваша империя, – льстили царю услужливые царедворцы, – столь велика, что вы будете грозны в Москве, ужасны в Казани и непобедимы в Тобольске!» То ли – быль, то ли – типичный исторический анекдот, без которого зачастую не обходятся рассказы-пересказы о ключевых событиях из прошлого всех времен и народов?

…Кстати сказать, если верить самому Балашову, то уже на вечернем обеде в присутствии Бертье, Бессьера и Коленкура с Дюроком, в ответ на заносчивые слова Наполеона: «Скажите, чтобы добраться до Москвы, какою дорогой лучше идти?» Балашов якобы мгновенно нашелся, что сказать и весьма язвительно ответил: «Шведский король Карл XII шел через Полтаву…» Наполеон «не полез за словом в карман»: «В наше время религиозных людей нет!» Балашов снова искусно парировал выпад французского императора: «В России народ набожный…» На этом диалог-«пикировка» закончился. Если он, конечно, состоялся на самом деле…

«Обратной дороги» не было и рескрипт царя председателю Госсовета и председателю Комитета министров Н. И. Салтыкову заканчивался весьма грозно для столь уклончивого и лукавого человека, и правителя самой большой страны мира, как российский император: «Я не положу оружия, доколе не единого неприятельского воина не останется в царстве моем». Очень скоро выяснится, что слов на ветер этот исключительно «непрозрачный» «бабушкин внук Саша» не бросает, особенно если обстоятельства задевают его «по полной программе».

Глава 9. Ковно… Вильно… Ошмяны… Кочергишки…

Уже 13 (25) июня наполеоновские части вошли в Ковно, а русские, не принимая боя, начали отступление. Но при этом Барклай со своей армией, несмотря на недовольство Александра I, не торопился отходить: ему необходимо было выиграть время, чтобы обеспечить ретираду самого отдаленного от его армии 6-го пехотного корпуса Д. С. Дохтурова из района Лиды. Именно поэтому два дня (14 – 15) (или 26 – 27) июня он стягивал главные силы 1-й Западной армии в р—н Вильно. Тем временем, к вечеру 15 (27) июня Наполеон сосредоточил на виленском направлении превосходящие русских силы – чуть ли не 180-тысячную (?) группировку (1-й и 3-й армейские корпуса, 1-й и 2-й корпуса кавалерийского резерва и Императорскую гвардию). С ними он рассчитывал навязать Барклаю генеральное сражение. Однако тот все же успел во время (рано утром) 16 (28) июня оставить город и направится к Свенцянам, а затем – к… Дрисскому лагерю Фуля.

…Кстати сказать, с самого начала войны Александр I принялся активно «пропагандировать» отступательную тактику своих армий. В частности, в переписке с адмиралом П. В. Чичаговым (повторимся, в ту пору бывшем у него в фаворе):24 июня 1812 г. «…согласно системе войны, на которой мы останавливались, было порешено не вступать в дело с превосходными силами, а вести затяжную войну. А потому мы отступаем шаг за шагом…»; 30 июня 1812 г. – «…неприятелю до сих пор не удалось ни принудить нас к генеральному сражению…»; 6 июля 1812 г. «… Мы будем вести затяжную войну, ибо в виду превосходства сил и методы Наполеона вести краткую войну, это единственный шанс на успех, на который мы можем рассчитывать». Вторит он себе и в письме к П. И. Багратиону от предыдущего, 5 июля 1812 г. «…Вся цель наша должна к тому клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную»…

Русскому командованию уже тогда удалось правильно оценить обстановку, основываясь на разведывательных данных и определить, что главный удар противника был нацелен против правого фланга 1-й Западной армии.

А вот первые донесения наполеоновских авангардов не прояснили тому истинной обстановки, в отличие от русских, которые доподлинно знали о громадном численном преимуществе сил их противника.

Не обладая полной информацией о численности армий противника, Наполеон все же стремился, используя свое превосходство в силах, наступать, чтобы не дать возможности Барклаю собрать войска на одном направлении, отрезать от главных сил и разбить русские корпуса по частям. В привычной для себя манере «растопыренной пятерни» он погнал вперед свои войсковые колонны, которым была поставлена конкретая цель: как можно скорее войти в боевое соприкосновение с противником и уточнить расположение его сил.

Почти все части 1-й Западной армии смогли благополучно отойти к Свенцянам, но «на войне как на войне» и даже наличие разработанного «вариативного» плана ведения войны не гарантирует непредвиденных сложностей – практика всегда сложнее и богаче теории. Вот и арьергард 4-го пехотного корпуса генерал—майора И. С. Дорохова (Изюмский гусарский, 1-й и 18-й егерские и два казачьих полка, рота легкой артиллерии, всего около 4 тыс. чел. при 12 оруд.) – наиболее выдвинутый на запад, к Неману – оказался отрезанным. С началом войны он своевременно не получил приказа об отходе и был вынужден отказаться от попыток пробиться к 1-й Западной армии Барклая. После нескольких столкновений с противником Дорохов самостоятельно принял единственно правильное решение: идти на соединение с… 2-й Западной армией Багратиона через местечки Вишнев и Воложин, т.е. только в том направлении, куда он еще мог попытаться пробиться. Его отряд, искусно маневрируя и избегая встреч с превосходящими силами неприятеля, с помощью форсированных маршей сумел-таки 23 июня (5 июля) соединиться с казаками генерала от кавалерии М. И. Платова близ Воложина, потеряв при этом всего лишь 60 чел. А уже 26 июня (8 июля) силы Дорохова и Платова благополучно присоединились к Багратиону у местечка Ново—Свержень.

Тем временем, Наполеон, заняв Вильно уже через пять дней после начала войны, добился столь желанного для него стратегического преимущества. Он сумел отрезать армию Барклая де Толли от армии Багратиона. Теперь их разделяли уже 270 верст. И хотя его оперативное положение стало очень выгодным, но навязать Барклаю генеральное сражение ему так и не удалось. Потомок гордых и отважных шотландцев наглядно показал, что «не лаптем щи хлебает» и не подставился.

Таким образом, первая попытка французского императора быстро разгромить врага не получилась. А ведь это мог быть самый мощный из всех ударов – у него тогда еще не началось естественное распыление сил, которое вскоре последует – из тех, что он мог нанести в течение всей кампании.

В тоже время уже тогда выяснилась одна очень неприятная, но весьма легко прогнозируемая вещь. Оказалось, что для форсированных маршей столь огромная Великая армия не приспособлена! Вобщем, еще не было серьезных боев, а война начала принимать… серьезный оборот.

И как только большая ее часть заняла Вильно, то тут же выяснилось, что ей нужен немедленный отдых и время для подтягивания тыловых служб. Дело в том, что сначала проливные дожди расквасили дороги в липкую жижу, в ней застревали орудия. Потом установилась жара, которую здесь в глубине континента, не смягчали привычные для европейцев ветры с моря. В неподвижном воздухе стояло марево, от зноя растрескалась земля. Жара «доставала» всех: сам император «спасался» от нее, принимая своих высших офицеров в… исподнем. Ветераны утешали молодежь лишь тем, что во время Египетского похода тоже было несладко.

Бескрайние, почти безлюдные просторы, по которым шла армия, подавляюще действовали на людей, привыкших торжественно маршировать среди гражданского населения, принимавшего их либо за освободителей, либо за завоевателей. Здесь их никто не встречал, а монотонный пейзаж нарушали лишь почтовые станции, да встречавшиеся на дороге убогие лачужки или непроходимые чащи хвойных лесов. И каждый следующий шаг по этим бескрайним равнинам уводил их все дальше и дальше от собственных домов, женщин и прочих радостей жизни.

Те из участников похода на Москву, которым посчастливилось вернуться домой, потом с ужасом вспоминали не только трагическое бегство из России, но и… победоносное наступление. Они проходили через заброшенные и сожженные деревеньки; никогда еще, даже в Испании, не видели они такой сплошной выжженной пустынной земли. Те испытания, которые пришлось им выдержать на этом пути, были неожиданными для большинства солдат Великой армии.

По ходу движения десятки тысяч сапог поднимали облака мелкой раскаленной пыли, которая лезла в глаза, забивала нос. Одни солдаты пытались спастись от этой напасти, обмотав головы платками. Другие, связав несколько веток, пытались использовать их как защитный козырек. С первых же дней наступления возникли огромные проблемы с питьевой водой. Русская армия, отступая, портила пруды и колодцы. Даже казакам, идущим в арьергарде и прикрывавшим отступление, было трудно напоить лошадей и напиться самим. Преследующим их французским кавалеристам приходилось иметь дело уже с месивом из жидкой грязи. Если люди еще как-то это выдерживали, то кони – нет. Помимо нехватки воды их убивала жара, выжигавшая траву и овес, столь необходимые для кормежки лошадей. К тому же, жаркие, знойные дни сменялись прохладными ночами. Это было непривычно для кавалеристов, для артиллерийской прислуги, для всех, кто во французской армии имел дело с лошадьми. Бесконечное, беспрерывное движение так утомляло солдат-кавалеристов, что получив возможность для недолгого отдыха, они засыпали мертвым сном. А между тем лошади, изнуренные жарким днем, требовали дополнительного ухода холодной ночью. Началось самое непредвиденное и страшное: массовый падеж лошадей ночью. Они гибли десятками, сотнями, причем, не только боевые кони – в регулярной кавалерии, но и тягловые лошади – артиллерийские и обозные. Недаром командир гвардейской артиллерии, генерал Сорбье, кричал: «что нужно быть безумным, чтобы пускаться в подобные мероприятия!»

Высококотировавшаяся в Еропе французская кавалерия еще не «откинула копыта», но уже «захромала на все четыре ноги», т.е. процесс уже пошел.

…Между прочим, лучше всего охарактеризовал катастрофичность ситуации в наполеоновской коннице, блестящий кавалерийский генерал-кирсир Э. Нансути, по долгу службы знавший лошадей как свои пять пальцев: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса – не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к отечеству». Очень скоро ему стал вторить знаток России и ее плохо понимаемых цивилизованными европейцами «особенностей» Арман де Коленкур: «… Россия показалась нам такой неприступной страной, что термометр чувств, мнений и размышлений очень многих людей надо было искать в их желудках». Ничего не скажешь – доходчиво сказано…

Итак, конский падеж стал первой катастрофой Великой армии в России. Она еще продолжала быстрое движение вперед, но артиллерия и обозы стали отставать. Нехватка орудий стала трагически сказываться во время боев, а из-за отставания обоза рацион питания солдат становился все более скудным. Тем более, что конский падеж сопровождался падежом среди… многих тысяч голов скота (живого мяса), который гнали интенданты Великой армии следом за ней. Причем, начался он сразу после перехода через Неман.

Как известно, наполеоновская армия имела запас сухого провианта всего (примерно) на три недели, поскольку надеялась получить продовольствие и фураж для кавалерии у русских. Но французы просчитались. Так в Вильно, Брест-Литовске, Вилькомире и Великих Луках русскими были сожжены огромные продовольственные склады. Хотя из-за традиционного российского разгильдяйства и стремительного отступления какая-то часть провианта, все же, доставалась противнику. Если авангард еще как-то кормился, то остальная часть армии уже испытывала серьезный недостаток в провианте! Даже гвардия за неимением муки (зерна не осталось) стала готовить на кострах лишь скудные рационы пшеничного отвара вдобавок к еще оставшимся мясными пайкам.

В условиях угрозы голода солдаты принялись грабить местное население, в ответ оно стало уничтожать все, что могло быть полезным врагу. При остановках на ночлег в деревнях создавалось такое ужасное скопление войск, что солдаты просто не успевали восстановить свои силы. Когда мука и мясо все же оказывались под рукой, полковые пекарни и кухни не успевали их них готовить еду для такого огромного количества солдат. Из-за голода в разношерстной наполеоновской армии началось мародерство и дезертирство. Никакие суровые приказы, последовавшие уже на 8-й (!) день после начала вторжения, вплоть до расстрелов на месте не могли не только прекратить это процесс, но даже приостановить его. Рассказывали, что из-за беспорядков в немецких частях вюртембергскую бригаду пришлось расформировать и раскассировать.

Возникшие большая нехватка продовольствия, болезни, мародерство, беспорядки в войсках, дезертирство, падение дисциплины грозили погубить огромную Великую армию в самом начале этой малопонятной для разноплеменной наполеновской армады войны.