Имя на площади Победы

На лацкане пиджака – значок «Альпинист СССР», которым очень гордился Георгий Владимирович

Не исключено также, что Лангбард обещал ученику и свое покровительство. Ему тогда приходилось часто общаться с первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, так как к тому времени Иосиф Григорьевич уже приступил к строительству Дома правительства и в Могилеве, куда предполагалось перенести белорусскую столицу из-за близости Минска к границе с Польшей, которая до сентября 1939 г. проходила всего в полусотне километров от столицы БССР. «Западными воротами СССР» была станция Негорелое, которую тогда знали почти все в большой стране. Это в Негорелом в 1932 г. встречали Максима Горького, решившего окончательно вернуться в Советский Союз. Вполне возможно, Лангбард отправлял своего молодого подопечного в распоряжение Пономаренко как раз потому, что был с ним в хороших отношениях. Притом Заборский ехал в белорусскую столицу в качестве первого в республике выпускника столь авторитетного учебного заведения, каким была академия в Ленинграде. Вряд ли было случайностью, что по возвращении в Минск Заборского принял сам первый секретарь ЦК и сразу же поручил ему возглавить экспедицию в Гомельскую и Полесскую области для изучения сельского народного творчества. Потом Георгий Владимирович признавался, что тогда П. К. Пономаренко прямо спросил, знакомо ли выпускнику Академии художеств народное зодчество, на что Заборский столь же прямо ответил – нет. Так молодой специалист, под завязку нагруженный теоретическими концепциями, посвященными, главным образом, городскому строительству, получил возможность обогатить их пластом познаний иного рода – представлениями о народной архитектуре. Впоследствии окажется, что они весьма пригодились ему на разных этапах жизни и творчества и во многом стали определяющими в его подходах к зодчеству в целом. Народный белорусский орнамент станет присутствовать практически во всех его проектах.

Проект памятника для Белостока в честь воссоединения Западной Белоруссии с БССР

В то самое время жизнь предоставила молодому специалисту еще один шанс – сугубо творческий, но с серьезным политическим звучанием. Еще когда Георгий работал в Василеостровском районе Ленинграда, произошло воссоединение белорусских земель. В 1940 г. был объявлен конкурс на создание монумента, посвященного освободительному походу Красной Армии, который начался 17 сентября 1939 г. Монумент предполагалось установить в Белостоке, ставшем тогда центром одной из областей в составе БССР. И Заборский в конкурсе победил, выиграв премию в сумме 5000 рублей – весьма значительные по тем временам деньги. Уже этот факт, как говорится, прозрачно намекал, что молодому человеку светит интересное будущее. Однако случилось то, что в память целого народа врезалось словами поэта Бориса Котенева:

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война…

Стихи эти были написаны на музыку одного из самых известных польских композиторов и музыкантов Ежи Петерсбурского, того самого, который создал мелодию еще более известной песни «Синий платочек». Притом, как сидетельствуют энциклопедии, знаменитая мелодия была создана в Минске, в 1940 г., в только что построенной гостинице «Беларусь». Гостиница была возведена по проекту А. И. Воинова, которому в годы войны предстояло возглавить Союз архитекторов БССР. С ним Г. В. Заборского сведет именно война и свяжет их на всю оставшуюся жизнь. А Ежи Петерсбурский тогда возглавлял Государственный джаз-оркестр БССР, созданный при поддержке того самого П. К. Пономаренко, который, по утверждению некоторых источников, будучи первым секретарем ЦК КПБ, являлся и страстным поклонником джаза.

С началом войны налетам немецкой авиции подвергся, конечно же, не только Киев. Первая же бомбежка Минска, предпринятая немецкой авиацией 24 июня, была страшной и во многом была воспринята минчанами как неожиданность. Они все еще рассчитывали, что враг к столице допущен не будет, даже по воздуху. Ведь было же известно, что в околицах столицы расположено несколько военных аэродромов с большим числом самолетов, которым и предстояло прикрывать небо столицы. Заборский тоже третий день войны начинал с того, что продолжил работу над своими проектами, писал он в своих коротких воспоминаниях «У Соловьевской переправы», которые хранятся в Белорусском государственном архиве научно-технической документации. Правда, заметил, что к тому времени «облик города изменился: сделался настороженнее, строже, уходили в армию подлежавшие мобилизации резервисты, создавались дружины самообороны…». Жена – Елена Роговая – была призвана военным комиссариатом еще раньше – на то она и врач. Сестра Мария находилась с театром в Барановичах на гастролях, и о ее судьбе ничего не было известно. Но она была с мужем, и оставалась надежда, что они успели эвакуироваться на восток. Потом выяснилось, что Ковязин присоединился к команде бронепоезда, а ей пришлось пешком несколько дней добираться до Минска, в который к тому времени уже вошли гитлеровцы. Мама-Елена Ивановна – оставлять дом и уходить не стала, тем более, что с ней была внучка Света – дочь Марии. Тогда никто не предполагал, что предстоит испытать и как долго будут тянуться испытания. И все ли переживут нагрянувшее несчастье…

Начавшийся 24 июня налет фашистской авиации был настолько массированным, что город «сразу потонул в огне и дыму». Заборский вспоминал, что «бежал по Советской улице, охваченной пожаром, обернув голову мокрой рубашкой, иначе дышать было невозможно». Так пришлось возвращаться с Троицкой горки, где он зарисовал потрясающую, как сам говорил, картину: пылающие дома, театр оперы и балета на фоне того пламени, поднимающиеся к небу клубы дыма. Как вспоминал спустя годы и сын Якуба Коласа Данила, когда они с отцом ехали «по Красной улице, которая горела с обеих сторон,, жар ощущался даже в машине…». Известный ныне архитектор Вальмен Аладов, спроектировавший для Минска ЦУМ и крытый Комаровский рынок, а тогда одиннадцатилетний подросток, успел увидеть, как пылал дом, в котором он жил с папой – классиком белорусской музыки, одним из организаторов белорусской консерватории Николаем Ильичем Аладовым и мамой – искусствоведом Еленой Васильевной Ал адовой. Там теперь стоит завод «Горизонт». После войны Вальмену Николаевичу довелось проектировать столовую для этого предприятия, которая была построена как раз на том месте, где стоял их дом – так распорядилась судьба.

В Белорусском государственном архиве научно-технической документации хранятся и записки Натальи Николаевны Маклецовой, которая в 1931 г., приехав из Ленинграда, стала работать в Белгоспроекте, затем много лет преподавала на факультете архитектуры Белорусского политехнического института. Это по ее проекту в Минске до войны был построен первый 100-квартирный шестиэтажный жилой дом с лифтом, который тоже стал жертвой той первой бомбежки. Она вспоминала, что «утром, как всегда, пошли на работу к 8-ми часам… Часов в 12 началась страшная бомбежка. Самолеты с черными крестами на крыльях налетали стаями и прицельно бомбили город по кварталам. Падали вперемежку фугасные и зажигательные бомбы. Около 14-ти часов пришла очередь нашего квартала в районе Сторожевки. Было очень страшно, но, когда загорелась крыша над нами, мы самоотверженно вытащили весь спецархив, сгрузили в соседнем сквере и установили круглосуточное дежурство. Наивные, мы были уверены, что кто-то вспомнит о нас и увезет эту груду бумаг, плоды наших трехмесячных трудов. Но наш начальник Богданов еще накануне уехал из города на служебной машине…».

Горящий Минск, 24 июня 1941 г. Рисунок сделан Г. В. Заборским в день ухода на фронт. Хранится в Белорусском государственном архиве научно-технической документации

Одни уже спасались, другие все не могли поверить, что мирная жизнь закончилась. Вот еще одна запомнившаяся Маклецовой картина: «станция Озерище (20 км от города). Только что прибыл и стоял под парами пассажирский поезд из Москвы. На платформу вывалилась толпа чистых, причесанных, возмущенных пассажиров. «Почему стоим? Почему не пускают в Минск? Возмутительно!», а перед ними взлохмаченная, испуганная, грязная, уже опаленная войной масса беженцев. Они наивные, еще не хлебнувшие горя, возмущаются, не верят, обзывают нас провокаторами, обманщиками… Только постепенно до их сознания доходит правда: Минск перестал существовать, ехать поезду некуда…».

Заборский признавался, что та бомбежка произвела на него ошеломляющее впечатление, и потому он, «вернувшись домой, спохватился: «Чего я, собственно говоря, жду? Надо складывать карандаши, кисти и брать в руки винтовку». Он закопал рисунок горящего города в саду под яблоней и ближе к вечеру попрощался с матерью. Поскольку военкомата на месте уже не было, «пошел на восток искать призывной пункт». Уходил с верными друзьями – скульптором Алексеем Глебовым и художником Евгением Зайцевым. С Зайцевым, который выполнил первые росписи в белорусском театре оперы и балета, он учился в академии Ленинграде. С Глебовым познакомился уже после учебы. Уходя, он и предположить не мог, что после войны вместе с Алексеем доведется работать над обелиском Победы. Впрочем, тогда им думалось о другом. Назавтра в лесу уже далеко от Минска они нашли, конечно же, не призывной, а один из сборных пунктов, которые создавались в первую очередь для отставших от своих частей солдат и офицеров, а также для тех, кто пробивался из окружения. Разумеется, там принимали и желающих присоединиться к армии. Со сборного пункта пешим порядком добрались до железнодорожной станции, откуда военный эшелон доставил их до места, где шло пополнение и формирование частей, обучение только что призванной молодежи. Курс молодого бойца был кратким, так как события на фронте торопили.

С Евгением Зайцевым и Алексеем Глебовым судьба развела еще на том этапе. Евгений потом участвовал в партизанском движении, Алексею суждено было стать танкистом, освобождать Минск в июле 1944 г. Говорят даже, что Глебов на своем танке подъехал к тому месту, где стоял дом, в котором он жил до войны, в надежде встретиться с мамой и сестрой. А Георгию Заборскому бог войны отвел лишь месяц пребывания в боевых условиях. Это был июль. Но, видимо, правильнее сказать, что бог войны отвел добровольцу целый месяц, поскольку жизнь на передовой была короткой. Военные статистики подсчитали, что младший офицер в условиях активных боев до ранения или смерти успевал прожить не более трех суток. О рядовых солдатах таких сведений встречать не приходилось, но известно, что в схватках на улицах Сталинграда жизнь целой стрелковой дивизии могла длиться только день.

Георгий Владимирович впоследствии утверждал в письмах друзьям и в послевоенных беседах, что на первых порах ему везло. Притом не раз. Когда они уходили на фронт, на улицах Минска валялись многочисленные листовки, призывавшие тех, кто желает стать бойцом Красной Армии, собираться в таком-то загородном лесу. Приятели решили туда не идти, а переночевать у знакомого в одном из окраинных домов. Назавтра узнали, что тот лес подвергая жестокой бомбардировке немецкой авиации. Во время одного из привалов после пешего перехода Заборского, уже задремавшего на плащ-палатке, вдруг разбудил женский голос: «Встань и отойди к лесу!». Хотя Георгий, проснувшись, никакой женщины не увидел, тем не менее, приказ выполнил. А вскоре начался обстрел, и в том месте, где он недавно был, стали раздаваться взрывы. Потом в ходе одной из атак рядом с ним упал убитый солдат, с его головы свалилась каска. И опять какой-то голос велел поднять ту каску и надеть ее поверх пилотки. А через несколько минут – удар осколком в каску, от которого потерял сознание. Друзья после боя даже сочли, что он мертв и наспех присыпали песком. Очнувшись, он выбрался из «временного захоронения». По другой версии, вытащили другие солдаты, заметившие, что плохо присыпанная рука время от времени шевелится.

Но 30 июля в жаркой схватке под городом Ярцево – за Смоленском – Георгию Заборскому пуля пробила навылет горло. Уже в мирные годы в День Победы он всегда поднимал бокал за женщину в гимнастерке и кирзовых сапогах, которая его, раненного, вынесла с поля боя. Никогда не называл ее имени. Возможно, и не знал его. Иногда добавлял, что, оттащив от линии огня, она на некоторое время упрятала его за постаментом, на котором стоял бюст Сталина. О том, в каком состоянии он находился в результате того ранения, красноречиво говорят документы. Один из них – справка, полученная из Санкт-Петербургского филиала Центрального архива министерства обороны Российской Федерации за подписью начальника отделения хранения А. Петрачкова. Из нее следует, что «Заборский Георгий Владимирович… получил пулевое проникающее ранение в области шеи, по поводу чего с 3 августа 1941 г. находился на излечении в ЭГ (эвакогоспитале – Я. А.) 2977, Ясная Поляна, Тульская обл… из которого 09 августа 1941 года эвакуирован. Примечание: социально-демографические и другие сведения не указаны». А не были указаны в карточке учета раненных и больных № 64/413, как следует из этой архивной справки, ни год рождения, ни звание поступившего в госпиталь солдата, ни время, с которого солдат находился на фронте. Это, скорее всего, говорит о том, что таких данных не мог пока сообщить сам военнослужащий, поскольку не имел возможности разговаривать. А других источников информации, кроме самого солдата или его товарищей, о бойце, поступившем с позиций, быть и не могло. Красноармейская книжка – предшественница всем известного в наше время военного билета, стала обязательной на фронте только с 7 октября 1941 г.

До этого человек в гимнастерке, каске, находящийся в окопе, боевом дозоре, в походе, на привале, никаким документом, свидетельствующим, что он действительно является красноармейцем такой-то части, такого-то года от роду, такого-то звания, не располагал. О том, что боец с простреленным горлом является Георгием Заборским, врачам сообщили, скорее всего, однополчане, доставившие его в санбат. Или та женщина в гимнастерке. А Заборский какое-то время был не в состоянии не то что говорить, но даже пить и есть. Жил на уколах.

Несколько более подробно об этом говорится в приписке к одной из его автобиографий, сделанной женским почерком. Биография писалась им уже в преклонном возрасте, а приписка, судя по терминологии, повторяет информацию, изложенную в каком-то медицинском документе, но не сохранившемся в домашнем архиве ее владельца. В ней говорится, что Заборский тогда «получил тяжелое сквозное ранение в нижнюю часть шеи. После ранения был без сознания в течение суток. А потом – полная потеря голоса. Впоследствии разговаривал только полушепотом. Боли в левом плече. Движения головы во все стороны ограничены. Предплечье и кисть полусогнуты. Активные движения в левом плече и локтевом суставе ограничены и болезнены». Кроме того, в приписке говорится о втором ранении, которому, судя по всему, из-за тяжести первого, поначалу не было придано достаточно внимания в санбате и в госпитале в Ясной Поляне. Это травма шеи – «глухое ранение большим металлическим осколком в мягких тканях слева от спинного 3–4 шейного позвонка». Результатом этого ранения стал «оскольчатый перелом тела 3-го шейного позвонка и верхней части тела 4-го шейного позвонка со смещением осколков в пределах поражения». Уже рукой Георгия Владимировича добавлено, что «размер осколка 2,5 на 1,5 сантиметра», а также, что осколок «операции не подлежал, так как находится в пучке нервов».

Эвакогоспиталь № 2977 в Ясной Поляне был первым для Заборского в долгой череде военных лечебных заведений такого рода. Из-под Тулы он был перевезен в Ессентуки, где находился до осени. С трудом принимал воду и пищу, лежать мог только на одном боку. Силач и спортсмен, еще недавно удивлявший солдат тем, что мог бросить гранату на восемьдесят метров, что часто и делал в оборонительных боях, он превратился в ходячий скелет, которого при встрече с трудом узнал однокашник по академии. Тем не менее дела постепенно шли на поправку, хотя о возвращении в солдатский строй и речи не было. За время лечения Георгий по переписке с родителями жены узнал, где находится Елена.

Г. В. Заборский в госпитале в Ессентуках в 1941 году

И в октябре 1941 г. уехал с Северного Кавказа на Урал, в город Троицк Челябинской области, в котором базировалось полдюжины госпиталей. Там продолжал лечение. В госпитале № 2155 рядовой Заборский получил инвалидность и был уволен из армии. Потом они с женой сняли квартиру в доме 33 в Комсомольском переулке Троицка.

Пришлось начинать новую жизнь в новом состоянии. Это была жизнь, как принято в таких случаях говорить у медиков, с ограниченными физическими возможностями.

То, каково ему было, хорошо иллюстрируют записки заслуженного архитектора БССР В. М. Волчека – пожизненного друга Георгия Владимировича.

Они познакомились еще во время учебы в Ленинграде, правда, Волчек шел тремя курсами раньше. В своих воспоминаниях, озаглавленных как «Эпизод военных лет с продолжением», Виктор Матвеевич пишет, что дивизию, в которой он воевал под Сталинградом, в самом конце 1942 г. передислоцировали в Челябинск для пополнения. Ему представилась возможность «отдохнуть душой и телом». И однажды на концерте Ленинградского симфонического оркестра он услышал «хрипло-клокочущий звук», которым был сформулирован вопрос: «Витька! Это ты?». Волчек обернулся: «На меня глядело лицо, сильно напоминающее моего друга по учебе в Ленинградской Аадемии художеств. Но тот был атлетического телосложения с постоянным румянцем на лице. Сейчас же на меня смотрел человек, бледный до желтизны, с изможденным лицом. Видя мое изумление, сидящий сзади, прохрипел: «Это я, Заборский!». Сидящие рядом зашикали. Мы вышли в фойе, где дали волю нахлынувшим на нас чувствам. Расцеловались и долго сжимали в объятиях друг друга. Успокоившись, но продолжая недоумевать, я внимательно рассматривал изменившегося друга. Он был в обмундировании самой низкой категории «б/у», от многочисленных стирок потерявшем первозданный цвет «хаки».

– Жора, откуда ты? Что с тобой случилось? Что ты делаешь здесь, в Челябинске?..

Я смотрел в его помутневшие, выцвевшие, когда-то васильковые глаза, и мне стало страшно. Дошел! Как свирепо обошлась с ним военная судьба!…Превратила геркулеса в почти сгорбившегося старика…».

Вот тогда у Волчека и мелькнула мысль, что его давний товарищ несколько тронулся умом. Он, оказывается, приехал из Троицка в Челябинск искать соответствующие материалы, поскольку создавал проект монумента, который после победы должен быть установлен в Минске. О каком монументе победы можно думать, если враг еще силен, если «после позорного разгрома под Сталинградом он окончательно может озвереть», удивлялся Волчек, но тогда про себя решил, что ватман товарищу все-таки надо найти. Потому «на следующий день я вручил ему пять листов бумаги. Мы расстались. Он – в госпиталь, я вновь на фронт».

Слава Богу, Волчек ошибся. С физическим здоровьем дела у его друга улучшались. Потянуло к работе. Впоследствии сам Георгий Владимирович, любивший образные выражения, однажды сказал, вспоминая те дни, что как только у него более-менее нормально заработала правая рука, он вспомнил фразу Сталина «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» и решил взяться за проект будущего. С рассудком, несмотря на опасения Волчека, у него все было в порядке. У Заборского появилась связь с Союзом советских архитекторов Белоруссии, руководство которого размещалось в Москве и, надо отдать ему должное, тоже не сидело, сложа руки, в ожидании разгрома гитлеровцев. Теперь точно известно, что тот контакт ему помог установить скульптор Заир Азгур, с которым Георгий Владимирович был знаком еще по Академии художеств. Правда, невозможно сказать, как он вышел на связь с Азгуром, но в Белорусском государственном архиве научно-технической документации сохранилось первое письмо, которое Заборский написал Заиру Исааковичу 11 июля 1942 г. из Троицка. Это был крик радости:

«Здравствуйте, уважаемый т. Азгур!

Пишет Заборский. На этих днях я случайно получил возможность прочитать старый номер газеты «Советская Белоруссия». Что в этот момент пережил, Вы себе можете представить! Но еще больше меня взволновало, когда я на оборотной странице прочел о работе белорусских художников. Живы и работают. Моей радости нет предела.

Желаю успеха и плодотворной работы. Эти дни будут незабываемы. Да, это может быть только в нашей стране.

Жив и Алексей. Я его считал погибшим. Моей скорби не было предела (ведь мы с ним стали большими друзьями), как нет теперь предела моей радости. Куда ему написать, я не знаю. Пишу вам, потому что уверен больше в получении Вами моего письма. Меня глубоко тронуло, что в прочитанном мною списке художников БССР я не встретил фамилий Корзена и Пашкевича. Если это так, то для белорусского искусства это большая утрата. Последний раз я виделся с Корзеном на кладбище возле дома специалистов. У него была прогоревшая шляпа на голове и мысли идти пешком в Москву. Я пожелал ему всего хорошего. Это было 25-го июня рано утром. Поздно вечером этого же дня я вступил добровольцем в одну из частей Красной Армии… Был два раза ранен. Залечивал раны, не выходя из строя. У меня внутри было море мести, ненависти и злобы. Мне помогала моя физическая подготовка, полученная в спорте. Я был под Могилевом, Рогачевом, Оршей и Смоленском. Меня не брали ни штык, ни пули. Но вот под Ярцевом в неравном бою я был дважды тяжело ранен. Сначала были прострелены горло и шея… разорвавшаяся недалеко мина осколком мне разбила два позвонка на шее и застряла там по сей день, и его достать нет возможности. Утром меня подобрали. Я не мог шевелиться, разговаривать и даже пить воду. Так продолжалось дней 15. Я жил на одних уколах. Очень долго пролежал в госпитале в г. Ессентуки и, как видите, выжил. Через родных моей жены нашел жену и ее мать. Живем теперь в г. Троицке. Я инвалид Отечественной войны и получаю пенсию. Потихоньку поправляюсь. Достал у местных художников немного материала и занимаюсь этюдами и рисунками. Делаю рисунки воспоминаний пережитого. Пока этим здесь приходится ограничиваться, ибо других возможностей здесь нет и предложений также. Очень рад за Глебова, что он продолжает свою работу над памятником т. Фрунзе. А Трубе просто завидую.

Передайте всем приветы, наилучшие пожелания и скорого возвращения на родную Беларусь. Живы белорусы и будут жить. Построим новые города и начатую работу с Алексеем продолжим. Жму крепко руку.

Ваш Георгий Заборский.

Мой адрес: г. Троицк, Челяб. об-стъ, Комсомольский пер. 33, мне».

Его тянуло к работе, потому он занимался этюдами, делал «рисунки воспоминаний» и завидовал скульптору А. В. Грубе, которому удалось добраться до Москвы, где тот начал работать с М. Г. Манизером и возглавил Союз белорусских художников. Александр Васильевич был известен Заборскому тем, что в 1922 г. сделал первый во всем СССР прижизненный памятник Ленину в поселке Красно-полье Могилевской области, а Матвей Генрихович – памятник Ленину перед Домом правительства в Минске. Будучи выпускником столь авторитетной Академии художеств, Георгий Владимирович не мог не знать, что Матвей Генрихович был сыном знаменитого с дореволюционных времен русского живописца Генриха Матвеевича Манизера, который писал картины членов императорской семьи, в том числе юного Николая II. Его работы, к примеру, полотно «Въезд Гурко в Казанлык», покупал сам Александр III. Сын же первую Сталинскую премию получил за памятник Ленину в Ульяновске, вторую – за скульптуру Зои Космодемьянской на московской станции метро «Партизанская». Ему же было доверено снимать посмертную маску с лица Сталина. Довольно бесцеремонная дама – богиня Фортуна.

Заир Азгур то письмо Заборского передал А. П. Воинову, уже возглавлявшему Союз белорусских архитекторов. Александр Петрович, по всему СССР разыскивавший зодчих, разбросанных войной, сразу же написал ответное послание:

«Товарищу ЗАБОРСКОМУ- архитектору-художнику

Г. Троицк, Челябинской области, Комсомольский, 33.

Уважаемый товарищ!

Пишет Вам Правление Союза Советских Архитекторов в Белоруссии.

Адрес Ваш стал нам недавно известен через А. В. Трубе и 3. И. Азгура. Из Вашего им рассказа видно, что после жестоких боев и схваток с фашистской мразью вы стали инвалидом отечественной войны, но сохранили в себе, выражаясь Вашими словами, море ярости и ненависти к заклятому врагу. Вы по-прежнему бодры духом и имеете огромное желание работать. Вот на эту тему и хотим мы поговорить с Вами.

Первое – это необходимо Вам оформиться в члены Союза. Просим заполнить прилагаемую анкету и вместе с заявлением и фото направить ее нам. Хотя прием в члены Союза временно прекращен, мы будем ходатайствовать перед всесоюзным Правлением о принятии Вас.

Второе – это непосредственное Ваше участие в работе нашего Союза.

Правление решило провести в ближайшее время следующие мероприятия по согласованию и по поручению ЦК КП(б)Б:

1) Организация товарищеского соревнования на составление эскиза идеи проекта памятника Героям Отечественной войны.

2) Организация закрытого конкурса на составление проекта памятника народному поэту Белоруссии Янке Купала.

3) Проведение подготовительной работы по изданию сборника «Архитектура Советской Белоруссии к началу отечественной войны».

Программа по параграфу 1 высылается Вам завтра, а программы по п. п. 2 и 3 направим в ближайшем будущем.

Мы полагаем, что Вы заинтересуетесь этими вопросами и будете работать. Мы же, в свою очередь, постараемся Вам создать некоторые материальные условия в этой творческой работе.