Экстремист. Хроника придуманной жизни

Экстремист. Хроника придуманной жизни
Виктор Тетерин

Психологический роман о человеке и революции. Молодой человек приезжает из провинции в Москву, чтобы «делать революцию». А дальше? Что было дальше – вы узнаете, прочтя эту книгу.

Экстремист

Хроника придуманной жизни

Виктор Тетерин

Моим родителям посвящаю.

«Минуя разговоры – потому что не тридцать же лет опять болтать, как болтали до сих пор тридцать лет, – я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих на тысячи лет вперед на бумаге, тогда как деспотизм тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству на просторе самому социально устроиться, и уже на деле, а не на бумаге?»

    Ф. М. Достоевский, «Бесы».

© Виктор Тетерин, 2019

ISBN 978-5-4474-0406-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1

Глава 1

Я беру в руки два проводка и соединяю их. Раздается взрыв и все взлетает на воздух – куча земли, пыли и мусора и посреди всего этого – эта ненавистная машина, «бэха» седьмой серии с Президентом внутри. В меня стреляют охранники, высыпавшие из остановившегося джипа, ехавшего за «бэхой», и, конечно же, попадают – я и не думаю скрываться, меня прошивают десятки пуль, я умираю – но я счастлив. У меня счастливая улыбка на губах, какие генерал П. Грачев видел у умирающих солдат в Чечне – я выполнил свой долг. Все плывет, качается, я куда-то заваливаюсь, падаю.

Внезапно я просыпаюсь. Я лежу в вагоне поезда, который едет в Москву. Смотрю на часы – «три» ночи, в купе темно, повсюду в вагоне слышны всхлипы, стоны, чье-то бормотание во сне. Я осматриваюсь, нахожу книгу К. Гамсуна «Виктория», которую читал перед сном – она завалилась под подушку. Читать все равно темно, и я смотрю в окно. Там, под бесконечный стук колес поезда, проносятся темные кусты и деревья, столбы с проводами, иногда – освещенные прожектором переезды, с дорогой, перегороженной шлагбаумом, одинокой будкой и каким-то постоянным треском в воздухе. Я закрываю глаза.

Что толку смотреть, если за окном всегда и везде одно и то же – разруха, голод, нищета. Или по контрасту – жирные особняки нуворишей, развлекательные центры, дорогие машины, обгоняющие поезд. Как у Гришковца: куда в России не приедешь – везде одно и то же. Я думаю о революции. Рано или поздно она все равно случится – и тогда все изменится. Чем скорее – тем лучше. Но сначала я должен снять свой фильм.

Я еду в Москву поступать в институт кинематографии. Во ВГИК. Желание стать режиссером появилось у меня недавно, четыре года назад, в десятом классе школы, но я сразу понял, что никем больше мне быть неохота. Все остальное слишком банально и непривлекательно. А если не банально – то опасно и, по большому счету, неинтересно.

После школы я некоторое время проболтался у себя дома, подрабатывая на различных временных халтурах. В армию меня не взяли из-за проблем со здоровьем, да я и сам в нее особо не рвался. Пытался учиться в местном университете на юриста, но бросил учебу через год, поняв, что никогда не смогу работать по этой специальности. Что мне будет неинтересно работать по этой специальности.

Москва с утра оглушила меня огромным количеством машин, людей, механизмов. Все это было невозможно представить там, в моем небольшом городе, но именно таким городом Москва и должна была быть. В общем, она не обманула моих ожиданий.

Москва воспета многими русскими писателями, да почти всеми – начиная от Пушкина и кончая Сорокиным. Мне же она больше всего понравилась в описании Проханова – такое странное мистическое место, находящееся на пересечении множества силовых линий мировой и российской политики, место, где царят различные призраки тьмы и света, некий пуп истории. Теперь мне предстояло познакомиться с реальной Москвой.

У меня был с собой отличный сценарий. По нему можно было снять такой криминальный фильм, наполненный черным юмором и, одновременно, аллюзиями на различные культовые фильмы не менее культовых режиссеров – Феллини, Антониони, Вендерса, Трюффо и прочих. В общем – абсолютно синефильское творение, которое казалось мне чем-то сверхгениальным. По крайней мере, ничего подобного я на экране еще не видел. Что-то отдаленно похожее было, пожалуй, только у Дэвида Линча в фильме «Малхолланд-драйв».

Так мне тогда казалось. Впрочем, гениальных сценариев, как я теперь предполагаю, существуют тысячи, но лишь немногим из них предоставляется возможность быть воплощенными на кинопленке. Может быть, конечно, рано или поздно… Но не будем забегать вперед событий.

Я приехал в институт, его адрес был записан у меня на бумажке. Найти улицу Вильгельма Пика, а на ней святилище науки удалось не сразу, но кое-как, общими усилиями (моими и прохожих) я все-таки нашел его. Признаться, практически со священным трепетом я вошел под его своды – для меня это был храм высшего искусства, ну и конечно – возможность выбиться в люди.

Я сдал документы в вступительную комиссию и взял направление в общежитие. Так начался новый этап в моей жизни, этап, который рано или поздно начинается в жизни любого человека, а именно – когда он начинает вести самостоятельную жизнь, окончательно уйдя из родительского дома.

Все вокруг было в новинку мне, все казалось необычным и полным предзнаменований великого успеха, который ждал меня. Как странно – это ощущение, вероятно, было у многих из нас, но почему же мы так редко о нем вспоминаем? Может быть, не хотим признаться себе, что попросту просрали свою жизнь?

Впрочем, все оказалось намного прозаичней. Москва – это такая огромная жопа, попавший в которую человек пропадает навсегда. Хотя, конечно, смотря, что понимать под этим – «пропадает». Материально он может жить намного лучше, чем раньше.

Общага на улице Бориса Галушкина встретила меня не с распростертыми объятиями. Вот я с трудом (опять же) нахожу это здание. Ничего удивительного в этом, конечно, нет – ориентироваться в Москве, как и в любом мегаполисе, очень трудно даже коренным жителям. Здание общаги было самым обычным, по крайней мере, для меня. Какой-нибудь писатель девятнадцатого века, естественно потратил бы на подробнейшее описание этого строения страниц пять текста, проводя различные сравнения, пускаясь в рассуждения на темы жизни и философии и т. п. вещи. Слава Богу, сейчас не девятнадцатый век и я не буду тратить ваше драгоценное время на такие мелочи. Скажу только снова – ничего примечательного в этом здании не было.

Точно так же, как и снаружи, ничего примечательного не было и внутри. Потратив полдня на процедуры заселения в общежитие, к концу дня я уже немного осмотрелся в нем и понял, что, как говорится, «могло быть и хуже». В том смысле, что жить можно.

Соседи мои были такие же, как и я, абитуриенты. Одного звали Илья, другого – Игорь. Илья поступал на сценарный, а Игорь – на продюсерский. Он поступал на платный, и поэтому не парился. Илья поступал на «бюджет», но тоже не парился, потому что поступал в пятый раз и относился к результату философски.

Впрочем, это все было вполне нормально.

Сдавали экзамены трудно. Я не ожидал таких сложных вопросов, хотя, может быть, меня планомерно заваливали. Самое же главное препятствие оказалось в том, что я не достиг определенного возраста и жизненного опыта, которые были необходимы для поступления в институт. Обладание этими достоинствами было негласным условием для возникновения самой возможности быть зачисленным в ряды будущих режиссеров, что, на самом деле, и правильно. Вот только в тот момент я еще не знал об этом.

В общем, это был провал. Меня не было в списке поступивших. Конечно, я уже был готов к этому, предполагал это, но все равно – меня как будто ударили обухом по голове. Что теперь делать – я абсолютно не представлял.

Я огляделся вокруг – стоял обычный солнечный день. Даже слишком обычный. В общем-то, ничего страшного ведь не случилось – просто один из миллионов российских абитуриентов узнал, что он не поступил в университет. Только и делов-то – никто ведь не умер, и не родился.

Уезжать из Москвы мне не хочется, и я бесцельно брожу по городу, обдумывая возможные варианты развития событий. В середине лета в Москве все кажется таким интересным и любопытным – тебе, приехавшему из далекого городишки.

Но вот я иду по Арбату. Потом уже я понял, что это обычный рассадник бомжей и всяческих паразитов, называющих себя неформалами, но тогда я не обращал на них внимания. Арбат ослепил меня всем сразу: своими продавцами сувениров на улицах с их разношерстным товаром, уличными музыкантами, наигрывающими абсолютно разные песни – от Земфиры до барда Никитина, эклектикой зданий и ресторанов по бокам улицы, праздной толпой народа – в общем, всем своим духом свободы и независимости. Мне хочется остаться в этом сильном и красивом городе.

Ближе к вечеру я встречаю двух людей, одетых в косухи. Так как я уже выпил две бутылки пива, то легко соглашаюсь на их приглашение распить еще бутылку портвейна, и все вместе мы идем в магазин. Потом мы распиваем эту бутылку в каком-то переулке, мои новые знакомые оказываются очень вежливыми и начитанными людьми, мы обсуждаем с ними творчество Борхеса и Маркеса. Потом мы берем еще две бутылки портвейна, к нам присоединяются несколько новых почитателей Бахуса, и мы продолжаем общаться. Кончается это все тем, что мы едем на какой-то «флэт», как выражаются мои новые знакомые, продолжать распитие спиртных напитков. Выйдя из метро где-то на окраине Москвы (как мне показалось), мы, спустя 15 минут ходьбы, попадаем в зассанный подъезд «хрущевки», а оттуда – в какую-то квартиру на пятом этаже. Происходящее дальше в этот день я помню смутно. Все это так интересно и ново для меня – до этого в жизни я не встречал никаких неформалов, и теперь мне было любопытно узнать, что это за люди.

Сначала они показались мне чем-то альтернативным всеобщему упадку официальной культуры в стране. Впрочем, очень быстро я разочаровался в них. Жизнь этих людей состояла из долгого трепа на абсолютно однообразные темы: музыка, бабы и стимуляторы, постоянным также было пьянство.

Все это общество, конечно же, знакомо всем читателям Сорокина, Пелевина и Стогова – по большей части, оно и состоит из таких читателей. Бесцельное существование этих людей, конечно же, лучше тупого существования среднестатического обывателя, но лучше в интеллектуальном плане, в умственной загруженности, а не в смысловом отношении, конечно же. Мне пришлось подстраиваться под их философию существования – в противном случае я рисковал остаться в полной изоляции, потому что такие андеграундные группы принимают только «своих». Я превозмогал себя и смеялся над глупыми шутками «друзей», тусил с ними по каким-то дешевым кабакам и пельменным, при этом часто мы просто пили на улице. В почете у нас было обсуждать новые книги модных авторов, при этом, все равно – через губу и презрительно; ходить на премьеры артхаусных фильмов, только из-за того, что это не «голливудское дерьмо»; искать по несколько дней подряд по всяким «секондам» какие-то редкие тряпки альтернативного дизайнера; окружать себя всякими экзотическими вещицами, типа курильниц и настоящих вьетнамских циновок – только потому, что это «не как у всех». Больше всего же меня раздражало в них какое-то почти незаметное презрение к обычным людям, какой-то снобизм, тщательно скрываемый обычно, но от этого еще более заметный. Почему, какое право они имели ставить себя над другими людьми, притом что, кто они – какие-то алкоголики, какие-то неудачники, честно говоря. Как в фильме Бертоллучи «Мечтатели», у них был только один путь – в дальнейшее прозябание и прожигание жизни, бесцельное, направленное лишь на собственное существо. И, как и в том же фильме, в условиях жуткой ситуации в стране в целом, я не мог долго оставаться в стороне от всех этих разрушительных процессов. Я понимал, что живу не так, я колебался, но никак не мог сделать окончательный шаг, чтобы уйти из этой компании.

Там же я познакомился с одним человеком. Среди всех этих усталых от жизни пьяниц и неврастеников он выглядел довольно необычно. Среднего роста, коренастый, с короткой стрижкой. Мне сразу понравилось что-то в его наружности, что-то настоящее, от чего я уже успел отвыкнуть в Москве.

На первый взгляд это был обычный человек. Что-то в нем незаметно притягивало и располагало к себе, так что мы быстро стали друзьями.

– Серега, – протянул он руку. Рукопожатие было крепким, что говорило о твердости характера. Вообще, по тому, как выглядел этот человек, я заключил, что он отличается от всей компании, и было странно, что он тут делает.

– Как дела?

– Нормально. Пьешь? – сказал я, протягивая ему бутылку портвейна.

– Нет, – он даже поморщился.

– А что так?

– Не хочу помогать Западу.

Мне стало интересно. Что же он – из «идейных»?

– При чем тут запад?

– А они у нас и так уже весь народ споили. У них цель такая.

– А в СССР что же – не пили?