Мариуполь. Назад в будущее

– Возможно. Но я вам вот что скажу. Мы с вами можем только наблюдать за динамикой процесса. И надеяться на чудо. Одному Богу известно, выживет этот молодой мужчина или преставится. Ему уход нужен и постельный режим. Определю-ка я его в палату интенсивной терапии, у меня там уже есть пациент с ранением в голову, я вам про него ранее говорил. Понаблюдаем. Интересный случай.

Маркевич кивнул головой.

– Я поручил практикантке уход за тем молодым пациентом, – продолжал Мазай, – вот, значит, будет ухаживать за обоими. Ей в этом году в медицинский поступать, пусть набирается опыта. Вдруг решит, что это не её. Врачебное дело, коллега, сами знаете, не лёгкое.

Маркевич снова кивнул.

– Как его фамилия? – спросил Мазай.

– Не знаю, доктор. Нам его доставили на милицейской «буханке». Но там сидит его сослуживец, могу спросить, – Маркевич указал рукой в сторону коридора.

Мазай жестом дал понять, что это необходимо выяснить. Маркевич тут же выбежал в коридор, где находился Михаил. Выяснил всё, что было необходимо для госпитализации и вернулся в операционную.

– Стасенко Виктор Георгиевич, 12 мая 1974 года рождения, выпалил он Мазаю.

– Стасенко, говоришь? Олеся у нас тоже Стасенко. Однофамилец или родственник?

– Могу выяснить, сослуживец ещё на месте.

– Выясни. Скажи ему, пусть домой едет. Стасенко уже в палате. Успокой. Нечего тут ждать. Толку мало просиживать штаны. Сегодня как-то неспокойно в городе.

Маркевич снова преодолел операционную и, оказавшись в коридоре рассказал Михаилу о состоянии Виктора, выяснил затем всё, что интересовало Мазая, и вернулся.

– Олеся – сестра Виктора, – с порога выпалил он.

– Замечательно, хотя чего тут замечательного непонятно, ну да ладно, стимул у нее появится чаще бывать здесь, и ухаживать за братом и за этим молодым отпрыском. А это облегчает нагрузку на моих санитарок. Вот. Ну, что ж, коллега, день сегодня выдался не простой, и ранения у этих ребят неординарные. Так что – пожелаете писать диссертацию, милости просим! Переводитесь к нам, я походатайствую. Возможно, тоже к вам примкну, как куратор.

…Михаил тем временем подошёл к водителю «буханки», попросил у него огонька, прикурил сигарету и приказал ехать обратно к РОВД.

У РОВД по-прежнему стояла толпа зевак. На углу здания оставались пожарные расчёты, которые скатывали шланги, собирали лестницы. Работал пожарный автокран. Здание продолжало парить белым едким дымом.

От сослуживцев Михаил узнал, что командира нашли, но он не выжил. Что националисты ушли из города, их никто не остановил и не арестовал. Ещё он узнал, что на 10 мая назначен траур по погибшим гражданским и военным. А 11-го состоится референдум. Впрочем, всё это не имело значения. Город пережил трагедию, которая предопределила его будущее.

Глава 9

Маргела мысленно прокручивал свой день до пробуждения в незнакомом ему времени.

Он прекрасно помнил, как ранним утром этого дня, то есть 9 мая 2014 года, Таран всех поднял по тревоге. Сказал, что день предстоит нелегкий, поскольку нужно совершить восьмидесятикилометровый марш-бросок в Мариуполь. Что он лично получил приказ от исполняющего обязанности министра внутренних дел Украины Арсена Борисова. И что в их задачи входит: войти в город, локализовать все сепаратистские очаги, по необходимости уничтожить зачинщиков раздела территориальной целостности страны, навести порядок в структурах МВД, которые отказались от прямого подчинения Киеву, арестовать несогласных и так далее.

Он даже вспомнил, как Таран говорил про гражданских, что министр велел их не трогать, поскольку якобы «быдло само встанет в стойло, если пастухов туда загнать». Что СБУ им поможет и что власть в Мариуполе должна понять, что Киев не позволит всяким доморощенным мэрам управлять городом.

Маргела вспомнил, как они вошли город, как расстреляли блок-пост при въезде, как Таран выступил с «патриотической» речью с БТРа, символично похожей на выступление Владимира Ленина с башни броневика у Финляндского вокзала в Петрограде. Отчётливо вспомнил разговор внутри РОВД с Виктором. Даже фамилию его помнил – Стасенко. Приказ Тарана расстрелять здание из танка и начало боя тоже помнил. Но на этом моменте его воспоминания обрывались. Он не мог вспомнить, что было после боя, и как он оказался в этом Сорок первом году. Он отказывался верить в происходящее.

Маргела приложил усилие и встал с кровати. Голова по-прежнему кружилась. Он огляделся вокруг. Низкий потолок, который можно было потрогать рукой, психологически давил на высокого юношу. Ему захотелось глотнуть свежего воздуха. Но едва он высунул голову в окно, как его стошнило прямо на газон Сделав несколько вдохов, он почувствовал металлический привкус на нёбе.

Где-то вдали виднелись заводские трубы, из которых валил чёрный дым. По левую сторону от дома, поодаль двора, поблескивала в лучах утреннего солнца железная дорога.

Маргела втянул своё туловище обратно в комнату и пошёл к двери, за которой недавно скрылась женщина, называющая себя «мамой». Обследование дома продолжалось недолго. Дом состоял из пяти маленьких комнат, располагавшихся по принципу ромашки. В центре располагалась комната покрупнее, посередине её стоял небольшой деревянный стол со стульями кустарного производства. Тут же находилась белая глиняная печь с почерневшим горнилом.

Вокруг центрального «зала» были пристроены остальные четыре комнатушки. За одной из них находился маленький коридор с дверью. Туалета в доме не было, как и ванной комнаты, соответственно. Две из пяти комнат были пустые и даже без дверей.

В большой комнате, на противоположной от печи стене висела ретушированная чёрно-белая фотография, которую он видел в фотоальбоме своих родителей. На ней позировали двое взрослых людей, мужчина и женщина. Маргела сразу в них признал прабабку с прадедом. Прабабка была в белом платке и чёрном платье, застёгнутом под самый подбородок. Прадед же был одет в форму Красной Армии – Алексей наблюдал такую на исторических реконструкциях. На левой стороне груди прадеда красовались два ордена Красного Знамени и одна звезда в обрамлении лаврового венка. Отец Маргелы показывал ему эти награды, бережно храня их в специальной фетровой коробочке в серванте.

Алексей знал, что прадед был красным командиром и героически сражался в боях за светлое будущее советского народа. И он, Маргелюк Алексей, считал себя сродни прадеду, защитником украинского народа. Отец ему рассказывал, что Алексеем его назвали в честь прадеда. Что прадед был тяжело ранен петлюровцами в голову и что последние годы жизни был разбит параличом и прикован к постели.

Когда Маргела вспомнил эту деталь из его биографии, его словно током шарахнуло с головы до ног. А что, если он – сын прадеда, то есть, дед его самого в будущем??? Но это невозможно, тогда бы его звали не Алексеем. Он помнил, как батя ему рассказывал, что семья прадеда жила на окраине Мариуполя недалеко от завода Ильича.

Пазл памяти начинал складываться в более-менее ясную картину. Он вдруг осознал, что каким-то образом, не понятно пока каким, оказался в доме своего прадеда.

«Но кто тогда эта женщина? – задался он мысленным вопросом. – На бабку не похожа, на прабабку тем более, а с мамой-то в сравнение никакое не идёт. Кто же она??»

Маргела подошел к комоду, стоящему справа от печи, открыл верхний ящик и нашёл в нем несколько хаотично лежащих фотокарточек. Дрожащими руками он стал нервно перебирать их, сканируя глазами каждую по отдельности.

На обороте каждой из них рукой были написаны даты: 1923…, 1930…, 1935…, 1938…, 1940…, 1941 год. И все они были с этой женщиной. На фото из 1923 года она держала на руках свёрток, похожий на тот, что вручают при выписке из роддома; на обороте значилась надпись:

Зина с Алексеем,1923 год.

На фото из 1930 года стоял мальчишка лет семи, в школьной форме, подпоясанной ремнём, с портфелем в руках. Рядом стояла та же женщина. Надпись на обороте гласила:

Первый раз в первый класс, 1930

Алексей пошёл в школу.

Остальные фото также рассказывали о жизни Алексея и его «мамы» Зины.

Только снимок из 1941 года был совершенно другим. На ней был изображён Алексей в одеянии сталевара у мартеновской печи.

Подпись на обороте была предельно лаконичной:

Начало трудовой жизни, апрель 1941 года.

Он присел за стол и обхватил голову руками. Найденные фотографии не помогли ему прояснить происхождение «мамы» Зины и его самого. Единственное, что стало понятным, – он в доме прадеда, у него есть «мама», он находится в прошлом, в 1941 году, и работает сталеваром в мартеновском цехе. А, самое главное, теперь ему нужно как-то с этим жить! От всего этого у Алексея закружилась голова. В ту же минуту в дом вошла «мама» Зина.

– Сынок, ты чего встал? Тебе что, плохо? – Она заметила фото в руках Маргелы. – А фотокарточки тебе зачем?

– Слышь, ма! Что-то мне совсем херово. Видимо, надо к доктору сходить. Может, у меня сотрясение.

– «Херово»? – переспросила Зина. – Раньше я такого не слыхала. К доктору нужно обязательно. Я тебе с утра об этом говорила. И вот что ещё. Я сходила в цех, мастера не было на месте, вчера в ночную авария случилась, на больничном он. Поэтому ты иди оформляй больничный, чтобы прогул не записали. Строго с прогулами нынче!

Глава 10

Олеся вернулась в отделение к вечеру. С собой она привезла книги по медицине, «тормозок» с едой, зубную пасту, лак, смывку для ногтей и коробку шоколадных конфет «Стрела». Санитарки, зная её пристрастие к шоколадкам, прозвали Олесю «Конфетесой» и при каждой встрече по-доброму подначивали ее. Она не обижалась, ей даже нравилось её конфетное имя, было в нём что-то такое величественное.

Олеся была яркой девушкой 21 года, напоминавшей известную киноактрису британку Одри Хёпберн. Иссиня-чёрные волосы, карие глаза с огромными завитыми ресницами, точёные носик и скулы, пухлые девичьи губы, белоснежная улыбка и, наконец, длинная аристократичная шея не оставляли равнодушным ни одного молодого человека в городе. За ней ухлёстывали самые завидные женихи. Но брат строго охранял её девичество, и некоторые потенциальные претенденты, зная служебное положение Виктора, даже побаивались приближаться к красотке. Так она росла, как красивый домашний цветочек в горшочке.

В апреле Олеся закончила медучилище и готовилась к поступлению в институт. Мечтала о карьере нейрохирурга. Нет, Олеся не собиралась копаться в мозговых извилинах скальпелем. Она хотела стать учёным, который может разгадывать тайны головного мозга исключительно научным методом. Конечно, эксперимент она не отвергала. Чтобы стать большим учёным, нужно иссечь не один мозг. И как раз нейрохирургия в этом вопросе лучше других специальностей отвечала её амбициям. Поэтому она согласилась присматривать за парнем, у которого пуля прострелила голову и которому Никита Витальевич, её кумир в нейрохирургии, успешно провёл столь сложную операцию.

Она прекрасно понимала, насколько ювелирной должна быть работа нейрохирурга при столь серьёзных травмах. Мало было присоединить отколовшуюся часть черепной коробки. До этого нужно было сшить те поврежденные участки, через которые прошла пуля. А это метры нервных окончаний! Олеся всегда обращала внимание на то, что доктор Мазай упоминал имя Бога: и до, и во время, и после операций. Ей, молодой современной девчонке, упоминание Бога казалось эдаким атавизмом. Её атеистические взгляды на материальный мир отвергали откровения больных о чудесном исцелении от того или иного недуга после крещения или мольбы об выздоровлении. Она считала, что если и произошло исцеление без помощи врачей, то это скорее неизученные резервы человеческого организма, нежели божественный промысел. Но, Олеся не оставляла надежды, по возможности, поговорить об этом с Никитой Витальевичем. Ей было не понять, как нейрохирург, научное светило, человек прооперировавший тысячи людей, уповает на какого-то Бога.