Имеет близость «ко двору»,
Лелеет замысел тщеславный,
Играют в важную игру —
Кто первый скажет: «Чур, я главный!»
Роман же не переживал —
Ведь шла последняя неделя.
Он с интересом наблюдал,
Привычно маясь от безделья.
Он знал, что скоро всё пройдёт,
К безделью он не возвратится,
И он старался наперёд
Своим покоем насладиться,
Запомнить каждый этот миг…
Он знал, что это не забудет…
Он одолел страданий пик,
И прежним он уже не будет.
Он делал то, что он хотел,
И игнорировал заявки.
Гордей всё видел, но не смел
Вносить в его режим поправки —
Евстрат негласный договор
Послушно принял к исполненью,
И он Арапова с тех пор
Взял на «ручное управленье».
Гордей стал тих и невидим,
И от Романа отдалился…
Зато теперь Евстрат над ним
Без сожаления глумился.
Он непрерывно заставлял
Романа копии печатать,
Их смысл Романа удивлял,
Был совершенно непонятен.
Роман печатал договор
О связях Крыма с Петербургом,
Из керченских газет обзор —
И голова его шла кругом.
Но он достойно всё терпел,
Часы до отпуска считая.
Перешагнёт он за предел —
За ним наступит жизнь иная.
«Меня использует Евстрат,
А я – его, с таким же правом:
Он навязал протекторат
115
Гордею с его гордым нравом, —
Злорадствовал Роман, трудясь. —
Он думает, билет заказан…
В Керчь не поеду отродясь!
Онучин будет мной наказан».
2