Студент 2

Я вновь крутанул в памяти всю известную мне информацию, включая постсоветскую, об исчезновении нашей АПЛ в 1970 году в западной части Атлантического океана. Нет. Ничего не вспомнил.

Лариса вздохнула:

– Хочешь верь, хочешь нет, но с самого начала, как только они ушли в тот рейд, у меня на сердце неспокойно было. Не хотела верить в это, сама себя уговаривала. Да чувствовала, что не уговаривается…

Разумеется, официально всей правды не узнали даже родственники членов экипажа. Но сарафанное радио никто не отменял, и данное средство массовой информации быстро разогнало по североморским гарнизонам зловещие слухи, в которых неизвестно, что было правдой, что неправдой. Если собрать все это в кучу, то выходило примерно следующее.

В какой-то момент с борта субмарины в штаб Краснознаменного Северного флота полетели радиограммы, вогнавшие сотрудников штаба в ступор. Отказ навигационного оборудования… звуки неизвестного происхождения, наблюдаемые гидроакустиками… состояние психомоторного возбуждения, наблюдаемое сразу у нескольких членов экипажа…

– Ты понимаешь? – Лариса уставилась мне прямо в глаза. Прошлое не отпустило ее. – Понимаешь?! У них там началось что-то необъяснимое.

Я кивнул.

– А дальше пошло еще хуже, – сказала она.

Глава 5

Я ощутил, как при этих словах легкий холодок пробежал по спине. Не от страха или испуга. Нет, конечно. Скорее, это была эмоция читателя или зрителя триллера. В предвкушении если не кульминации, то одного из сюжетных пиков.

Лариса зачем-то обернулась и понизила голос:

– Дальше началось что-то совсем необъяснимое.

И в штабе Северного флота, и в Главном штабе ВМФ, и в Генеральном штабе все уже стояли на ушах, когда с борта подлодки полетели радиограммы, взрывающие мозг.

«Пытаемся всплыть… не поддается управлению… продолжаем (неразборчиво)… глубина…

Это был последний более или менее вменяемый радиообмен. Опять же по слухам, запись исследовали психологи и охарактеризовали голос передающего (кто именно это был, определить не смогли) как «сильно взволнованный, демонстрирующий состояние, близкое к стрессовому». А затем радиостанция субмарины перешла на азбуку Морзе.

Конечно, радисты в Мурманске легко читали точки-тире. Вот только понять не смогли. Связного смысла в них не было. Бредовые отрывки, из которых так и не сумели собрать систему.

Сперва прозвучало слово глубина – ну, в общем-то, понятно, хотя шубы из этого не сошьешь. Потом: сумрак – черт его знает, слово какое-то уж совсем не военно-морское. А потом передатчик несколько раз отчетливо отбил слово тень. Вот так: тень. Тень. Тень. И все на том. Подлодка умолкла. Навсегда.

Лариса прерывисто вздохнула.

– Помнишь стихи Твардовского? И во всем этом мире… до конца его дней – ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей…

Я кивнул. Конечно, помнил. Классика!

– …ну вот, и здесь что-то вроде. Ничего! Пытались искать, конечно. Наверняка и американцы негласно шарились там. Но и от них ноль… Ты знаешь, сколько глубина Саргассова моря?

– Нет, – честно сказал я.

– Порядка семи километров. Площадь – примерно как Австралия. Или там Бразилия. Ну что там найдешь?..

Официальной информации по инциденту с советской лодкой практически не было. Сначала: «прервалась связь, ведутся поисковые работы». Потом: «связь восстановить не удается»… Потом, конечно, было собрание родных членов экипажа, пришло командование флота. Поговорило по-человечески, без казенных фраз. Но и тут ничего не было сказано, кроме: да, скорее всего наши ребята уже не вернутся. Ничего не поделаешь. Они выбрали такую профессию, для настоящих мужчин. Где ходишь рядом со смертью. Вы это знаете. Нам всем придется пережить разлуку… О причинах катастрофы, даже предположительно, ничего сказано не было.

– А эти слухи? – спросил я. – Про сумерки и тени?

– Ну а что слухи? Их, как говорится, к делу не пришьешь. Официальные лица от всего этого открестились категорически. Ничего не знаем, а вам советуем бабьим сплетням не доверять…

– Так и сказали про бабьи сплетни?

– Нет. Дословно не было. Но по сути недалеко. Сказали, что по закону пока не имеют права признать экипаж умершим, а следовательно, пенсии нам, членам семей, пока не будет. Но по-товарищески помогут.

– Помогли?

– Да! Это да. За что спасибо, без вопросов. Не обманули, не бросили, не забыли. Так и помогали, пока юридически не утряслось.

– Были объявлены умершими?

Лариса кивнула, и некоторое время мы шагали молча. Потом она каким-то усталым голосом произнесла:

– Больше восьми лет прошло… Вернулась сюда. О музыке уже думать было поздно. Но я еще там начала работать в кадровой службе ВМФ, вольнонаемным сотрудником. Самоучкой получила запись в трудовой книжке, а это уже профессия. Так и тружусь. Мама умерла, детей у нас не было. Когда приехали туда, на север, я по дурости… ну, в общем, решила избавиться от ребенка. Ну и… не самая лучшая больница и медперсонал…

– Понимаю, – поспешил сказать я, понимая больше.

Мне в самом деле как-то стало ее жалко. Весь этот выпендреж… или даже нет, не то слово. Стремление выглядеть ярко, победно, почти владычицей морской – это все защитная реакция. От одиночества, утрат и сопутствующего шлейфа.

Я бросил мгновенный взгляд – так, чтобы она не заметила. У нее было странное лицо: будто она увидела нечто неожиданное.

И я подумал, что отчасти это верно. Должно быть, она не очень ожидала, что разговор развернется в ту сторону, в какую развернулся. И этот разговор перевел нас двоих через некую грань, после которой мы уже не два нечаянных собеседника. И даже не просто те, кто встретился с определенной целью. То есть, вот просто так улыбнуться, распрощаться и разойтись у нас уже не выйдет. Даже если мы оба захотим. Попали в перепутье судеб.

Эта мысль так глубоко вошла в меня, что я на какое-то время перестал слушать спутницу. Вроде бы она что-то говорила, но слова не доходили до моего сознания. И она это заметила. И вновь перешла на «вы»:

– Вы… не слушаете меня?

Я спохватился.

– Да нет, слушаю, конечно. Просто задумался. Знаете, каждая человеческая судьба это сюжет для романа, не находите?

Конечно, я постарался, чтобы эта фраза прозвучала как комплимент, но Лариса Юрьевна то ли другого ожидала от меня, то ли в моих словах ей почудилось нечто неведомое мне… Кто знает! Ведь что у бабы в башке – она и сама разобрать не может.

Лариса Юрьевна заметно замкнулась. Так же, как до этого заметно распахнула душу. Я немного ругнул себя: мне хотелось как-то так по-умному подвести разговор к Беззубцеву, выпытать по максимуму. Ведь ясно, что у них что-то в отношениях не так, иначе бы она просто не стала вызывать меня на столь откровенный разговор… А впрочем, рассудил я, слишком торопиться тут не стоит. Успею.

После этого наша беседа явно остыла, став полуформальной. Побродили прогулочным шагом, поговорили о том, о сем…

– Ну, в общем, вот так, Василий. Извините, но хотелось поделиться. Так сказать, встреча ветеранов с молодежью…

– Не наговаривайте на себя, Лариса Юрьевна. Вы молодая и очень статная женщина.

Я произнес это с шаблонной вежливостью в голосе, но видно было, насколько ей приятно. Она помолчала… видимо, размышляя, как строить диалог дальше. Решила поставить ситуацию на паузу:

– Ладно, Василий. Спасибо вам. На самом деле, вот так пообщаешься с вашим поколением, и как на свежем воздухе побывала.

– Надо чаще встречаться, – ляпнул я автоматом, без всяких сложных мыслей.

Она странновато усмехнулась. И секунд через пять сказала: