Тридевять небес

Нет, на одной руке, пожалуй, с двумя «волкодавами» не сладить. Ну, что?..

Он свернул на торцевую сторону крыши, глянул вниз. К трехэтажному дому вплотную примыкал двухэтажный, его крыша была аршинах в пяти ниже, дальняя сторона ее уходила в туман. Обернулся. Ага! Чердачное оконце, в котором торчит какой-то дрын.

Сам не зная зачем, агент схватил палку – оказался сломанный черенок лопаты.

Решение пришло мгновенно. Размахнувшись, с силой швырнул обломок вниз и подальше – и нырнул обратно в чердачное нутро, услыхав, как палка долбанулась в нижнюю крышу так, словно конь туда прыгнул.

Двое гулко прогрохотали над головой.

– Туда! – возбужденно вскричал молодой голос. – Туда сиганул!

– Слышу, не глухой.

Добежали до края крыши, застыли на секунду.

– Ух ты! Высоко больно, Кондратьич, яти его!..

– Я те дам – высоко! Давай вперед!

Раздались два гулких массивных удара, почти слившихся в один, вслед за чем – ругань и топот. Гауптман бросился бежать в обратном направлении, еще не смея верить в удачу, но уже предчувствуя восторг спасения…

Примерно через час он, уже без всяких восторгов, изнеможенный, кое-как перевязавший рану, сидел в подвале огромного доходного дома близ трубы парового отопления, в тепле и темноте. Вблизи пугливо, но настойчиво шуршали крысы. Противно пахло какой-то гнилью.

Конечно, у столь солидной корпорации, как резидентура германской разведки в Петрограде, имелись планы на разные случаи развития событий, в том числе и на такой. Были разработаны особые тексты писем до востребования, отправляемых на те или иные имена в определенные почтовые отделения… но до того следовало закрепиться по какому-то адресу. Разумеется, и это преодолимо, плох тот агент-нелегал, у которого нет на примете двух-трех пристанищ, где за некую сумму без лишних слов готовы принять любого и где менее всего желают встреч с полицией. Были они и у гауптмана. Однако до этих пристанищ требовалось еще добраться, а потом еще там и отлежаться: рана хоть и не страшная, но денька на два потребует покоя. Деньги… ну, деньги, слава Богу, при себе, служба требует предусмотрительности. Да. Надо будет, понятно, сменить личину: к черту помощника машиниста, какой-то иной обитатель Петрограда должен появиться на свет…

Все это были задачи не простые, но решаемые. По-настоящему же заботило его другое.

Он провалил задание, на котором упорно настаивал. Что делать?..

Похвал ожидать нечего, но оперативное чутье подсказывало: он вскоре может оказаться необходим начальству, и на его теперешний провал могут взглянуть сквозь пальцы. Умея профессионально анализировать информацию, он понимал, что в Берлине всерьез возлагают надежды на русские оппозиционные партии, ищут контакта с ними: и здесь, в России, и с эмигрантскими центрами, находя совпадение интересов в возможном русском бунте. Тут важно этот самый бунт подтолкнуть, раскачать обстановку, сделать ставку на тех, кто может стать полезен в отчаянной, не на жизнь, а на смерть схватке, где Германская империя вынуждена биться на несколько фронтов. На западном, восточном, африканском, даже на океанском, где нет огневых линий, флангов, тыла, а битвы не оставляют за собой могил, бесследно растворяя погибших в неведомых глубинах… В этой схватке Россия очевидно обозначилась как слабое звено – и стало быть, герр гауптман, очень может быть так, что прежние промахи милостиво зачеркнут и скажут: кто старое помянет, тому глаз вон. Включайся, трудись. Все в твоих руках.

Он усмехнулся тому, что все это прозвучало на русском языке. Сросся с ним… Усмешка вышла кислой: слабость одолевала, надо час-полтора вздремнуть, хотя б немного набраться сил. Он повозился, пристраиваясь поудобнее, закрыл глаза, стараясь не замечать крысиного шороха.

Мысли поплыли пустые, но приятные, вроде облаков, розовато подсвеченных зарей. Из ближнего будущего захотелось заглянуть в дальнее: а там что?.. Конечно, будущее не поддалось, не раскрылось, облачно клубилось, только и всего.

Постепенно сознание размягчилось, по краям его стали вспыхивать загадочные завихрения, в них призрачно мелькали некие лица, фигуры… точнее не разобрать, человеческие они, или же это некие химеры, или же вовсе игры вспышек и теней. «Я!.. – туго, тяжело думал раненый. – Я?.. Что это – Я? Где его границы? Что за ними?.. А верно я ухватил нить, прав был, прав и еще раз прав! И не отступлюсь, что бы они там себе ни решили. Да. Я иду искать!.. Найти, нет, непременно надо найти… Румянцев этот и кто еще там… Они знают. Это точно, только их надо найти…»

Думать ему сейчас было все равно, что валуны ворочать. От этого ли, от чего другого тело прохватила волна озноба, мелко застучали друг о друга зубы. Он сжал их, одолел внезапную напасть и ощутил, как прихлынуло сладостно-одуряющее тепло, окутало невесомым одеялом. Хорошо!..

И он погрузился в сон.

Если бы мы отбросили правила вероятности, оптики, да и просто здравого смысла – и увидели осунувшееся лицо спящего человека, забившегося от преследователей в смрадный подвал и попытавшегося представить свое будущее, то угадали бы, что вряд ли этот человек рад ему, будущему своему. Не то, чтобы там что-то уж совсем худое. Нет. Оно никакое. Долгое ненужное время, день за днем, за годом год… Все, что должно быть в жизни этого человека, все уже было. А осталось то, чего могло бы и не быть: что будет, что не будет – все равно.

Но он о том, конечно, не знает. Его большое Я лишь бегло проступило на лице, которого никто не видит, а он тем более. Пока ноябрь, война – и только первые штрихи животканого полотна, в чем трудно еще угадать картину. Рука, сплетающая нити, замерла. Как шевельнутся ее пальцы, что за узор пойдет слагаться по ее прихоти и вне ее?.. Увидим. Или нет?..

Глава 2

СССР, Москва, октябрь 1923 года

Дежурный пролистнул паспорт, задержал взгляд на фото, перевел на посетительницу.

Придраться не к чему. Новенький, месяц тому назад выданный паспорт гражданина СССР. Данные в нем и в листе посещений абсолютно совпали, фото в паспорте и внешность тоже. Часы, на которые дежурный мельком взглянул, показывали именно то время, что указано в листе. Досмотр личных вещей состоялся еще на входе. Никаких препятствий к посещению нет.

И все же сотрудник охраны медлил.

Не то, чтобы он усматривал в гостье нечто необъяснимо подозрительное. Напротив, интуиция и опыт, с годами слившиеся в единое целое, уверенно подсказывали, что подвохов здесь нет. Эта дама действительно идет на прием к председателю Реввоенсовета, народному комиссару по военным делам Союза Льву Давидовичу Троцкому, и более того, он сам ждет ее с нетерпением, еще с утра справлялся о ней…

Но вот именно это и напрягало.

– Что-то не так? – мягко спросила женщина.

Ч-черт! Уловила.

Пауза и пары секунд не продлилась, а она угадала… Ведьма!

Это словечко выпрыгнуло само собой, помимо воли, и прошлось по душе неприятно, шероховато. Но глубинное, даже не профессиональное, а исконно человеческое, заложенное во тьме времен чутье просигналило чекисту: да! Так и есть. Слово дремучее, дурное, но от словесных перемен суть не изменится. Как хочешь назови…

– Цель вашего посещения? – он постарался быть как можно суше.

Гостья чуть обозначила улыбку:

– Личная беседа. Председатель РВС пригласил меня для консультации.

И умолкла, дав понять, что о дальнейшем спрашивать – охраннику не по его чину.

Тот ощутил этот тон, не ошибся. Вообще, в мягкости обращения этой особы умело была спрятана колкость, не выпускаемая на поверхность. Человек простодушный наверняка этого бы просто не заметил. Но чекиста служба отдрессировала тонко ловить оттенки людских настроений. А вернее, отточила то, что в нем, видимо, было заложено от природы. Это уж или дано, или нет. Ему – дано.

«Ведьма,» – повторил он про себя уже осознанно, недобро, успев вспомнить, что Лев Давидович, по слухам, очень неравнодушен к психологам, гипнотизерам, медиумам… такого рода публике. Вот и у них в ОГПУ – специальный отдел под руководством Глеба Бокия, за семью замками, где собрались какие-то чуть ли не чернокнижники; этот отдел, опять же, по слухам возник при самой энергичной поддержке Троцкого. Вот и эта… похоже, из них же. Как ее, черт…

Он скосил взгляд в лист приглашенных. Шпильрейн! Да. Сабина Николаевна Шпильрейн. Тьфу!

Все это, начиная со второй «ведьмы», промчалось в мозгу контролера в доли секунды, не отразившись на лице ровно никак. Худощавое, маловыразительное – лицо провинциального мастерового средней руки – оно исходно служило отличным фильтром для эмоций, а чекистская выучка тем более сковала его в маску профессионального бесстрастия.

– Проходите, – он вернул паспорт владелице. – Туда по коридору, потом направо, подниметесь на два этажа. Там еще один пост проверки документов. Будьте готовы.

– Всегда готова, – произнесла дама все с той же неуловимой подколкой, взяла паспорт и отправилась в указанном направлении.

Все, что позволил себе чекист – бросить взгляд вслед идущей, отметив странноватую походку: сутулую и вроде чуть прихрамывающую, точнее, даже, просто неряшливую, невыработанную. Не учили правильной осанке – и со спины эта самая Сабина Николаевна выглядела заметно постарше, чем с лица.

Он легко восстановил перед мысленным взором это лицо: как будто не русское, но и не явно выраженное еврейское, какое-то нетипично-восточное, что ли. И взгляд… кгм! Взгляд глубоко посаженных глаз, он, конечно, не простой… от такого взгляда кому-то может стать не по себе, это легко представить. Нет, слухи слухами, а ведь и правда, собирает Троцкий близ себя каких-то колдунов, вещуний, черт-те кого… пропади они все пропадом! А что это значит? А очень просто значит: грядет битва за власть. Смертельная! Пощады в ней нет и быть не может. Это как в древнем Риме, как они…

Чекист напряг память. А! Гладиаторы. Вспомнил.

Ага. Два гладиатора русской политики. Грузин и еврей. Не смешно. Вышли в финал, оттеснив старых друзей-соратников Ильича: Зиновьева, Каменева, Радека… ну, этот-то всегда был боталом-пустозвоном, но вот Зиновьев! – это же фигура, можно сказать, с давних пор тень Ленина. И вот он сбоку, оттеснили его эти двое.

Усилие памяти включило странную реакцию. Прошлое ожило – неясно, как нечто еще бесформенное, не воплотившееся в образы, как облачное поле… и вдруг эта пелена прорвалась в одном месте.

***