«Недаром помнит вся Россия…» Бородинское сражение в историческом сознании русских и французов (по следам 200-летнего юбилея)

«Подвиг генерала Костенецкого в Бородинском бою». Худ. А. Ю. Аверьянов

По-военному четкие и кое-где грубоватые высказывания Клаузевица о Кутузове и Барклае де Толли позволяют лучше понять искомую суть того времени. Сознавая обреченность наполеоновской авантюры, Кутузов считал своей главной задачей не формальный успех в генеральном сражении, который вполне мог оказаться «Пирровой победой», а сохранение русской армии и обеспечение ее высокого боевого духа. Ради решения этой задачи он выплеснул на верховную власть, общество, армию и народ «целый поток хвастливых речей», соперничать с которыми оказалось не под силу никаким «моральным возможностям французской победы». Кутузовская «пиар-кампания» стала прологом к изгнанию захватчиков из России.

Говоря о Бородинском сражении как о чем-то заранее предопределенном, Клаузевиц объясняет тактический успех Наполеона перевесом его сил и «весьма посредственной позицией» (по мнению мемуариста, «Россия чрезвычайно бедна позициями»), занимаемой русскими: «Чего же другого можно было ожидать? При равной храбрости войск обеих сторон, в бою на очень узком пространстве следовало ожидать только того, что произошло в действительности, а именно медленного опускания чаши весов к невыгоде русских». Он даже с некоторым раздражением выражает недовольство досужими расспросами обывателей на данную тему: «Мы никогда не могли понять, почему люди так жадно добивались какого-либо объяснения Бородинского сражения. Одни недоумевали, почему Кутузов отошел, раз он был победителем, другие – почему Наполеон не разгромил полностью русских».

Продолжительность Бородинского сражения К. Клаузевиц, сам участвовавший в нем как офицер кавалерийского корпуса генерала Ф. П. Уварова, определил в 10 часов – с 6 часов утра до 4 часов пополудни. По словам Клаузевица, за время сражения «русские на левом крыле, где они уступили больше всего пространства, потеряли всего лишь от 1.500 до 2.000 шагов. Лишь корпус Тучкова, вступивший в бой отдельно от других, должен был отступить на большее расстояние». Кроме того, в ходе битвы «массы русского войска не утратили порядка» вследствие своего «густого построения, так как только при наличии известного простора кавалерия может быстро использовать и расширить до крупных размеров успехи, достигнутые пехотой и артиллерией». Наиболее правдоподобной цифрой потерь русской армии Клаузевиц считал 30 тыс. чел., которые составляли «четвертую часть всей армии». Итогом сражения, в описании Клаузевица, стало закономерное отступление русских войск, сумевших, однако, избежать разгрома и сохранить боеспособность: «Превосходство французов как в численности, так и в тактике сказалось в том, что за эти десять часов русским пришлось постепенно уступить некоторое пространство, оставить укрепления и занять новое расположение, причем их боевой порядок еще более уплотнился, а левый фланг откинулся еще дальше назад, так что теперь он тянулся параллельно пути отступления и не дальше 200 шагов от него; старая же Московская дорога находилась почти целиком в руках французов.

В армии все еще полагали, что результат сражения является сомнительным. Шел разговор о том, что следует удержать за собой поле сражения, которое собственно еще не было утрачено, и этим упорством добиться победы, так как французы также обнаруживают признаки большого истощения. Но по существу вопрос был уже окончательно решен, и хитрый Кутузов не сомневался больше в том, как ему надлежит поступить. Превосходство сил французов, заметное и до сражения, еще возросло в результате сражения, так как потери русских были, безусловно, больше потерь французов; за время десятичасового боя чаши весов далеко не оставались в состоянии полного равновесия, а заметно склонились в ущерб русским; нельзя было ожидать лучшего результата при возобновлении боя; позиция русских совершенно сдвинулась и ставила под угрозу путь отступления. Следующим этапом неуспеха явилось бы полное поражение. Сейчас армия еще находилась в порядке и могла, не расстраиваясь, отойти. Кутузов решил отступить ночью, что, бесспорно, явилось единственным разумным выходом».

Наконец, Клаузевиц пытался оценить шансы Наполеона на «полный разгром» русских войск в случае участия в битве «значительной массы совершенно свежих войск», находившихся в его распоряжении. По мнению автора, такая возможность была, но степень возникавшего в связи с этим риска оказалась неприемлемой для французского императора, и он решил довольствоваться занятием Москвы. По словам Клаузевица, «если стать полностью на ту точку зрения, которую в этот момент должен был занимать Наполеон, а именно вспомнить, как огромно было его предприятие в целом, какие громадные силы он собрал для него и как эти силы против всякого ожидания быстро таяли, вызывая опасение, что их может оказаться недостаточно, то станет понятным, что с этого момента важнейшей задачей для него могло представляться сохранение своей армии до того времени, когда зайдет речь о мире. Победа была в его руках, Москву он мог рассчитывать и так занять; выдвигать более крупную цель, поставив на карту последние силы, казалось ему, не вызывалось требованиями ни необходимости, ни разума (…) Если бы Наполеон имел твердую уверенность, что ему удастся окончательно разгромить русскую армию, он, конечно, затратил бы на это еще часть своих сил; но русские очень храбры, они еще сохраняли полный порядок…». Исходя из вышесказанного, Клаузевиц отметил, что «итог Бородинского сражения» является «вполне соответствующим естественному ходу событий» и что у Кутузова с самого начала не было «никакого разумного основания рассчитывать на победу». Иными словами, сражение имело самый предсказуемый финал; как тактические успехи французов, так и неудачи русских ни в чем не превосходили ожидания. Правда, Клаузевиц все-таки упрекнул Кутузова в том, что русские войска при Бородине не располагали «средствами перехода в энергичное наступление». Но свои более детальные суждения на этот счет он прервал самокритичной репликой: «Впрочем, довольно об этом!».

Итак, формальную «победу» в Бородинском сражении, которое М. И. Кутузов, в принципе, с самого начала считал ненужным, К. Клаузевиц приписал Наполеону. Понеся более крупные потери, чем французы, и без того обладавшие численным превосходством, русские отступили. Но «поражение» русских войск, сохранивших «полный порядок», не стало, с точки зрения Клаузевица, «полным». Чтобы нивелировать последствия своего отступления и оставления Москвы, «хитрый Кутузов» провозгласил себя победителем в сражении, и тем самым заручился безграничным доверием армии и общества. Наполеон не сумел деморализовать русских фактом занятия Москвы и, лишившись надежд на выгодный, да и вообще всякий, мир с Россией, был обречен на неминуемое военно-политическое поражение. Другой крупный военный теоретик XIX в. – бывший наполеоновский генерал А. Жомини, перешедший на русскую службу в 1813 г., еще более решительно, чем Клаузевиц, опровергал утопическую доктрину Наполеона Бонапарта, согласно которой решающее значение в войне имел исход генерального сражения. Мнение своего бывшего государя Жомини опроверг, указав на то, что «армии уничтожаются стратегическими операциями без заранее подготовленных на определенном участке сражений, чередой, казалось бы, незначительных предприятий».[62 - Жомини А. Стратегия и тактика в военном искусстве. – М., 2009. – С. 185.] С последним утверждением трудно не согласиться, особенно, если учесть то обстоятельство, что огромные потери русских войск в генеральном сражении при Бородине и сдача Москвы Наполеону отнюдь не помешали России уже через три месяца покончить с нашествием «Великой армии», а через 1,5 года – с наполеоновской Империей.

Локальный, с «материальной» точки зрения, характер проблемы «победы и поражения» в Бородинской битве также едва ли подлежит сомнению. Ведь если признать победителем сторону, выигравшую войну 1812 г., то все равно конечный успех русских в той войне стал возможен не непосредственно в силу их «победы» на Бородинском поле, а после оставления Москвы и последовавших за ним, на первый взгляд, «незначительных предприятий» (сражений при Тарутине, Малоярославце и Красном, на Березине и мн. др.). Признание же победителями французов лишь «позолотит пилюлю» тем, кто не извлек из «блестяще выигранной» битвы никакой конечной пользы. Наконец, согласие на «ничью» станет не более, чем вежливым комплиментом в адрес бывших врагов, ставших «братьями по славе». И все-таки остановимся на этой проблеме, имеющей и духовную сторону, подробнее.

Версия о «поражении» русских войск в Бородинском сражении построена: во-первых, на цифрах потерь сторон – утверждается, что потери русских были значительно больше, чем у французов; во-вторых (и это – самое главное), на отступлении русской армии после сражения и занятии Москвы армией Наполеона. При этом нереализованному намерению Кутузова «защитить Москву» придается абсолютный и безусловный характер. Однако первая часть аргументации, используемой сторонниками данной версии, вовсе не представляется очевидной. Цифры потерь сторон, равно как и численность сторон перед битвой, остаются предметом дискуссии, очень далекой от завершения. Л. Л. Ивченко выражает немалые сомнения в том, что Кутузов решился отстаивать Москву во что бы то ни стало, так как применительно к Бородинскому сражению приходится говорить об «отсутствии простого равенства в силах: превосходство за счет ополченцев не в счет». Лидия Леонидовна справедливо полагает, что непримиримые критики Кутузова в любом случае нашли бы повод для новых нападок на него: «Сейчас Кутузова упрекают в том, что он не добился победы при численном преобладании, а если бы он ввел в бой ополченцев, то, вероятно, его обвинили бы в том, что он бросил в сражение необстрелянных и необученных людей». Она также не находит «достаточно оснований утверждать, что Кутузов, решившись на эту битву, собирался отстаивать Москву до последнего солдата, не имея сведений ни о резервах, ни о поддержке фланговых армий».[63 - Ивченко Л. Л. Указ. соч. // Партитура Первой Отечественной. Война 1812 года. – С. 184–185.] Констатируя господство концепции Н. А. Троицкого, многие утверждения которого превратились в аксиомы, в современной российской историографии войны 1812 г., Ивченко задается «вопросом: почему столько веры на слово автору монографии о М. И. Кутузове профессору Н. А. Троицкому, который большую часть жизни изучал проблемы народников?». Со своей стороны, она предлагает «признать» отсутствие «самого главного источника для создания «сбалансированного» научного знания о тех далеких событиях – рассказа о них самого М. И. Кутузова с учетом мнений своих оппонентов». Ивченко уверена «в том, что, если бы Кутузову было отпущено еще несколько лет жизни, он бы легко справился со всеми своими оппонентами и нашел бы убедительное объяснение всем тем обстоятельствам, над которыми почти два столетия ломают головы специалисты».[64 - Там же. – С. 194–196.]

В своей новой монографии о М. И. Кутузове[65 - См.: Ивченко Л. Л. Кутузов. – М., 2012.] Л. Л. Ивченко принимает наиболее устоявшуюся на сегодняшний день версию о потерях сторон в Бородинском сражении: «русская армия потеряла 24–26 августа от 45 до 50 тыс. чел., а Великая армия – около 35 тыс.», – с уточнением, что «вопрос о потерях сторон на сегодняшний день является дискуссионным, так же как и ответ на другой вопрос, неизменно возникающий в связи с итогами Бородинской битвы: чья победа?». Автор дает свой ответ на этот вопрос. Л. Л. Ивченко считает, что «неправомерно делать однозначные выводы о победе Великой армии, подсчитывая «очки», как в спортивном состязании, как то: захват села Бородина, захват флешей, захват Семеновского, захват батареи Раевского, отступление с поля боя, вступление в Москву и т. д. В этом случае абсолютно не учитываются причины, побудившие обе стороны вступить в сражение, и цели, которые в нем преследовались, сопоставление планов с достигнутыми результатами». Автор напоминает, что причины, побудившие Кутузова дать генеральное сражение, носили «нематериальный характер», а именно – диктовались необходимостью «поддержать моральный дух русских воинов, требовавших сражения». Кроме того, Кутузов не имел достоверных сведений ни о дополнительных резервах, на которые мог рассчитывать неприятель, «ни о фланговых армиях Тормасова и Чичагова», прикрывавших южное направление и призванных оказать главным силам русских войск наиболее значимое «содействие». Поэтому, заключает Ивченко, «при любом исходе битвы он не мог развить успех без подкреплений. Как бы сложно ни было для Кутузова решиться на генеральное сражение, каких бы усилий и жертв ни потребовалось от него и от начальствуемой им армии, чтобы выстоять при Бородине, однако самое тяжелое предстояло ему потом, на следующий день после битвы. Это был день, когда после невероятного подъема патриотического духа, всех подвигов самопожертвования он вынужден был отдать приказ об отступлении». В этот «день без иллюзий» было суждено сбыться пророческим словам Михаила Илларионовича, сказанным накануне сражения: «Французы переломают о нас свои зубы, но жаль, что, разбивши их, нам нечем будет доколачивать». Во время сражения Кутузов стремился, прежде всего, «сохранить дух в войсках, не допустить разгрома, способного превратить его армию в толпу». Выполняя волю главнокомандующего, русские войска были «должны выстоять прежде, чем он уведет их с позиции». Дальнейшее же удержание этой позиции «было невозможно, а главное, бессмысленно, так как не существовало ни одного условия, позволявшего развить успех». Драма Кутузова в Бородинском сражении состояла еще и в том, что он не мог ознакомить «соратников» со своими «расчетами и сомнениями», дабы не лишить их веры в победу. Л. Л. Ивченко прямо опровергает мнение Н. А. Троицкого о том, что Кутузов имел «определенное намерение защитить древнюю столицу». Последнее намерение в официальной переписке Кутузова снабжено множеством оговорок, которые гораздо более определенно указывали на другое его первостепенное намерение – «сохранить боеспособную армию». Автор убедительно доказывает, что приказание Кутузова о возобновлении сражения на следующий день после Бородина – 27 августа 1812 г., данное им накануне вечером М. Б. Барклаю де Толли и Д. С. Дохтурову, отнюдь не было лукавством. Напротив, в тот момент оно было вызвано необходимостью, по словам главнокомандующего, «сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок», так как, в противном случае, «всякое отступление при теперешнем беспорядке повлечет за собою потерю всей артиллерии». Ивченко отмечает: «Из этого документа явствует, что русские войска в сражении выстояли, коль скоро Кутузов, по необходимости, но вопреки своей воле, готов был вновь принять сражение». Наконец, автор опровергает еще один расхожий миф о том, что Кутузов якобы заранее предрешил вопрос об оставлении Москвы. Из переписки Кутузова с Александром I, относящейся к последним числам августа 1812 г., следует, что решение оставить Москву без боя было принято Кутузовым только после того, как его войска были оставлены без обещанных ранее мощных подкреплений. Вышесказанное позволяет сделать вывод, что Кутузов был довольно искренен, когда 29 августа 1812 г., т. е. через три дня после Бородинской битвы, направил своей жене – Екатерине Ильиничне короткое, но теплое письмо с известием, что «выиграл баталию над Бонопартием».[66 - Там же. – С. 402–405; полный текст письма М. И. Кутузова к Е. И. Кутузовой от 29 августа 1812 г. – см.: М. И. Кутузов. Сборник документов. – Т. IV. – М., 1954. – С. 181.]

«Бородино. Бой у реки Колочи»

«Атака гвардейских егерей и матросов у села Бородино». Худ. В. Келлерман

«Бой за Утицкий курган». Худ. О. Пархаев

«Бой за Семеновские флеши». Худ. О. Пархаев

Мнение Л. Л. Ивченко о том, что у Кутузова, в случае пополнения его военных сил надлежащими подкреплениями, имелись реальные шансы не допустить оставления Москвы и даже добиться разгрома Наполеона на подступах к ней, разделяет Е. В. Анисимов. Он убежден, что если бы 3-я армия генерала А. П. Тормасова (46 тыс. чел., 168 орудий), которая прикрывала направление на Киев и которую на Волыни могла заменить Дунайская (Молдавская) армия адмирала П. В. Чичагова (57,5 тыс. чел.), вовремя пополнила главные силы Кутузова, то Наполеона уже в августе 1812 г. ожидала бы судьба, постигшая его в битве при Ватерлоо. «Рокировки» армий Тормасова и Чичагова с конца июля 1812 г. добивался генерал П. И. Багратион, этот замысел поддержал и Кутузов после своего назначения главнокомандующим. Багратион призывал к срочному осуществлению этой меры ближайшего помощника царя – графа А. А. Аракчеева (в письме от 26 июля 1812 г.), а Кутузов обратился с соответствующими письмами к Чичагову и Тормасову (20 августа). Однако время было упущено. «Думаю, – пишет Анисимов, – что главная вина за это упущение полностью лежит на императоре Александре, который только один был вправе решать вопросы подобного масштаба. А он, уезжая из действующей армии, не только не передал Барклаю (…) командование 1-й и 2-й армиями, но и словом не обмолвился о судьбе южных армий. И только тогда, когда Кутузов был назначен главнокомандующим всеми русскими армиями, встал вопрос о координации их действий. Но поздно! А как 1-й и 2-й армиям, захлебывавшимся кровью на Бородинском поле, не хватало помощи 3-й армии, которая бы подошла к Бородину, подобно армии Блюхера, в решающий момент поспевшей на поле Ватерлоо, и бросила бы на колеблющиеся тогда весы свою гирю – свыше 40 тыс. солдат! Несомненно, тогда Наполеон был бы утром и днем 27 августа разгромлен, его старая гвардия погибла бы, Москва бы не сгорела и вообще история пошла бы по другому пути…».[67 - Анисимов Е. В. Багратион. – М., 2012. – С. 744–746.]

Еще одним опровержением поражения русских войск в Бородинской битве является реакция командующего 1-й Западной армией М. Б. Барклая де Толли, который никогда, в силу своего характера, не славился особым оптимизмом, на одно из самых драматических событий сражения – захват французами батареи Раевского. Узнав об этом, Барклай спокойно заметил: «Это печально, но мы возьмем ее обратно завтра, а может быть, французы покинут ее сегодня ночью». Слова Михаила Богдановича свидетельствовали, как отметил С. Ю. Нечаев, о его уверенности «в том, что на другой день сражение будет продолжено».[68 - Нечаев С. Ю. Барклай-де-Толли. – М., 2012. – С. 229.] К сказанному можно добавить: Барклай де Толли твердо верил в возможность выиграть сражение.

В трудах зарубежных историков по проблемам Наполеоновских войн мы не встречаем того кипения страстей вокруг «битвы на Москве-реке», которое находим в современной отечественной историографии. Зато в лучших исследованиях иностранных авторов есть немало рационализма и объективности, которые весьма полезны для более «сбалансированного» взгляда на обсуждаемые темы.

В одном из самых выдающихся фундаментальных исследований о Наполеоновских войнах – книге английского историка Дэвида Чандлера «Военные кампании Наполеона» (1966)[69 - Русский перевод – см.: Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. Триумф и трагедия завоевателя. – М.,2011.] Бородинскому сражению посвящена отдельная глава.[70 - Глава 70 («Бородино») – см.: там же. – С. 648–664.] По данным Чандлера, в начале похода от Смоленска к Москве общая численность наполеоновских сил составляла 156 тыс. чел. (124 тыс. – пехота, 32 тыс. – кавалерия), армия Наполеона располагала при этом 587 пушками. Русские войска насчитывали тогда не менее 120,8 тыс. чел. (72 тыс. – пехота, 17 тыс. – регулярная кавалерия, 14,5 тыс. – канониры, 7 тыс. – казаки, и предположительно 10 тыс. – ополченцы), в их распоряжении имелось 640 артиллерийских орудий.

Британский историк критикует «недостатки» диспозиции русских войск и их подготовки к сражению: «Во-первых, непропорционально большое количество войск было поставлено в северном, колочском секторе. Конечно, Кутузов не мог знать точно, куда будет направлен удар французов. Но, учитывая то, что река перед его правым крылом имеет очень крутые берега, что большая часть местности на его правом фланге состоит из болот и что, судя по сообщениям, Наполеон подходит по обоим почтовым трактам (то есть в направлении левого фланга русских), можно было бы заранее определить наиболее вероятное направление главного удара Наполеона и с самого начала поместить меньше войск на своем правом фланге. Второй недостаток связан с первым. Открытый характер местности к югу от русской позиции предоставлял удобную возможность охватывающей атаки противника, и здесь необходимо было бы предусмотреть, где определить господствующее положение. Кутузов поступил бы мудрее, поставив мощный резерв из всех родов войск позади своего неприкрытого левого фланга. В-третьих, русская кавалерия и V корпус резерва были помещены слишком близко к линии фронта, вследствие чего им пришлось нести неоправданные потери. В-четвертых, русская иерархическая лестница команд была излишне усложнена; кроме ставки верховного командования Кутузова в Горках и двух армейских штабов, русские поделили каждый армейский район на подчиненные секторы (…) Это умножение штабов ничего не давало, кроме помех для быстрого прохождения приказов и точности их исполнения. Недостатком было также то, что редуты и флеши русских, хотя внешне и были внушительны, строились в спешке и, в сущности, плохо обеспечивали укрытие их гарнизона». Ошибкой русского командования он назвал и «расточительное чрезмерное растяжение главной позиции». Вместе с тем, Чандлер отмечал, что «несмотря на все эти недостатки, моральный дух русской армии был необычайно высок». Солдатское «воодушевление» еще более окрепло после молебна, состоявшегося накануне сражения – 6 сентября н. ст., когда «перед коленопреклоненными рядами всей армии торжественно пронесли чудотворную икону (…) Богоматери Смоленской».

План сражения, намеченный Наполеоном, также сопровождается критическим отзывом Чандлера, который счел замысел французского императора чересчур прямолинейным. «В этом плане, – писал британский историк, – не было никаких особых тонкостей; он состоял из серии мощных ударов против русской линии, которая при благоприятном исходе будет прорвана в одном или нескольких местах. Если бы Наполеон уделил больше внимания тактическому обходу русского левого фланга, исход сражения мог быть гораздо более удовлетворительным для него. Однако у него было так мало времени, что он отбросил все тонкие решения. Бородино должно было быть сражением на измор, где победа достанется грубой силе». Поведение Наполеона в день сражения также получило весьма низкую оценку Чандлера, обнаружившего у французского императора настоящий кризис дееспособности: «В этой битве он не проявил своих сильных сторон; его штаб поражался, видя его столь поникшим и апатичным. Весь день он не делал попыток тронуться с места, чтобы все видеть своими глазами. Вместо этого он пребывал в каком-то сонном состоянии на своем шевардинском командном пункте, выслушивая доклады и непрестанно требуя перепроверки полученных новостей. Нездоровье и накапливавшаяся усталость все тяжелее сказывались в нем. Несколько лет тому назад он сказал: «У каждого есть свое время для войны»».

Впрочем, и активность М. И. Кутузова не была высока. По словам Чандлера, «Кутузов также не руководил активно операциями русских на всем протяжении битвы. Большую часть времени внешне он проявлял мало интереса к тому, что происходит, и выказывал удивительно мало инициативы. Он оставлял своим командующим армиями почти все решения и лишь высказывал свое общее одобрение или несогласие с их предложениями, которые они представляли ему». Такую спонтанную децентрализацию русского военного управления в разгар генерального сражения и прочие «ошибки», допущенные «старшими военачальниками», пришлось исправлять русскому солдату. Чандлер считает, что «спасло русскую армию упорство, храбрость и стойкость простых солдат». Он особо похвалил ратников Московского ополчения, сражавшихся на русском крайнем левом фланге против корпуса Ю. Понятовского. Бой шел за курган восточнее Утицы (победа в этом бою открывала войскам Наполеона путь в тыл русских армий, но даже конечный отход русских носил организованный и планомерный характер). Британский историк признал, что «московские ополченцы, очевидно, были стойкими воинами».

Исход Бородинского сражения Чандлер изобразил как фактически ничейный: «С обеих сторон медленно замерла стрельба, и оба измученных войска остались стоять лицом к лицу. Двенадцать часов непрерывного сражения дали французам только одну милю земли (…) Хотя формально Бородинское сражение и было победой французов, его нельзя представить той решающей битвой, которой так желал Наполеон. Оно наконец открыло дорогу на Москву и сделало захват французами Кремля практически реальностью, но то, что Кутузову удалось отвести 90.000 солдат с поля боя в хорошем порядке, означало, что военное могущество России отнюдь не уничтожено». Итак, «формально» признав победу Наполеона, Чандлер тут же оговорился: русская армия отступила «в хорошем порядке», а Россия сохранила свое «военное могущество». Данные о потерях сторон, приводимые Чандлером, так же, как и отвоеванная французами «одна миля земли», не являются свидетельством победы Наполеона. Потери французов убитыми и ранеными составили от 30 тыс. до «почти 50.000» – по данным «некоторых специалистов» (т. е. Чандлер допускает вероятную правдивость и этой цифры); потери русских – «по меньшей мере 44.000 воинов». Автор привел следующие потери в рядах командного состава наполеоновской армии: 1 маршал (Даву) ранен; убито и ранено, как минимум, 14 генерал-лейтенантов, 33 генерал-майора и, согласно французским спискам, 32 штабных офицера, 86 адъютантов, 37 командиров полков. Наконец, «в целом потери с обеих сторон составили почти 30 % от их численности». По словам Чандлера, «хотя Наполеон по своему обычаю пытался представить результат как значительное достижение, у него были достаточные причины для горького разочарования». Перед сражением французский император выражал уверенность в победе, но особенно желал захватить большое количество пленных, чтобы сделать свою победу окончательной (т. е. разгромить русскую армию). «Но в этом отношении Бородино дало очень скудный результат», – констатирует Чандлер. Французам досталось 700–800 пленных и 20 «разбитых пушек». Признавая «победу» Наполеона «неполной», историк резюмировал: «Поэтому, хотя Бородинское сражение открыло французам дорогу на Москву, оно было лишь формальным триумфом для французского оружия, оно не принесло мира». Иными словами, политический замысел Наполеона, заключавшийся в разгроме русских войск и принуждении России к заключению выгодного для Франции мира, потерпел провал. Критикуя Наполеона за военные просчеты, Д. Чандлер, однако, не относил к числу таковых неоднократные отказы императора Франции «добавить в трудные моменты войск из гвардейских резервов» и даже считал, что эти решения «в целом были глубоко продуманы. Наполеон всегда помнил, что от французской границы его отделяют 1200 миль, и, следовательно, считал необходимым, чтобы его последнее крупное соединение осталось бы целым – так требовало благоразумие». В итоговой оценке действий русских войск британский историк отмечал наличие как просчетов, так и разумных шагов русского командования (использование всех без исключения резервов он, как это ни парадоксально, относит именно к категории правильных действий), а также прославлял великий подвиг русских солдат. «Вполне естественно, – писал он, – что и русские тоже допустили ряд ошибок, несмотря на которые они все же выжили (…) В отличие от Наполеона русские своевременно ввели в бой все имевшиеся резервы. Русские пехотинцы держались за брустверы своих наспех сооруженных укреплений буквально до последнего вздоха. Малое количество пленных – еще одно доказательство бесконечной храбрости и высокого морального духа русских солдат. Все эти достоинства простых воинов лишили Наполеона его решающей победы (курсив мой. – В. В.)».

«Московские ополченцы в боях на Старой Смоленской дороге». Худ. В. Келлерман

«Живой мост». Худ. Ф. Рубо

«Смотр кавалерии Наполеоном». Худ. Ф. де Мирбах

«Отказ пленного русского генерала П. Г. Лихачева принять шпагу из рук Наполеона». Хромолитография А. Сафонова. Начало XX в.

«Бородинское сражение». Неизв. художник, 1-я четв. XIX в.

После Бородинского сражения заметно изменился характер наступательных действий «головных частей французской армии», численность которой сократилась до 100 тыс. чел., против отступающего неприятеля. По словам Чандлера, «их движение от Бородина не было подлинным преследованием противника – это, скорее, было «почтительное следование»». Кроме того, сдача Москвы «без боя» состоялась после «переговоров» командира русского арьергарда генерала М. А. Милорадовича с французским генералом О. Себастиани. Достигнутая договоренность гарантировала русской стороне «право беспрепятственной эвакуации». По мнению Чандлера, «в прежние годы Наполеон никогда бы не пошел на такое соглашение, но на этот раз император был сам рад завладеть русской столицей без дальнейшей траты сил. Его солдаты были в оборванной форме, голодные, страдали от жары, жажды и болезней; от тифа и дизентерии погибали не меньше, чем от русских пуль». Все это, вместе взятое, должно было привести французского императора к осознанию того, что «весь этот путь в Москву был и не нужен».

Вот так выглядит «победа» Наполеона в Бородинской битве в описании одного из лучших британских военных историков XX века!

Современный британский историк и крупнейший специалист по проблеме участия России в Наполеоновских войнах, научный сотрудник Британской Академии и профессор Кембриджского университета Доминик Ливен дает наивысшую оценку действиям русской армии во время кампаний 1812 и 1813–1814 гг., даже в период ее отступления летом 1812 г. Он пишет: «Долговременные отступления – тяжелое испытание для дисциплины, сплоченности и морального духа армии. Возможно, русская армия была единственной армией в Европе, которой под силу было отступать, преодолев огромное расстояние от Вильны до Москвы, вступить в такую битву, как Бородино, и при этом сохранить целостность». Ливен – большой друг России – не скрывает досады от тенденциозности «западной историографии», которая «во многом рассматривает кампанию 1812 года глазами Франции или же минимизирует роль России в 1813–1814 годах». Он также сожалеет, что и в самой России с намного большей охотой вспоминают о победе 1812 г., чем о еще более триумфальных победах русского оружия в Заграничном походе 1813–1814 гг. Любопытно, что слово «мифология» не является для историка ругательным. «Гораздо более интересным, – отмечает Ливен, – представляется вопрос: почему российская национальная мифология также в значительной степени забывает 1813–1814 годы, таким образом сильно недооценивая достижения России? На первый взгляд, ответ прост. Самым доблестным моментом для любой нации является защита родной земли своими силами, в одиночку, когда нет нужды делить славу с союзниками или беспокоиться о запутанных вопросах международной политики. Британцы очень гордятся 1940 годом именно по этой причине. Но даже в этом случае они не забывают высадку в Нормандии в 1944-м или окончательную победу в 1945-м. В том же ключе русские, отчетливо помня о Сталинграде, не забывают и 1944-й, и 1945-й, и День Победы, ознаменованный взятием Берлина. Так что остается загадкой, почему последующие поколения помнят о Бородино, но забывают о Лейпциге или вступлении в Париж».[71 - Ливен Д. Право одержать победу. Россия против Наполеона // Родина. – 2012. – № 6. – С. 31, 32.] Замечание Д. Ливена, конечно, справедливо. Однако Бородинское сражение приблизило наступление того времени, когда, говоря словами А. С. Пушкина, «скоро силою вещей мы очутилися в Париже, а русский царь главой царей» («Евгений Онегин», гл. 10, IV).

«Бой за Шевардинский редут. Атака Малороссийского кирасирского полка». Худ. А. Ю. Аверьянов

В своей новой книге «Россия против Наполеона»[72 - Lieven D. Russia Against Napoleon. The Battle for Europe, 1807 to 1814. ALLEN LANE an imprint of PENGUIN BOOKS, 2009; русский перевод – см.: Ливен Д. Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807–1814 [пер. с англ. А. Ю. Петрова]. – М., 2012.] Д. Ливен подробно проанализировал различные обстоятельства Бородинского сражения. Так, он отметил значительные неудобства русской позиции перед битвой. «Очень хорошим» оказалось только «первое впечатление» русских штабных офицеров от занятой там позиции: «Фланг войск, расположившихся на любой стороне от дороги, был бы защищен Москвой-рекой, тогда как прямо перед ними серьезной преградой для противника служили крутые берега р. Колочи». Вместе с тем, по словам Ливена, «серьезные проблемы можно было обнаружить при внимательном взгляде на левый фланг этой позиции, находившийся к югу от главной дороги». До сражения за Шевардинский редут (24 августа 1812 г.) русские войска занимали «позицию вдоль линии, проходившей от с. Маслово к северу от дороги, через Бородино на главной дороге к возвышенности в районе Шевардино на левом фланге. Центр позиции мог быть усилен за счет кургана, который находился к юго-востоку от Бородино и стал знаменитым редутом Раевского. В то же время левый фланг мог располагаться в Шевардино, которое П. И. Багратион начал укреплять». Но вскоре Багратион убедился в крайней уязвимости русской позиции на левом фланге, который занимала его 2-я Западная армия. Историк поясняет: «Находившийся у него (Багратиона. – В. В.) в тылу овраг нарушал коммуникации. Еще важнее было то, что Старая Смоленская дорога подходила к его позициям с запада и проходила непосредственно за ними, соединяясь с главной дорогой в тылу позиции русских. Устремившийся по этой дороге противник легко мог атаковать фланг Багратиона и отрезать его армии путь отступления к Москве».[73 - Ливен Д. Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807–1814. С. 265–266.] Д. Ливен обращает внимание на то, что оставление русскими села Шевардино было следствием не столько успешного наступления французов, сколько решения самого русского командования переместить левый фланг «на новую линию, которая находилась за пределами Шевардино, начиналась сразу к югу от Бородино и представляла собой линию, тянувшуюся к деревне Утица на Старой Смоленской дороге». В бою за Шевардинский редут, отбив «несколько яростных атак французов с целью прикрыть отход основных сил на новую позицию», русские потеряли 5–6 тыс. чел.; «урон», понесенный французами, был «чуть меньшим».[74 - Там же. С. 266.] Уход русских с Шевардинского редута, вызванный тактическими соображениями, позволил улучшить русскую позицию, но принес с собой и новые риски: замены хорошо укрепленному Шевардинскому редуту не нашлось; кроме того, бо?льшая часть русских войск, сосредоточенных близ Бородина, была поставлена под удар неприятельской артиллерии и едва ли не под угрозу окружения. «Новая линия, безусловно, была безопаснее, – считает Д. Ливен, – поскольку она перекрывала Старую Смоленскую дорогу. Однако чтобы этого достичь, пришлось оставить прочную позицию в Шевардино и растянуть войска на местности между Бородино и Утицей, что совсем не играло на руку защитникам новых рубежей. Кроме того, резко сворачивая на юг рядом с Бородино и редутом Раевского, русская линия теперь являлась своего рода выступом по отношению ко всем войскам, расположенным на пространстве между Бородино и левым флангом линии П. И. Багратиона за деревней Семеновское, и была уязвима для перекрестного огня французской артиллерии».[75 - Там же.] Итак, русские войска втягивались в генеральное сражение, занимая во многих отношениях невыгодные для себя позиции. Не имея ни малейшей возможности уклониться от решающего боя, они вполне могли быть разгромлены «Великой армией», что обрекло бы Россию на поражение в войне. Для Наполеона, военный гений которого рождался из незаурядных дарований артиллерийского офицера, это был своего рода подарок судьбы.