Сахалин

В Одессе молодой девушке объявили:

– Вы можете отправляться только со следующим пароходом. С этим – ни под каким видом.

Эта юная, со школьной скамьи девушка бросилась хлопотать, просить, умолять, – и добилась своего. Одесский градоначальник приказал взять ее на пароход.

Что это было за путешествие – можете судить.

И так-то тяжело ехать пассажиром на «каторжном» пароходе. Тяжко плыть под это неумолчное громыханье, лязг кандалов, которые доносятся из трюмов.

А слушать эту неумолчную, страшную песню, зная, что в этом хоре звенят и его кандалы. Ходить по палубе, зная, что там, под ногами, в трюме, среди серых халатов и наполовину бритых голов, среди людей, потерявших человеческий облик, томится любимый человек.

– Она меня спасла! – говорил мне Э. – Без нее я бы погиб. Чтобы мне было полегче, меня перевели в лазарет. И вот в Сингапуре ко мне входит конвойный.

В Сингапуре пароход пришвартовывается прямо к пристани, спускаются сходни. Близость земли дразнит каторжан. Конвойный предложил Э.:

– Слушай, за мной есть преступление. Как только пароход придет во Владивосток, меня сдадут под суд, а военный суд не помилует. Мне остается одно – бежать. Хочешь бежать вместе? Один я здесь, в чужой земле, пропаду, я человек без языка. Ты человек с языком, знаешь по-ихнему, – вместе не пропадем. Сегодня ночью я буду стоять на часах у лазарета – вместе и уйдем.

– Какая жажда свободы проснулась! – говорит Э. – Даже голова закружилась. Да как вспомнил, что здесь она, что она мне всю жизнь отдала. Что я собираюсь делать? И ответил конвойному: «Нет».

Побег, конечно, не удался бы. Английские власти живо поймали бы беглецов и доставили обратно. А тогда – вечная каторга, плети.

– Если бы не она, – погиб бы я.

Несчастный Э. прав. Она и в каторге здесь, на Сахалине, его спасла – но какой ценой?

– Сакалин! Жизнь за жизнь ему отдать надо. Такой уж порядок! – вспоминается поговорка каторжан.

По прибытии на Сахалин Э. поместили как долгосрочного в кандальную тюрьму, а молодую девушку приютила семья доктора Л.

И началась жизнь с маленькими, грустными праздниками: получасовыми свиданиями по воскресеньям в тюрьме.

Ждали, пока Э. выпустят из кандальной. Но тут в дело вмешалась сахалинская администрация. Она поняла разрешение следовать за женихом так:

– Значит, мы должны их немедленно перевенчать. Молодой девушке было предписано:

– Или немедленно венчаться, или уезжать.

Свадьба состоялась в Александровском соборе. Жениха с конвойными привели из кандального отделения.

Это была картина венчанья среди слез – венчанья, на котором все плакали.

– До сих пор, как вспомню, сердце переворачивается! – рассказывает мне жена доктора.

Из церкви молодые зашли в дом доктора Л., напились чаю, а через 10 минут Э. снова отправили в кандальную. Брачный пир был кончен.

Госпожа Э. осталась жить в семье доктора.

Свидания с мужем, как раньше с женихом, по-прежнему происходили по воскресеньям в тюрьме.

Чего-чего не вынесла эта маленькая страдалица новобрачная.

Она ученица консерватории, отличная пианистка, которой сулили блестящее будущее, и она должна была ходить играть на вечеринках у господ служащих. Играть им танцы, аккомпанировать их пению, – все это, конечно, «из любезности».

– Ну чего вы идете? – говорят ей, бывало, в семье доктора Л. – До того ли вам? Вы посмотрите. Извелись совсем, на себя не похожи…

– Нельзя, нельзя! – отвечает она. – Присылали звать. Могут на меня обидеться – и на нем выместят!

Кто был на Сахалине, кто видел, как дрожат несчастные женщины за своих бесправных мужей, тот поймет, каким ужасом, вероятно, сжималось сердце бедняжки при одной этой мысли.

И она шла играть.

Господа служащие считали неудобным подавать руку жене ссыльного каторжного, и она, приходя на вечеринку играть «из любезности», делала общий поклон и немедленно садилась за пианино, ожидая приказания.

– Играйте!

Особенно ее допекало всесильное лицо – правитель канцелярии, и тогда уже душевнобольной, вскоре затем посаженный в сумасшедший дом.

– Послушайте, как вас! – говорил он обыкновенно с юпитерским величием. – Играйте то-то! Не так скоро! Играйте медленнее. Теперь играйте веселее! Что вы черт знает как играете!

Она плакала и играла. Играла, низко наклонясь к клавишам, чтобы не заметили слез:

– Еще обидятся.

И все для него.

Это длилось несколько месяцев. Как вдруг на Сахалин приезжает из Петербурга очень влиятельное лицо.

В честь приезжего в Александровске, в пожарном сарае, обычном месте спектаклей, был устроен господами служащими любительский спектакль и танцевальный вечер. На спектакле, в качестве музыкантши, была и г-жа Э.

Влиятельный гость, перед которым все преклонялись, вошел, оглянув собравшихся, заметил стоявшую у пианино г-жу Э., направился прямо к ней и сказал:

– Здравствуйте, мое дитя!

И… поцеловал ей руку.

Он знал ее по Петербургу.

Все изменилось в один момент. Г-жа Э. была окружена женами господ служащих. При встрече с ней после этого уже издали снимали фуражки. Все наперерыв выражали ей свое внимание и заботливость.

Ее муж вскоре был выпущен из тюрьмы. Ему поручили заведывать метеорологической станцией и дали даже маленькое жалованье. Ей дали место учительницы.

Они живут в крошечной, уютной квартирке при здании метеорологической станции и школы. У них есть ребенок.

Украшение их квартирки – это великолепное пианино, которое прислали ей родные из России. Под пианино в венке из колосьев портрет ее великого учителя – А. Г. Рубинштейна.

Музыка – это все, что красит ее жизнь в долгие, долгие сахалинские зимние вечера, когда за окном стонет и крутит пурга, а несчастный муж сидит и рисует или пишет стихи.

Музыка, строгая, классическая, – ее единственная радость после ребенка, и играет она так, как не играет, может быть, никто. Только очень несчастные люди могут очень хорошо играть. В ее игре чудится столько страдания, и горя, и муки, и слез…