Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

И это был еще не конец битвы.

Линкор «Фридрих Великий».

21 ноября 1943 года, после боя

За борт свешивалась доска. Из «аварийного леса», предназначенного для срочной заделки пробоин. Кок опорожнил вниз котел с камбуза, и вскоре в волнах мелькнул плавник акулы.

– Швайне! – сказал Тиле. – Ну что, сам прыгнешь, или тебе помочь?

Желтомордый японец, стоящий рядом, обнажил свою железку и вдруг коротко, без замаха, держа за рукоять обеими руками, ударил ближнего из американцев. «Полет ласточки» – когда человека разрубают наискось, от плеча к бедру. Тут же подбежали матросы, выбросили останки за борт, акулам. Палубу мыть не стали – значит, кровь здесь прольется сейчас снова.

– Свинья, не слышу ответа!

Хартману казалось, что это кошмарный сон. Что не на него сейчас смотрят и грозный адмирал-берсерк со своей свитой, и его, Хартмана, товарищи по эскадрилье, и свободные от вахты из команды, и эти желтомазые, и даже шестеро пленных янки, только что выловленные из воды. А он, Эрих Хартман, никакой не швайн, а Белокурый рыцарь, легенда и мечта рейха! Ведь нельзя же убивать его, человека, арийца, европейца, только за то, что ему, как и всем, дорога жизнь?

– Ты… – «берсерк» выплюнул слово из лексикона гамбургских матросов, – что, не знаешь, в чем смысл жизни палубного истребителя? Так я отвечу – сдохнуть, дважды, трижды, если потребуется – но не пропустить врага к своей палубе! Война, знаешь ли, тут иногда убивают! И если ты испугался сдохнуть в бою с честью – то сдохнешь с позором сейчас!

За что?! Я же не в кустах просидел весь бой, а на высоте, смотрел, как лучше ударить. И конечно, чтобы не попасть под удар самому! Когда прямо на меня шла целая орда американских «толстяков», он благоразумно отвалил в сторону – не самоубийца же он принимать бой против целой эскадрильи? А после я сумел всё же подловить одного, не из бомбардировщиков, а «хеллкет» замыкающей пары, янки даже не успел понять, откуда к нему пришла смерть! И потом, когда американцы уже удирали, там два «авенджера» шли парой, один явно подбитый, второй же отчего-то его не бросал. Они показались верной добычей, еще двоих на боевой счет – вот только лезть под их пулеметы не хотелось, стрелял издали. До чего же живучая машина этот бочкообразный самолет, ведь он, Хартман, никак не мог промазать, наверняка всё же попал! И добил бы – но черт принес откуда-то тех, из 101-й эскадры… хотя дать очередь у них перед носом – это моя добыча, не трогать! – наверное, был всё же перебор. Так ведь я и не собирался попасть, просто чтобы поняли! Но эти, вероятно, приняли меня за янки – пришлось спешно удирать самому, что стало с той парой торпедоносцев, я так и не видел. Но всё равно, я же дрался, и даже сбил сегодня одного! За что же?

И тип из министерства пропаганды тут же, с кинокамерой. Снял расправу с американцем, сейчас так же заснимет, как он, Эрих Хартман, ступит на доску или этот желторылый нашинкует его своим мечом? Меня, героя рейха – и кригс-комиссар смотрит, не возражая, и люди из СД! «Я не хочу умирать, не хочууу!!!»

– Танабэ-сан, – Тиле глянул на японца, – говорит, что в его стране с трусами поступают именно так. Даже с теми, кто искусен во владении оружием. Но что с того, если трус побежит от боя? Это хорошая традиция, и я думаю, ее было бы полезно ввести и в ваффенмарине.

Это же дикость! Какой-нибудь семнадцатый век! Мы же цивилизованные европейцы, а не азиатские дикари, дешево ценящие свою жизнь! Если «берсерку» так хочется кого-то убить, есть же вон те, американские унтерменши! Как смотрят, тоже радуются моему унижению, а ведь здесь, для поднятия боевого духа команды, должны стоять они, а не я! Я герой рейха, мой пример вдохновляет, что станет с арийскими боевым духом, если я умру так?

– Запомни раз и навсегда, «рыцарь», – при этом слове адмирал скривился, – если такое еще раз повторится, то тебе лучше не возвращаться. Прогуляешься до конца этой досочки, если, конечно, свои же при посадке не прибьют, так что можешь сам в воду прыгать – всё едино. А коли есть желание попасть в тёплые объятья американо-еврейских унтерменшей, сдаться и сбежать захочешь – то мне интересно, что они придумают персонально для тебя? После того, что мы им учинили, они сделают с тобой такое, что Танабэ-сан с его саблей покажется тебе добрым и любящим отцом. Так ты понял, как себя впредь вести, или сам сейчас прыгнешь, чтоб не мучиться?

Он сказал «впредь»?! Значит, его не будут сейчас убивать? Жизнь снова прекрасна – ну а вину легко искупить. Всего лишь сбить еще десяток унтерменшей! И эти смотрят, ухмыляются – ненавижу! Всех – и этих янки – лично бы поубивал! И желтомордого, и тех, кто завидует моей славе, и этого больного на голову адмирала! И обязательно отплачу, когда представится случай – ведь истинно германский рыцарь не прощает унижения!

Мори Танабэ читал это на лице Хартмана. Что ж, если этот презренный гайдзин решится перейти к делу, то проживет очень недолго. А всё же эти европейские гайдзины – презренный народ, хотя среди них встречаются такие великие воины, как Тиле-сан – но что это за порядок, когда нельзя тут же покарать труса? Хорошо хоть адмирал разрешил провести этот маленький спектакль, сценарий которого придумал он, Танабэ!

Всё было срежиссировано. Даже тот американец, попавший под его меч, не был случайной жертвой. В его взгляде угадывался воин, он не был сломлен и давал пример другим – ну, а вон те офицеры немецкого кемпейтай проявили явную заинтересованность в информации от пленных. Значит, надо было сломать волю янки, и лучший способ это сделать – убить одного из них у всех на глазах, причем выбрать самого сильного духом. И это вовсе не месть за непокорность, а знак уважения, даже оказанная честь достойному врагу: разве принять смерть от древнего клинка работы самого Мурамаса – это позор для идущего по пути бусидо?

Тем более что этот меч не пил крови уже давно. В последний раз это было под Владивостоком в двадцатом, и там были не воины, а русские крестьяне, даже женщины. Что делать – если Меч долго не вкушает крови, то он теряет свою силу. Может быть, очень скоро придется еще раз накормить его кровью этого белоголового гайдзина, который смотрит на него, Мори, как на злейшего врага. Не понимая, что ненависть туманит разум и лишает сил.

«Убил и не моргнул, азиат! – подумал Тиле. – Верно говорят, что у них жизнь стоит дешевле горстки пыли. Но мне нужно, чтобы все на борту поняли: отступать нельзя! Если я потерплю поражение, фюрер мне не простит… и высоко же тогда придется падать, как Редеру и Деницу! А для победы мне надо, чтобы все эти асы дрались как дьяволы, а не искали случая набить свой счет, плевав на остальное. Что мне твои триста сбитых, если янки с торпедами прорвались? И нет больше «Цеппелина»!»

Авиагруппу «Цеппелина» можно списать всю. Даже тех, кто, как было указано как раз на этот крайний случай, тянул до заданной точки на южном плацдарме, десантники должны были там подготовить полосу, но не было ни запасов бензина и патронов, ни ремонтной базы – просто место спасения, сейчас туда спешно шлют транспортные юнкерсы со снабжением и аэродромным персоналом, но ближайшие несколько часов рассчитывать на боеспособность группы не приходилось. Десятерых точно сбили над эскадрой, или прыгнули сами, израсходовав бензин – причем среди них двое японцев! Всё было так, как сказал еще до боя этот самурай: «Берегитесь, чтобы не было как у Мидуэя, отвлечетесь на избиение торпедоносцев – пикировщики прорвутся поверху», – и одна эскадрилья, и все пятеро японцев были там, на верхнем эшелоне. Кто ж знал, что этот «герой рейха» с позывным «Засранец» рванет в сторону, увидев американцев, идущих на него в лоб? А за ним и остальные – ну как же, если «лучший ас всех времен и народов», значит, и нам не грех – только японцы остались. Позор – желтомордые одни сражались с честью, когда бежали истинные арийцы! Но что они могли сделать впятером против двух эскадрилий? Только один из них после выпрыгнул, и еще этот их главный Мори Танабэ, когда всё уже завершилось, возник откуда-то рядом с «Фридрихом», посадил свой мессершмит на воду и ловко перебрался в плотик прежде, чем истребитель затонул. Отчего не прыгал – оказывается, железку свою спасал, без нее вернуться для желтолицых страшный позор, тогда надо после самому резать себе живот. Так зачем тогда с собой это таскать – говорит, духи предков, присутствующие в Мече, оберегают его и дают удачу в бою, о чем могут подтвердить те десять гайдзинов, кто никогда уже не осквернят этот мир своей никчемной жизнью.

– Что?! Мори-сан, вы один сбили десятерых?!

– Нет, Тиле-сан. Но насколько я знаю, в экипаж «авенджера» входят трое, в экипаж пикировщика двое. Два торпедоносца, пикировщик и два истребителя уничтожены мною в этом бою, на большее не хватило патронов и бензина. Ваш Ме-155 отличный самолет, и очень жаль, что иногда столь совершенное оружие попадает в руки труса.

И еще этот самурай просил лично отрубить голову недостойному! На что Тиле согласия не дал. Хотя у него не было сомнений в том, что Хартман заслужил это – но, черт побери, он же теперь «национальный герой Германии», что скажут в Берлине? И тем более чтобы он принял смерть от руки неарийца? Но устроить спектакль, чтобы Засранец оправдал свое прозвище перед всей командой – никто запретить не мог!

Что делать дальше? Строго говоря, задача выполнена – десант высажен успешно, вход в порт заблокирован, сами янки потопили это древнее французское корыто так, что фарватер почти закрыт – по крайней мере, доложить в Берлин можно и так. И никто бы не упрекнул его, адмирала Тиле, если бы сейчас он скомандовал отходить в Гибралтар. Но не было и запрета на продолжение битвы!

Сколько там в конвое «жертвенных барашков» – двадцать, тридцать тысяч? Тиле представлял, как они барахтаются в воде у борта, кричат и протягивают руки в надежде, что их спасут – унтерменши, цепляющиеся за свою жалкую жизнь! В последний раз, когда такое было у Бреста, Тиле чувствовал себя полубогом: стоя на мостике, он едва сдерживался, чтоб не хохотать, прыгать, махать руками, как дикарю у костра, на котором жарится его добыча. И он почти физически ощущал, как жизни этих существ за бортом, оставляя их тела, вливаются в него, наполняя энергией. Отказаться от такого было всё равно что смертельно проголодавшемуся встать из-за накрытого стола. Сколько еще не хватает до заветных ста тысяч?

Но никому об этом лучше не знать. Даже людям из «Аненербе». Пусть все считают своего адмирала непобедимым берсерком, жаждущим боя. Надеюсь, проклятый демон не оставит его сегодня своей непобедимостью? Ну, а когда он, Тиле, вберет в себя жизненную силу ста тысяч жертв – то уже демон станет играть по его правилам!

«А если я подчиню себе эту силу, кто сможет меня остановить? И место Редера будет уже тесно – всего лишь гросс-адмирал? Нет – Великий, Непобедимый и никогда не ошибающийся Вождь! Фюрер арийской нации Тиле – а отчего бы и нет? И демон у меня в услужении – если я сам не стану таким же сверхсуществом! Тогда рейх снова пойдет от победы к победе – и падите на колени, унтерменши, и на западе, и на востоке – может быть, тогда вас и пощадим! Фюрер – нет, настоящий живой бог на земле, которому будут приносить кровавые жертвы, сотни тысяч, миллионы недочеловеков – а он будет вбирать в себя их жизненную силу, становясь еще сильнее!

Но для этого надо – всего лишь – взять жизни еще нескольких десятков тысяч человекоподобных? Будет!

План не отменен с гибелью «Цеппелина». Ведь янки тоже понесли большие потери, и наверняка среди тех, кто ушли, тоже многие с повреждениями, да и все просто смертельно устали. Я же могу пока рассчитывать на поддержку 4-й, 27-й, 101-й эскадр с берега – их потери пока уточняются, но примерно десятка четыре самолетов, правда многих летчиков спасли. Но прикрыть меня в ста милях от берега смогут – а большего и не надо.

И бросить, наконец, в бой 6-ю и 100-ю эскадры! С потерями не считаться. Если в итоге будет победа – моя победа! И мой, новый мир!»

Сто тридцать миль к западу от Лиссабона.

21 ноября 1943 года

Адмирал Спрюэнс мог похвалить свою прозорливость – ответный налет немцев последовал. И последствия могли бы быть тяжелыми – если бы удара не ждали.

От англичан уже поступала информация, что немцы имеют управляемые бомбы с высокой точностью попадания, именно так еще весной они потопили «Герцога Йоркского» и при штурме Гибралтара нанесли смертельные повреждения «Нельсону» и «Родни». Потому на перехват десятка больших двухмоторных бомбардировщиков (это были «дорнье» из 100-й эскадры) взлетела полная эскадрилья «хеллкетов». И шесть самолетов были сбиты, а оставшиеся поспешили удрать, сбросив бомбы в море. А если бы прорвались и не промазали?

Зато не промахнулись другие. Тройка необычно скоростных для своих размеров бомбардировщиков (Ю-188 6-й эскадры) с истинно гуннским коварством пристроилась в десятке миль за возвращавшимися после удара – спикировав затем на конвой, они сбросили бомбы и ушли на полном газу, без потерь. Эскортный авианосец «Коррехидор» получил попадание – только одна полутонка, но фактически гражданскому кораблю, лишенному брони, этого хватило – после пожара и взрывов, он затонул вместе с десятью «авенджерами» и четырьмя «уайлдкетами».

А главное, немцы успели хорошо рассмотреть и сфотографировать ордер конвоя и сопровождающей эскадры. И конечно же, зафиксировать координаты, курс и скорость цели. Также один из возвращавшихся «дорнье» прошел почти над «Алабамой» и «Саут-Дакотой» – и сумел избежать ожесточенного зенитного огня. И эта информация была без задержки передана Тиле, на борт «Фридриха», послужив последним, завершающим штрихом.

Если ты слабее, то у тебя одна лишь надежда – опередить, перехитрить, переиграть. В этом и состоял План.

Дж. Б. Олдендорф, адмирал ВМС США.

Протокол показаний в сенатской комиссии по военным и морским делам, после сражения у Лиссабона

21 ноября 1943 года

Не отрицая своей вины в случившемся, заявляю, что если бы командиры на войне были наделены даром предвидения, война стала бы из искусства банальным ремеслом. И хотел бы увидеть критиков на моем месте в тот самый момент, располагающих всего лишь той информацией, которая имелась у меня, с такой же степенью достоверности!

Мной предоставлен полный отчет об всей фактической стороне дела. Если вам интересны мотивы, которыми я руководствовался, принимая то или иное решение… Начнем с того, что никоим образом не могу нести ответственность за разделение оперативного соединения TF-52 на два отряда: 52.1, в который входили «Нью-Джерси» и «Интрепид»; и 52.2, вверенный мне – «Саут-Дакота» и «Алабама»! Насколько мне известно, это решение было принято адмиралом Раймондом Спрюэнсом, моим непосредственным начальником, причем после уведомления о том по радио Штаба морских операций – без последующих возражений с его стороны! Основанием для него послужили доклады пилотов, участвовавших в атаке, а также данные воздушной разведки, проведенной после, и расшифровка перехваченных радиосообщений противника. Была достоверно установлена гибель авианосца «Цеппелин» и наблюдались торпедные и бомбовые попадания в другие корабли – и радиообмен врага свидетельствовал об отходе его сил к Гибралтару. Отмечу, что с военной точки зрения такое решение немцев казалось весьма оправданным. Так как авиагруппа «Интерпида» понесла большие потери, то было решено послать вперед быстроходный отряд, не связанный скоростью конвоя, для преследования и добивания противника – считая, что часть его кораблей ограниченно боеспособна и не в состоянии развить полный ход. Да все на эскадре горели желанием сквитаться с проклятыми гуннами за наших парней, погибших на «Элизабет»! И считали, что будет очень несправедливо, если им опять удастся унести ноги.

Да, мы знали, что авиации у нас на плацдарме практически не осталось, и прикрыть нас с берега нечем. Но мы прикинули: а сколько авиации должно остаться у немцев, после всех этих боев? Выходило, тоже не слишком много, и в подавляющем большинстве лишь истребители. В отчете это указано. И над нами барражировало звено «хеллкетов». Одиночек бы отразили – а массированного налета ждать не приходилось.

Да, мы получили после сведения от воздушной разведки о действительном положении противника. Но, во-первых, радиограмма была получена и расшифрована слишком поздно – когда мы уже обнаружили итальянскую эскадру и вот-вот должны были открыть огонь. Во-вторых, там сообщалось лишь о еще двух отрядах кораблей южнее, но не западнее – что не противоречило нашей уверенности на тот момент, что гунны удирают, а не выдвигаются для атаки. Тех нам было уже не догнать – но в наших силах было расправиться с той частью их сил, что перед нами. Черт побери, мы ведь отрезали им путь к Гибралтару, они должны были принять бой!

И лично у меня не было сомнений в его исходе! После получения донесения от воздушной разведки о противнике в указанном квадрате, я попросил упомянутых выше истребителей – врагов в воздухе всё равно не было в данный момент! – провести доразведку. Враг был опознан как два линкора типа «Литторио», ну а репутация итальянцев известна по Средиземному сорок первого, считалось, что мы справимся с ними легко! И мы занимали чертовски выгодную позицию: берег там, с севера на юг, в тридцати милях южнее – Лиссабон, они шли на юг, а мы надвигались практически с запада, под прямым углом, и их опережали, в момент обнаружения был пеленг 45, дистанция 15 миль. Они просто не успевали бы проскочить у нас под носом – ну, а на севере им нечего делать, там ближайшая база – Эль-Ферроль, это вдоль всего португальского побережья! А уходить в океан для них было еще глупее, тут уж точно мы их перехватим. Тем более летчики обнаружили, что они прикрывают отряд своих «инвалидов», они дальше вдоль самого берега едва ползли, а кого-то даже тянули на буксире. В общем, ситуация была такая, что не принять бой было просто нельзя! И повторяю, не было на тот момент никаких доводов против.

Атаки их эсминцев мы не опасались. Днем, при отличной видимости и идеальном состоянии моря, волна балла в два, не больше. Это было бы самоубийство – впрочем, я на месте их адмирала всё же рискнул бы, чтобы «приоткрыть дверь», шанс был, хотя и самый малый. Но для этого надо было идти до конца, под огнем, стиснув зубы и не замечая, как рядом горят и тонут товарищи – нет, макаронники на такое не способны!

Мы резко пошли на сближение, а итальянцы замешкались, делая поворот. И мы успели сократить дистанцию до десяти миль. Уже можно было стрелять – но я решил выждать до восьми, чтобы не тратить впустую снаряды. Помня, что в море еще два отряда врага, и возможно, придется иметь дело и с ними. Ордер наш и противника был, как по схеме – «Саут-Дакота» и «Алабама», строем пеленга, «Балтимор» был впереди, сместился вправо с нашего курса, став почти перед «Денвером», а «Уичита» оставалась слева, и эсминцы все по четыре за каждым из крейсеров. Итальяшки же удирали на север – у берега хромали три подбитых (крейсера «Савойский», «Филиберто», «Сципионе» – идущий до того на буксире эсминец «Берсальере» затопили, сняв экипаж), ход у них был не больше пятнадцати узлов, мы же разогнались до двадцати четырех, и ясно было, что им не уйти. А главные их силы, «Венето» и «Литторио», имея по носу у себя, дальше от нас, «Горицию» с парой эсминцев. Два крейсера типа «Гарибальди» (это были «Гарибальди» и «Абруцци»), бывший их авангард, ставший арьегардом, удирали левее, вместе с четырьмя эсминцами, пристраиваясь в кильватер их фланговому прикрытию, малому крейсеру типа «Сципионе», («Помпео Магио») с тремя эсминцами. Ход их главных сил был примерно двадцать, но они шли змейкой, прикрывая подбитых.

Да, я решил поторопить события, послав крейсера вперед. Исключительно потому, что помнил о еще двух отрядах противника – и считал своим долгом закончить эту стычку как можно быстрее. Тем более положение благоприятствовало. Когда их линкоры начали очередной галс влево, так и напрашивалось вбить клин в образовавшуюся щель. Чтобы отсечь и добить калек – не тратя на них шестнадцатидюймовые снаряды.

Да, я предвидел, что крейсера окажутся на дистанции обстрела с линкоров. Но простите, итальянцы не были известны как меткие артиллеристы. Вы можете видеть на схеме положение на 13:15. Дистанция от «Балтимора», идущего головным, до переднего из подбитых – восемь с половиной миль. До «Венето» – девять с половиной. От «Саут-Дакоты» в этот момент до «Венето» было девять – что говорит о том, как сильно итальянцы уклонились к западу, и продолжали держать курс норд-вест. Это уже была дистанция прицельного огня, и я приказал начать обстрел. Наша стрельба была выше всяких похвал! Уже на пристрелке добились двух попаданий в «Венето»! В левый борт, ближе к корме – но как показали пленные, в главный бронепояс. А макаронники отвечали, но не по нам, а по «Балтимору». И это был чистый случай – в конце концов так попасть! Всего одно попадание – дальше им стало не до того.

Это ведь война! А на войне, случается, и убивают. И что – не посылать солдат в атаку? Пятнадцатидюймовое попадание в башню (вторую, носовую возвышенную) и критический пожар в погребе – но это была всего лишь случайность, как шальная пуля. И замечу, что выучка экипажа «Балтимора» была выше всяких похвал – пожар быстро погасили, хотя аварийная партия понесла большие потери. И при этом крейсер продолжал стрелять по врагу из всех стволов – кормовая башня и пятидюймовки! Именно его снаряды, а не «Денвера» потопили «Сципионе» – выловленные из воды пленные показали, что смертельные попадания были восьмидюймовыми. Да и огонь с «Венето» очень скоро прекратился – эсминец «Бенкрофт» наконец поставил дымзавесу, прикрывшую с запада, а в сторону берега стрелять это совершенно не мешало. Да, признаю, надо было сделать это в самом начале боя. Но кто ж знал, что макаронники сумеют так быстро попасть?