День ВМФ

– А если укол нужно будет делать? – спросил я скорее Сергея, чем Валеру за закрытой дверью, – протирать кожу?

– Всё есть, не дрейфьте, – подал голос Вася и сел на операционном столе, – без меня, как слышали решений не принимайте, народ тут ушлый, быстро пронюхают, что студенты.

Нам нечего было добавить и хоть Вася не спрашивал, Сергей кратко рассказал кто мы и что мы. Для чего-то уточнив, что мы умеем ставить капельницы и он, Сергей, будущий кардиолог, а я, тут он посмотрел на меня вопросительно. Действительно кто я будущий? За спиной пять лет учёбы, десять кружков по разным направлениям, выступления на конференциях и искренняя любовь к профессии врача. Но я кто я сейчас, для себя, для Васи? Я ответил так, как отвечал когда-то на первом курсе, не зная вовсе что есть медицина и летая в облаках по сути реальной жизни. Не ведая какой пот и цинизм впереди и что простой терапевт полезнее семье и обществу, чем сто узких специалистов. Сказал будто самому себе, негромко под нос: «Я – судмедэксперт».

– Про капельницу это здорово, – вернул меня в реальность Вася, – Иваныч если набухается, мы ему по вене 20% глюкозу с витамином Цэ. Он очень добреет, на глазах здоровым становится тогда. Я и сам умею, но, если вы умеете, то лучше вы уж. Я ж санитар, я не учился.

Вася лениво рассказал, как они с Валерой колят вену с витамином Иванычу. Что Васю ждёт Омск и приказ. Попросил не спать в изоляторе и в итоге куда-то ушёл, взяв в руки толстую папку. Как и все матросы до него, он не перемещался с пустыми руками по кораблю и за его пределами. Мы расселись по стульям. Затянулся разговор о том, почему вдруг Сергей хочет быть кардиологом. Это ли лучшая из терапевтических специальностей и чем лучше эндокринологии, к примеру. До нас дошло, что мы не знаем кто по специальности Валера. Зато у нас появилось дело, после завтрака сидеть в амбулатории и ждать по всей видимости Иваныча с похмельем. Так, глядя то в иллюминатор на воду цвета мокрого асфальта, то на пустое ведро для ампул, то на операционный стол с одеялом, мы досидели до обеда. Попутно листая всякие журналы стопкой лежащие на столе, мы выяснили, что на «Неукротимом» примерно 150 матросов, 50 офицеров и мичманов. Что это настоящая воинская часть. Что впереди по плану масса медицинских мероприятий, названных аббревиатурами и совершенно не поддающиеся расшифровке нашим гражданским образованием. Такие же часы, как в микрокаюте, где мы ночевали показывали ориентировочно обеденное время. И в том момент, когда я, снова я в нашей паре был заводилой, решил, что можно и в сторону вестового подаваться, в дверь вошёл худой молодой мичман. Это был здешний фельдшер, который сразу очертил водораздел наших отношений. Мы все, Валера, Вася и студенты – это по медицине, он – фельдшер Боря – по санитарно-гигиенической части. Боря заново открыл нам путь к мичманской столовой, мы притворились, что это впервые и очень его благодарили. Начался обеденный жор, ещё более обильный, в компании здоровенных дядек на фоне которых тощий Боря был невидим. Мне послышалось, что рыжего мичмана с усами назвали Иванычем и я его приметил. Вестовой, тот же, что и утром, светя своими кораблями и якорями синего цвета на бледной коже, разносил компот. Всё было неплохо. Сергей только чуть стушевался, когда мичмана грубо задали нам пару вопросов, типа «ктооткуда». Я взял всё в свои руки и отчитался, без спешки, уверенно чётко, что мол студенты-медики, вот-вот врачи, Смоленск город-герой, сами в шоке от флота, а это вот Сергей – будущий кардиолог, если нужно измерить давление, всегда пожалуйста в амбулаторию. Сергею нечем было крыть с моей-то судебной медициной. Он взял толстенный кусок хлеба, намазал на него кубик масла величиной со спичечный коробок и кивая сказал: «Эхе-хе».

Следующее утро прошло не в пример расслабленно. Накануне вечером, стараясь не попадаться никому на глаза я слонялся по коридорам корабля и даже вышел на открытую часть палубы, высматривая лейтенанта-блондина. Наконец-то обнаружив цель, я пожаловался, что одежда наша совсем никуда не годится, мы опасаемся опозорить коллектив. Можем ли мы до устранения недоразумения с внешним видом не посещать построения и подъём флага? Лейтенант на секунду завис, как стрекоза в воздухе, кивнул мне и ушёл. За завтраком мы нарочито вежливо здоровались со всеми входящими и сидящими, оккупировали окончательно дальний стол и старались не привлекать лишнее внимание. После кушаний неслышными кошками перебирались в амбулаторию и стали читать старые авто- и мото-журналы, и планировать смелые акты вольностей. В наших фантазиях мы дошли до выхода в город, в магазин, прослушивания аудиокассет. Вася возлежал там же и, казалось, не слушал наши розовые мечты. Дверь, как и все прочие дни оставалась объектом внимания номер один. Через эту железную штуку с круглым как руль запорным механизмом, более подходящим, как мне виделось, подводной лодке, к нам попадал внешний мир. В первый раз в неё вошёл Боря, мичман-фельдшер, напомнив нам, что никакого сотрудничества у нас с ним быть не может, он – за гигиену. «И санитарию», – хором ответили мы с Сергеем на чём наш мирный договор остался закреплён до самого конца практики. Вторым заскочил Валера и собрав чемоданчик ушёл через пять минут, сообщив, что уезжает к жене. Мы, по его мнению, справимся со всем, санитар поможет. Прибудет Валера через три дня, если не придётся ехать в Петербург поступать в ординатуру. Опять забыв спросить кто он по специальности и что собирается изучать в Питере, мы вернулись к журналам. Затем произошло настоящее медицинское событие. Вася куда-то отлучился, а вместо него к нам ввалились неаккуратно двое матросов. Один держал второго буквально под руки. Они оба жаловались на сильную боль в животе с ночи. Вот только сейчас их отпустили к доктору. У «удержаиваемого» лицо было бледным и впалым, каким-то кащеебессмертным, «держащий» тоже был худ и осунут, то ли мазут, то ли рак кожи расползался по его лицу. Мы подскочили при виде пациентов, усадили их на свои стулья и стали переглядываться. Сергей жестом показал мне что-то делать, а сам начал мерять матросам давление с максимальной медленностью на которую способен кардиолог. Думаю, он померял им его трижды пока я не нашёл решение. Я попросил матросов чётко рассказать свои жалобы и назвать фамилии. Сергей по фамилиям принялся искать по шкафам какую-нибудь медзапись или карточку. Я начирикал на обратной стороне листа календаря прошлого месяца жалобы вошедших. Это были: острые боли в середине живота, появившиеся натощак, ночью и чуть ослабевшие после завтрака. Боль заставляла скрючиваться и искать вынужденное положение. Такое уже было у матросов до призыва, но им помогли какие-то таблетки. Сейчас всё снова началось, только хуже и они совсем не знают, что дальше делать. У меня в голове вспоминались лекции и больные, страшные термины про осложнения язвенной болезни и отчего-то диета для диабетиков. Закончив писать, покрыв текстом весь клочок календаря, я понял, что вполне могу назначить лечение, если препараты есть в аптечке, но что делать стратегически, можно ли уложить их в изолятор и кому сообщить о болезни бойцов я не знал. Сергей подошёл ко мне и так чтобы не видели матросы показал мне их медицинские книжки. Это были маленькие тетрадки, как если бы обычную тетрадь в клетку разрезали на четыре части. Фамилии сходились. Но самое страшное, у обоих в начале было написано авторучкой – язвенная болезнь двенадцатиперстной кишки. Всё сошлось. Нам надо спасать ребят. «Удерживаемый» склонил голову на грудь и мне захотелось спросить не было ли у него сегодня рвоты с кровью или чёрного как дёготь стула. Дверь снова отворилась и вошёл Вася. Он произнёс серию матерных предложений, суть которых сводилась к удивлению, как матросы посмели прийти сюда. Я сказал санитару, что дело серьёзное, язва обострилась.

– Какая язва? Они узнали, что студенты-доктора приехали. Они сейчас толпой повалят за разрешением не работать. Я только на минуту вышел. Идите работать, шли вон!

Я почувствовал, что доктор во мне вот-вот обрушится на Васю с таким же матом. Как можно прогонять больного? Вася, посмотри на них. На них живого места нет от боли. История болезни не вчера началась. Но для наших гостей как будто наступил новый день. После слов санитара матросы встали, выпрямились, порозовели, извинились и как ни в чём не бывало расслаблено вышли.

– Дверь закрой, больной! – рявкнул Вася на прощание. Сергей стоял с карточками в руках. Я обнаружил себя у шкафа с лекарствами. Вася лёг в одежде и обуви на операционный стол и подобрал под голову одеяло.

Дверь тихо открылась снова. «Чё?» – санитар приподнял затылок. «Это я, Вася» – промямлил какой-то новый незнакомый матрос, подошёл к зеркалу у входа, достал тряпку и стёр красное число «88». Затем он вынул из кармана губную помаду и написал на зеркале ей новое число «87». Шмыгнул в дверь и бесшумно её закрыл. Вася слез со стола, подошёл к зеркалу, посмотрел на своё отражение и цифры, потрогал руками щёки, словно только что побрился. «Дембель у меня скоро» – пояснил нам и вернулся на стол. Огромная лампа с пятью операционными светильниками над ним висела как НЛО. Матрос смотрел на неё и по лицу его было видно, что думал он о чём-то приятном. Что там приятного есть в родном Омске для него?

Кубрик

Новая ночёвка в приюте одинокого капитан-лейтенанта не состоялась. Нас попросили забрать вещи и перейти в некий кубрик номер пять, где жили контрактники. Вещей-то у нас было два пакета с обычной одеждой, паспорта да какой-то свёрток у Серёги. Собрались за минуту, но идти к контрактникам, в таком множественном числе, не хотелось. Дотянули как смогли до вечера чтобы уж сразу спать и не успеть нахвататься негатива на новом месте. Кубрик был расположен очень близко от выхода на палубу и трап, так близко, что иногда казалось будто свежий воздух ветерком проникает к нам. Возможно по этой причине, дверь пятого кубрика почти никогда не закрывалась. Мы видели всех, кто проходил мимо. В помещении Г-образной формы было пять кроватей, из которых две стояли одна над другой. Свободными для нас назвали кровать у самого входа с видом на коридор через открытую дверь и вторую, глубоко спрятанную, нижнюю кровать в паре стоящих одна над одной. У неё в довесок была ещё и плотная закрывающаяся штора по всей длине. Так что там можно было сидеть как в детстве под покрывалом, наброшенным на стол, спрятаться от всего мира. Это место, конечно, было зачётным. Сергей сказал, что ему всё равно, где спать. Не знаю, проявил он так свою дружбу отдавая мне лучшую кровать или он правда мог спать в любом положении. Я предложил разыграть кровати в орёл-решка и подбросил монету из своего запаса. Мне выпало спать на одиночной у входа. Напротив этой кровати был умывальник с зеркалом, вечно открытая дверь и яркая лампа. Хуже могло быть только если бы там стояла ещё и урна. Мимо меня ходили все жильцы кубрика, иногда нечаянно задевая, независимо от того в каком положении я находился. Засунув вещи под кровати, мы стали знакомиться с аборигенами. История о том, что два студента-медика присоединяются к команде и что мы понятия не имеем ни о чём морском и военном повеселила коллектив. В ответ мы услышали очень скудные данные. Первый обитатель – Саша – прослужив год срочником заключил контракт на три года и сейчас будучи старшиной первой статьи отвечал за кормление матросов. На мой вопрос кок ли он, Саша, недобро посмотрел мне прямо в душу и не ответил. Родом он был из глухой сибирской чащи, куда возвращаться не собирался. Всё свободное время проводил в Балтийске со своей местной девушкой, так что нам досаждать не планировал. Попросил только не сидеть на его кровати и ничего не брать. Это казалось само собой разумеющимся. Второй – Азамат – принадлежал к какому-то малому народу России, был невысоким монголоидной внешности парнем с большим кулоном-мешочком на шее в котором была его родная земля. Это было постоянной темой шуток Саши, их койки были напротив друг друга. Азамат не реагировал и часто говорил что-то про себя не по-русски, но с доброй интонацией. Чем занимался он на корабле мы не узнали. Но день за днём видели, что он так же бездельничает как мы, лишь на пару часов днём уходя куда-то аккуратно застёгнутым. Остальное время он постоянно ел на постели, воровал у Саши из-под кровати банки сгущёнки, поясняя нам, если мы оказывались свидетелями, что тот ему должен денег. Самый невысокий из нас он доставлял мне наименьшие неудобства ввиду малых габаритов и покладистого характера. Хотелось только узнать в чём суть его работы по контракту. Саша занят был полдня, рано вставал и судя по заносу консервов действительно был на кухне. Азамат большую часть дня сидел в позе буддийского монаха, теребил свой мешочек или ел. Третьим жильцом на верхней койке над Серёгой был Саня. Не Саша, так договорились. Саня был крупным парнем пахнувшим бензином или чем-то вроде того. Днём он всегда спал, закрыв свою шторку. Общался немного. Вечером умывался и уходил в моторный отсек, где работал всю ночь. Приходил вонючий и залезал наверх. Где он ел, с кем общался, осталось неясным. У него также были дополнительные полоски на погонах, как у Саши. Откуда был Саня, ходил ли он в Балтийск, что любил, мы так и не узнали. Он производил впечатление рабочего человека, которому некогда чесать языком. Иногда, утром перед его сном, он говорил что-то вроде: «третий совсем плох – не пойдём» или «мощность не дадим, нельзя двадцать узлов дать». О том, что мы точно «не пойдём» его подхватывал Саша. У того причина была другой – «тело в прошлый раз потеряли». Азамат по поводу «пойдём-не пойдём» хранил молчание. Коммуникация у нас пятерых наладилась ограниченная, но комфортная. Разговаривающие за углом кубрика Саша и Азамат мне не мешали, Саня спал или отсутствовал, дверь в коридор я часто тихонько прикрывал, умывальник, туалет и душ, хоть и были общими с матросами, на порядок хуже «капитанского» кубрика, всё же были доступны и в рабочем состоянии. По старой памяти в туалет я старался ходить в офицерский коридор, если там никого не было. Питаться мы продолжали с мичманами, куда не могли ходить наши соседи по кубрику. Эту тему мы никогда не обсуждали, но из коротких отчётов Саши по сути кормления матросов, мы убедились, что лучше всего на корабле кормят в мичманской. У офицеров еда вкусная, но порционная и они долго не сидят. У матросов порционная и невкусная, им не дают долго сидеть. У мичманов безлимитный тариф и столовая работает по сути круглосуточно. В кубрике был ещё один момент толкавший к сплочению коллектива и каким-никаким разговорам, обмену мнениями. Это был Адмиральский час. Время после обеда с 14 до 16 часов. Как талантливо придумано на флоте, какая забота о здоровье служащих! Я не уверен, что все матросы соблюдали его, но наши контрактники в эти два часа всегда лежали на койках, читали журналы или слушали негромко музыку. Послеобеденный покой был для них святым. Два часа они не делали ничего кроме поедания сгущёнки. Иногда Саша начинал мечтать вслух про другую работу и машину, но делал он этого ненавязчиво, как бы стараясь не мешать всем наслаждаться Адмиральским часом. Постепенно и мы с Серёгой, стали убивать время читая брошенные кем-то яркие журналы и фантастическую книгу, лежать переваривая мегакалорийный мичманский обед, обсуждать что видели за время сидения в амбулатории после завтрака. В эти часы, флот казался не таким уж плохим местом. Мы до того качественно бездельничали в Адмиральский час, что уставали и могли сильно проголодаться. Так что огромный ужин с собственными половниками и буханками поглощали в 19:00 словно весь день таскали мешки с углём. Так наш быт разбился на еду с мичманами, «врачебный приём» с Васей, Адмиральский час и ночной сон с контрактниками. Так прошёл ещё один день, пока не наступил следующий полный новостей.

Балтийск

Валера в новой фуражке, напоминающей карикатурные гигантские кепки грузин сообщил, что нас ждёт флагманский врач. Объяснил как пройти по базе к двухэтажному домику, типа контора и что Борис Борисович жутко суровый мужик. Мы погладили мокрыми ладонями в отсутствии утюга свои робы, поправили пилотки и взяв для важности записную книжку пошли. Редкий выход на свежий воздух одурманил нас, мы не продумали заранее как уйти с корабля. Трап охранялся автоматчиком и все матросы, проходя мимо что-то сообщали ему или дежурному офицеру около трапа. Мы же, в непонятном статусе, как могли покинуть военную часть, которой был «Неукротимый»? Оказавшись уже нос к носу с дежурным я начал ему рассказывать про вызов начальства и про то, что нас ждут. Офицер сделал вид, что с ним разговаривает голос с небес или другой невидимый объект. Проигнорировал нас настолько насколько может кот проигнорировать ваше «кыс-кыс». Автоматчику было ещё более по барабану наше перемещение. Сергей и я вышли на настоящую землю, бетонный край берега и почувствовали ту невесомую разницу стояния на твёрдой земле и на, казалось бы, абсолютно не шевелящемся корабле у причала. Вокруг были кусты и деревья, большое небо над головой и ветерок с кислородом. Мы делали широкие шаги от корабля, удаляясь, проходили мимо других судов серого цвета. Отойдя минут на пять, обернулись и с достоинством отметили, что наш-то – самый большой и военный на вид из тех, что видим. В его контурах угадывались всякие пушки-ракеты, он был значительно длиннее прочих и стоял ближе к выходу из бухты. Сергей увидел других студентов, группами все тянулись к небольшому домику, на который указал Валера, значит вызвали всех. Встреча была шумной, перед входом столпились все сорок практикантов. Аркадий и другие мои друзья были тут. Хорохорились и уже начали рассказывать разные истории про службу. Все были в разных местах, на катерах с десятком членов экипажа, на больших пустых десантниках с трюмом-ангаром внутри, но только мы оказались на СКР, сторожевом ракетном крейсере. В основном жили по двое и очень были рады всех встретить. Истории сводились к скудной кормёжке, непонятным морским терминам и запрету выходить из базы. Кто-то уже вязал веники, стирал бельё, получил замечание. В целом все бездельничали. Наша вставка про то, что мы ведём приём в амбулатории и что у нас двести человек на борту вызвала уважительную тишину. Почти ни у кого не было врача на корабле, только фельдшер. Студенты в хорошем настроении поднялись на второй этаж к кабинету флагманского врача и вся серьёзность «вызова» улетучилась, все стали храбрыми и весёлыми, никто не ждал подвоха. Начальник, пузатый немолодой майор медицинской службы попросил рассесться как можем в небольшом кабинете. Сделал он это как-то по-родственному, атмосфера потеплела окончательно. Мы заняли подоконники и прислонились ко всем стенам. Двое студентов сели на высокий порог входной двери. Борис Борисович начал нас учить жизни. Его заповеди вкратце сводились к следующим пунктам:

Какого хера мы ходим как матросы-оборванцы, переодеться в гражданское немедленно.

Какого хера мы не пришли вчера или позавчера.

Ни при каком хере не ходить по базе или в Балтийск без поручения. Поручение выдумывать, всё валить на флагманского врача.

Какой бы хер не приключился в городе на ночь возвращаться на корабль.

При случае передать привет и хер нашим кураторам-полковникам.

Он тоже закончил херов смоленский мед и потому нас сразу полюбил.

После этого нам были розданы какие-то бесцветные методички о медслужбе на флоте, дано пожелание хорошо пройти практику и не приходить к майору по пустяковому херу. Всем был дан приказ разойтись. Я задержал Сергея и обратился по поводу дежурства по базе, о котором говорил старлей Валера. «Херов хер ему, а не ординатура, передайте», – ответил Борис Борисович, из чего я сделал заключение, что наше дежурство по базе маловероятно. Меня ответ устроил. Мы максимально медленно, прогуливаясь вдоль каждого куста, через стадион пошли к себе в бронированный дом. Ах, всё-таки у нас самый крутой корабль из всех.

Ближе к вечеру состоялся торг с Сергеем. Я убеждал его, что мы можем переодеться и выйти в город в своей смоленской одежде, пойти посмотреть, что такое Балтийск. Друг говорил, что одно дело флагманский врач сказал, другое – туташние начальники-военные, патрули и пропуска на вход и выход. Я сомневался и сам. В окошко мы не видели ещё ни одного невоенноодетого. Со своими джинсами и клетчатыми рубашками мы были бы как красные тряпки для быков, блюстителей порядка. Но однажды вдохнутый свежий воздух было не забыть, однажды расправленные лёгкие не хотели спадаться до размера кубрика номер пять. Я стал переодеваться, впервые извлекая мятые вещи из пакета. Комментария соседям я не оставил, просто переоделся. Чтобы показать, что ничего необычного не происходит и потянуть время на решение Сергея, я ещё и побрился перед общим зеркалом напротив моей кровати используя кружку холодной воды и домашний бритвенный станок. Сослуживец мой не выдержал, и издав особенно художественное «Эхе-хе» принялся переодевать штаны. После несуразной стёршейся синей робы и штанишек мои джинсы и рубашка показались на заказ сшитым свадебным костюмом. Контрактники всем видом показывали, что им ровно и прозрачно, что мы там себе удумали. Только Азамат, сидевший полуголым с ногами на койке, позавидовал моей серой рубашке без ворота. Выйдя в коридор и ударившись пару раз о трубы и прочие внутренние выступы неясного назначения мы вышли на открытую часть корабля и проходя мимо дежурного я сказал: «Мы в госпиталь Балтийска по поручению флагманского врача». Я чуть притормозил, уже ступая к трапу, этим последним десяти метрам до свободы, чтобы послушать, что скажут в ответ. Офицер молчал или его уже не было. Автоматчик смотрел в другую сторону. Я ступил на трап и нос жадно начал хватать воздух. Трап зазвучал своей особой вибрацией и под Сергеем, и только отойдя метров на сто мы обернулись. Никто не смотрел нам вслед. Серый корабль блестел на солнце. Где-то отвратительно резко крикнула чайка. Выход через КПП напоминал покидание корабля. В иной день нам задавали какой-то вопрос, спрашивали фамилию или документ, название части, но никогда не препятствовали проходу в любом направлении в любое время суток. Если на КПП отмечалось особенное скопление офицеров или машин у шлагбаума, то мы выжидали чтобы не светить своими футболками, проходили на минуту позже всех. Безразличие охранявших бросало тень на весь флот и мы с одной стороны возмущались этой свободой, с другой ценили её и благодарили высшие силы за счастье выйти из казармы. Путь до КПП от нашего корабля составлял около десяти минут, от КПП до улицы Ленина, условного центра Балтийска ещё десять. Дорога за забором проходила по унылому пейзажу, мимо строительного мусора, через старые железнодорожные пути и через пешеходный мост над вполне рабочей частью железки. Там можно было только если помочиться в кустах или спотыкнуться об арматуру. Но дорогу венчал городок. Балтийск. Он не был похож ни на один виденный мной ранее и создавал полную иллюзию незнакомой мне заграницы. Невысокие, двух- трёхэтажные домики красного кирпича, часто с черепичной крышей хоть и содержали в себе «Отделение связи №1» и «Канцтовары» были удивительно иностранными на вид. Улица Ленина вела к старому маяку, как на коллекционных почтовых марках в детстве, к набережной, к вокзалу, который строили должно быть немцы. В сторону, пройдя по Чехова или Горького можно было попасть на песчаный бескрайний пляж, залитый солнцем. Вода в море была холодной как зимой, течение и волны развлекали только редких чаек и лебедей на воде. Никто не купался. Нам, привыкшим к крымским и сочинским каникулам Балтийское море показалось Ледовитым океаном. Странный контраст холодной воды и жаркого солнца, постоянного ветра, отсутствия отдыхающих на пляжах показывал, что мы в какой-то иной реальности. Пляж не был плоским, это были скорее дюны с глубокими западениями и травой, в которых мы видели множество кострищ, следов пьянок и ночёвок. Нечастые деревья были вывернуты ветром как узел каната, что придавало им сказочный вид. Многие были мёртвыми, серо-белыми, сухими или сгоревшими от костров рядом с ними. Главным сокровищем пляжа, что тянулся от маяка в центре до искрящегося горизонта, может до самой Литвы, стал янтарь. Размером от спичечной головки до сливы, особенно обновлённый после волнения на море, он лежал никому не нужный по дальней линии прибоя широкой полосой вместе с выброшенными досками, стеклом и ракушками. Мы, студенты, набрасывались неделю на это сокровище цвета смолы, многие видели янтарь впервые. Набитые карманы и хвастовство отдельными крупными экземплярами постоянно нас сопровождали. Это прошло постепенно. Только после нового шторма мы выходили на янтарную охоту. В обычные дни, под ярким солнцем Балтики, янтарь перестал нас интересовать. В отличие от пива. Город Балтийск оказался бухтой пивных баров, открытых площадок с зонтиками или шатрами, иногда с подвалами, полными деревянных и пластиковых столов с молодыми мужчинами. Никто не носил форму. Никто не смотрел за порядком. Пиво разливное было у нас не в чести. Мы, я по крайней мере, впервые столкнулись с огромным выбором импортного напитка. Польское, немецкое, чешское, оно привлекало яркими иностранными этикетками, необычной формой бутылок, необычной ёмкостью, например, 0,4 или 0,6 литра. И всё, совершенно всё, было вкусным и дешёвым. Дешевле самого простого смоленского пива к которому мы уже успели пристраститься за годы учёбы. Были ли мы тогда пьяны этим импортным пивом? Если и да, то это было как опьянение от нового айфона или от впервые увиденного Карибского моря в пятизвёздочном отеле много позже. Тогда, в 2000-м мы умели пьянеть от свободы, от выхода в закрытый военный городок, от солёного бриза поверх разбросанного янтаря. Мы сидели за сотни километров от дома в чужой среде, чувствовали себя сильными и удачливыми, и пиво с надписью «bavaria» или «praha» было доказательством этой силы и удачи. Посиделки во всех этих пивных «Парус», «Нептун», и просто «Бар», стали ежевечерними. Особенно полюбился ларёк на самом пляже. После заката, когда ветерок становился холоднее мы сидели на пластиковых стульях с пивом и чипсами, без всякой кухни под белым полотном, на которое проецировались российские клипы тех лет. Из колонок, стоящих прямо на песке доносилась свежая попса. Эти клипы на фоне ночного неба завораживали. Дома я бы смотреть их не стал, но здесь это было какое важное доказательство, что наша военная практика превратилась в отдых у моря. Мы могли беспрепятственно и ежедневно уходить с кораблей и сидеть как британские пенсионеры на Английской набережной в Ницце, обсуждая свежие хохмы про матросов и офицеров. Одна только мелочь свербела. Мы, запуганные армией и флотом нашими кафедральными полковниками, взяли очень мало денег для такой пляжной жизни. Практически, у многих студентов-медиков их не было вовсе. Остальные, вроде меня, смогли бы продержаться неделю-две, но никак не месяц подобных выходов в люди. Решали проблему пока следующим образом. В Балтийске только пили пиво, ели на кораблях. Сувениры не покупали. Деньгами делились с друзьями. Последней точкой в предложении «я классно отдохну здесь» стала возможность позвонить домой с почты по междугороднему телефону. Это стоило почти как бутылка пива, но связаться с мамой-папой было разумеется очень важно. Они волновались больше моего, отправляя тепличное растение-студента в морской поход. Теперь, они знали, что всё хорошо. Знали и мы, и бармены, и случайные знакомые, не знали, пожалуй, только наши полковники, которых мы ещё не видели после выгрузки из электрички.

Служба

Первый раз пропуск выхода в город случился так. В часы нашей «работы» в амбулатории после особенно сытного завтрака, примерно, когда на зеркале было написано помадой «81», в медотсек вошёл незнакомый офицер.

– Где начмед-на? – вопрос раскатился по кубрику, Вася подскочил с операционного стола и принял положение вертикального шкафа в углу.

– Э-э, – ответил я.

– Где Валера-на? – капитан третьего ранга осмотрел комнату и обнаружил наверное много непонятного для него. Сергея со стетоскопом в руках, меня с журналом «Формула 1» и Васю, который вдруг начал перебирать в коробке массу каких-то карточек, вынимая каждую четвёртую и потом всовывая её обратно.

– Мы, студенты-медики пятого курса за него, – сказал я с понижающейся интонацией.

– Курсанты?

– Курсанты-медики, да.

– Обеспечить медицинскую помощь на поверке противогазов в 16 часов-на!

Массивная стальная дверь с грохотом закрылась. Вася убрал коробку с карточками на шкаф. Сергей сел и как ни в чём не бывало стал решать сканворд. Я обратился к санитару:

– Вася, что за поверка? Что нам делать?

– Ничего не делать, ждать начальника, Валеру. Если не придёт, пусть сам и отвечает, – вставил Сергей.

– Как хотите, – как бы поддержал Вася.

– Не-не, так не пойдёт, мы его подставим и сами будем как дураки, – начал я, – зачем вообще приехали если не будем здесь врачами, надо разобраться и прикрыть Валеру. Я уверен, что его не будет сегодня. Он вчера был. Каждый день не ходит на работу. Вася, что от нас хотят?

И санитар рассказал суть. По его интерпретации «цирк со слонами и клоунами» начнётся после Адмиральского часа и будет идти до вечера. Нам надо повесить на себя сумки с огромными красными крестами и стоять на видном месте, но к эпицентру «цирка» не приближаться чтобы не пострадать самим. Если что не так – вызывать скорую с телефона дежурного у трапа. Меня как-то не очень вдохновило это и последующие пояснения чем лечить «циркачей», потому я собрал половину корабельной аптечки в две сумки с крестами. Одну водрузил себе, вторую Серёге. Васю попросил не уходить из амбулатории до конца, вдруг мы кого-то госпитализируем в изолятор. «Куда я могу уйти?», – Вася рассматривал помадную цифру на зеркале. Действительно, просьба была глупой. Весь обед и Адмиральский час было некомфортно. Предчувствие расплаты за халяву волновало. Валера, ясное дело, не подошёл. По наступившему активному движению людей в коридорах мы поняли, что пора выходить. Пилотка, сумка-крест, на всякий случай записная книжка, разумеется серёгин стетоскоп. Мы вышли к стадиону недалеко от корабля и увидели десятки матросов в противогазах, которые маршировали с одинаковыми противогазными сумками. Кое-кто из немаршировавших в стороне бравировал подтягиваниями и разными упражнениями на брусьях и перекладине не снимая противогаза. В центре пустыря у футбольных ворот стояла большая палатка у которой происходила активная возня-действо других матросов. Также было несколько мичманов, громко матерящихся и указывающих руками на разные стороны палатки. Сергей и я заняли позицию метрах в двадцати от палатки, понимая, что самое важное там. Постепенно матросы кучковались у одного из входов в палатку, выстроились с помощью мата мичманов в длинную колбасу, из которой порциями по несколько ныряли во вход, что нам не был виден. Затем через несколько минут выходили через другой лаз в нашу сторону и шли к мичману, где уже снимали противогаз. Матросы после выхода уже не были такими весёлыми, однако никакого повода для медицинской службы в этом всём я не наблюдал. Пока наконец-то после пяти-шести партий матросов, новая порция не выскочила из палатки преждевременно и двое матросов сняли противогаз сразу же. За ними из дыры-выхода струился густой серый дым. Именно с ним была связана суета матросов вокруг палатки. Созданное задымление внутри проверяло герметичность противогазов. Тот, у кого были какие-то щели, противогаз не по размеру, надышавшись серым газом выбегал и снимал его. Мы поспешили на помощь, но нашу активность пресекали мичманы. «Пусть узнает, а то ему всё тесно было и душно. Противогаз должен быть подобран верно». Я всё же аккуратно отводил матросов, расспрашивал как дела, предлагал закапать в глаза капли и понюхать нашатырь. Матросы отказывать, храбрились, отдышавшись возвращались в строй. Один сказал, что сам виноват, взял удобный большой противогаз. Пару раз мы померяли им пульс и давление, но до реальной помощи не дошло. Вскоре оказалось, что не один наш «Неукротимый» вывел десятки испытуемых. Палатка оставалась та же, но менялись команды. Ещё сотни ребят проходили через дым. Тот стал совсем чёрным и уже не помещался внутри, лез снизу и через «двери». Заметив, что другие команды не привели своих медиков и никто не сменил нас с красными крестами, я с Сергеем остался и предлагал помощь ещё десяток раз. Кому-то всё же закапали «Альбуцид», двое подышали нашатырём. Один просто попросил полежать на траве. Пока подобные матросы были рядом с нами, никто не реагировал. Как только пострадавший матрос отходил от нас на три метра, ложился на траву или кашлял за пределами этого защитного поля, к нему прилетал мат мичмана и заставлял вернуться в строй. Мы поняли, что наше влияние распространяется только на три метра и то, для мичманов. Для офицеров, наверняка, мы и вовсе были пустым местом. В некоторых командах тех, кто не прошёл испытание заставляли менять противогаз и проходить повторно. «Цирк со слониками» продолжался до вечера. Подневольность матросов и какая-то бессмысленная магия происходящего навели тоску и мы не пошли по барам в тот вечер. Разбирая сумки в амбулатории, я ещё раз убедился, что набор медикаментов не позволит нам оказать помощь в случае чего-то серьёзного. Ужин в мичманской вернул хорошее расположение духа. Тем более, кто-то включил маленький телевизор на полке под потолком, который до того числился неработающим. Мы смотрели какой-то фильм на польском языке и это было прекрасно. Там на экране люди в разных одеждах ходили по просторному дому и курили в саду. Я успел рассмотреть татуировки вестового, некоторых контрактников и мичманов, и нашёл общий сюжет. По какому-то негласному соглашению все кроме общей темы войны и моря наносили себе знак головы тигра на контуре корабля, похожего на «Неукротимый». Очевидно у части существовал герб или что-то вроде того, на манер киношных военных частей Запада. Почему тигр? Вовсе не водоплавающий зверь. Почему не акула или альбатрос, осьминог, что-то подобное. Может быть они уже заняты другими частями, а может быть это не важно. Главное отразить дух корабля. Тигр, вполне себе достойный символ. Хотя, я бы предпочёл гигантского осьминога, пожирающего вражеский фрегат.

Жизнь в пятом кубрике тем временем текла своим чередом обогащая меня знаниями о миссии флота. Размещаясь у входа, напротив зеркала, я наблюдал особенности каждого персонажа. Саша, тот что кок не кок, брился ежедневно и тщательно, приговаривая, что это важно для его девушки в городе. Во время бриться он надувал щёки чтобы бритва более полно охватывала волоски. По его убеждению, это было собственное его, Саши, ноу-хау. В следующий раз я попробовал сделать также. Неплохое решение для тощих. Все немного иронизировали над Сашей по поводу того, что девушка-то девушкой, но он всегда возвращается на ночь в часть. Сосед наш комментировал, в том ключе, что мол, когда у вас недоумков появится девушка, вы всё о жизни поймёте. Азамат не брился. Наверное, не росло у него ничего. Иногда он ножницами состригал редкие чёрные волосы на подбородке. Его национальность, какая-то северная, видать не подарила ему щетину. Саня-механик не брился и не брал ножницы никогда. Он вытирал своё мазутное лицо чьим-нибудь полотенцем, под общее негодование, и его лик становился бледным и бесщетинным. Мазут или что у него там было на лице, похоже убивал все волоски и снимались они простым движением полотенца. Вот если бы он для этого ещё использовал своё полотенце… Чаще всего под руку попадало моё. Но я отчего-то не сердился, стирая после в холодной воде, в общем туалете. Мне казалось, что из всех контрактников, мичманов, фельдшеров, Саня один занят какой-то полезной для Российского флота задачей. Ему одному положены эти обильные тарелки с едой и чистые полотенца. Я бы упрекнул Сашу, Васю или Азамата, любого, кто тронет моё полотенце, кроме Сани. Была у него какая-то магия. Молчание плюс озадаченность на лице. За меня его материли остальные. Но он отвечал им в стиле: «Вот выйдем, на пятнадцати ещё поймёте, а как двадцать пять будем давать, обосрётесь сами с этими полотенцами». Силился я узнать откуда в кубрике взялась толстенная, в 1100 страниц глупейшая книга из серии боевой фантастики. Я пытался приложиться к ней, но эту белибердень невозможно было читать. Лазеры и роботы, галактики и прыжки через пространство, это был набор клише. Автор не вложил душу ни в одного персонажа, просто перечислял события, следовавшие за перестрелками и дозаправками звёздным газом. Менялись только количество спутников-лун на новой планете и цвет неба. Книгу бросал снова в угол, но так как другой не было, незаметно я её, негодуя про качество литературы, прочитал. После недели проживания я стал замечать множество мелочей, которые в начале казались мне случайными. Теперь же я отчётливо понял, например, что часть звуковых сигналов, которые бесконечно день и ночь раздавались в коридорах были цельной системой. Например, после того как раздавался звучный пронзительный сигнал короткого гудка мимо нашей вечно открытой двери проходил офицер. Это было не случайно, звонок и проход, всегда в таком порядке. То же происходило и после двух подряд гудков. Я поделился наблюдением с Сашей, который только пришёл и завалился в свой угол с новой банкой сгущёнки. Начинался Адмиральский час и все разлеглись по своим койкам. Один я сидел, отражаясь в зеркале тельняшкой, так мне было удобнее разговаривать с Сашей.

– Наблюдательный студент пошёл, – в хорошем настроении говорил он, – один сигнал, это значит дежурный офицер зашёл на корабль. Он ходит туда-сюда, вот и гудки постоянно. Два гудка – это замкомандира корабля. Три – командир корабля, ну и так далее.

– Я никогда не слышал три подряд. Почему? У нас что нет командира корабля?

– Больше делать ему нечего тут сидеть. У него квартира в Балтийске, он там и служит. Все дела делает, сука-замком.

Раздался сигнал-гудок.

Нам и его хватает для курортной жизни, – продолжал Саша, – когда я ещё на срочной был, он нас проверял ночью и эта его палка-сука…

Раздался второй гудок

– Вот, сука, кстати и он.

– Прикрыть дверь? – услужливо поинтересовался я.

– Не надо, он и так нас, если захочет…

Раздался третий звонок. Саша замолчал.

Раздался четвёртый через такой же мерный промежуток.

– Это кто пришёл? – спросил я.