В двух шагах от горизонта

«Не того». Снова повторил он.

Она задержала взгляд, стараясь прочесть нечто в его глазах, – словно стараясь. Так они смотрели в глаза друг друга, а мужчины на них.

«Ты не был таким в классе».

Мы все не были такими. Казалось, что не были, потому что видели мир детскими глазами и не знали, кто мы есть. Вот и Коля не был, гонял в футбол и еще там во что со всеми, и даже тискал девчонок на последней парте, тех, которые уже не могли скрыть эти половые признаки, раннего созревания, тогда как остальные могли продолжать носить свои белые и черные фартушки без выточек, а на уроке играл в «очко» на деньги на каком-нибудь учебнике между сиденьями, пока не стал начальником участка на производстве у главного инвестора, заместителем директора по какой-товой части, в то время когда Кося сначала тоже не был таким, пока он готовился к вступительным экзаменам в универ, а просто виделся иногда с его Таней, которая всё еще как будто желала, хотя уже и не так экзальтированно, впрочем, как и он, и они, удовлетворенные обоюдным юношеским порывом, продолжали играть во взрослую любовь, подпитывая собственные чувства, поддерживая химическую реакцию для будущих ощущений. Знал ли кто в классе об этой комбинации? – нет, пожалуй, ибо многие тайны появлялись на свет уже много позже, когда и альбомы выпускников едва ли возможно было найти в затхлом прошлом.

«Мы с Сашей проводим. И посадим в такси. Как знать, может, это последняя встреча для всех нас. Или не для всех».

Она как будто успокоилась и принялась собираться.

Или ненавижу. Но без любви. Не знаю, что это такое. Пожалуй, точно – из психоанализа, а не… и только про женщин. Он потянулся, приближаясь, потянул носом запах вокруг нее, но никакого бергамота не было, кроме сигарет и духов, почти неслышимых, но и не опасных.

«Мне тоже пора». Дернулся и Николай.

Телефон зарядился.

– Телефон зарядился, – а ты лежи, я тебе подам.

Женщина принесла телефон.

– Что там? – спросил он, прислушиваясь.

– Тяжко, но пока держатся. Но если надавят, снесут всю площадь. Никто не спасется.

Рядом заворочались. Забормотали. Женщина всё никак не уходила, переминалась с ноги на ногу.

– Ты пока без памяти лежал, тебе звонок был.

– Кто? – в виски ударило током.

– Жена. Я же не знала, что ты донецкий, думала – местный, приедет, успокоится.

– Успокоилась?

– Сейчас знаешь, сколько людей пропало и никаких известий? – Как всё началось? Моего сына два дня не было, телефон отключен. Что я пережила! Ты не знаешь.

– Нашелся?

– Явился. Они с друзьями мальчишник устроили. Пили трое суток безвылазно. Но зато цел. А то он у меня задира, натворил бы бед. Уж лучше так – похмелится и придет в себя.

– Я выйду.

– Ты не обижайся, может, не надо было говорить – волноваться теперь будет. Но я ее успокоила…

– Спасибо.

Он попытался встать, но тут же опустился на место. Сил не было, при этом голова оказалась неимоверно тяжелой.

– Проснись.

Он открыл глаза и увидел над собой Лену, которая поддерживала его голову холодными руками. Холод исходил от нее, щеки ярко горели от резкого перепада температур, почти скрывая веснушки. Она заметила его удивление.

– Как ты нашла меня?

– Волонтеры сказали, когда твой телефон заряжался.

Он приподнялся, потягиваясь застывшим телом.

– Мы сейчас поедем ко мне, и ты не выйдешь на улицу, пока не встанешь на ноги.

– Сначала дай мне отдышаться. Я здесь совсем окоченел.

– Конечно.

– А что здесь происходит? Музыка – или это у меня голова гудит. Может, мне остаться?

– Справятся без тебя.

Когда они вышли наружу, уже звучали динамики колонок, мираж восстановил недавнюю картину, и даже голос в микрофоне, отсчитывающий первый разряд чисел, подоспел из одного театра действий в другой, не изменяясь. И уже не музыка, не концерт для массовки – завопил чей-то голос, призывая, осуждая и уничтожая, издалека фигура схожим силуэтом освятила место выступления, и на подиум потянулись персонажи друг за другом. Начали по очереди подходить к микрофону, декламируя в пространство, перехватывая эстафету и передавая великодушно. Запутался один из них в проводах, выдернул чеку из гнезда. Звук провалился. Иконостас осуждающе повернул профили к эпицентру, не зная, как себя демонстрировать в данной ситуации. Но засуетились, щупая на четвереньках вдоль «лапши», и быстро восстановили. Зацокали языком в мягкую поролоновую подушечку, испуская пары истины, посчитали считалку, вздохнули. Высокий, быстро сменивший свою вигонь на спортивную колумбию, просунув предварительно голову в воротник шерстяного свитера с подворотом, перепоясав джинсы ремешком от дяди Левы, притопнув ножкой в лайковых туфельках о пол, чтобы согреть пальцы в тонких носочках, оторвался от иконостаса. Длинный козырек прикрыл очки от сфокусированных софитов. Глянул на себя со стороны. Не так, мешает, нет величественности, привабливости – гламурно и недемократично, вдалеке от народа – скинул, передал кому-то из свиты. Сверкнул плешью, стряхивая бремя, но тут же подхватываемое и фиксируемое лямками на плечах – ни с кем не делимое. Сделал «па» вперед – носочки врозь, коленки вместе – и понеслась! Отрепетировано! Без вмятин в словах и слогах, без выбоин в предложениях. На третью четверть притоп и пауза, можно кашлянуть для правдивости, подтянуть следующий абзац, и жаль, что нет под боком хормейстера – поверил, уж будьте покойны – поверил бы. Но верили не все. И даже пытались охладить пыл пылью, посыпая голову белым пеплом.

Вот оно! Эврида-Эврипида! – воскликнул вроде, но никто не услышал. Все были обращены к иконостасу, с которого все еще вещали, уже не прерываясь на беззвучие. Он развернулся, увлекаемый Леной под руку.

Дозвонилась.

– Всё хорошо, – сказал, прикрывая микрофон, чтобы не было слышно. Но звуки просачивались сквозь щели между пальцами.

– Это с улицы, сейчас везде шумно, – ответил на вопрос. Но жена не унималась.

– Со мной всё в порядке. Не знаю, где кум. Ты слышишь? – это я, значит, со мной всё в порядке, а ты умница все равно. И я вас всех люблю.

Это был последний козырь, но и он не сработал.

«Я уже все знаю. В больнице был? Зашили? Давай, разворачивайся домой. Я в новостях видела. Вот только не поняла – ты там на чьей стороне? Ничего не хочу знать», – сказала с ноткой в голосе, и непонятно было, о чем больше она беспокоилась: о его верности или здоровье. Он соглашался безоговорочно, успевая вставлять двусложные звуки. «Я позвоню, как только буду знать, когда смогу уехать», – отвечал он. «Уезжай, пока не поздно. Уезжай». «Не могу», – зачем-то сказал он. «Иначе я приеду». «Нет. Этого не надо. Не надо. Всё будет хорошо. А тебе нужно быть рядом с детьми». Было не очень убедительно, что-то не то выскакивало в его словах, но он не сумел перебороть в себе нечто, болела голова, и тупая чувственность растеклось по его сознанию.

– Что-то голова разболелась. От напряжения, наверное.

– Тебя сейчас Вика домой отведет.

– Я не спешу. Посижу немного и все пройдет.

– Это тебе кажется. Я тебя все время за руку держу. И потом – что тебе здесь делать. Здесь условия – сам видишь. Теперь раненых будет ещё больше. Если есть возможность – лучше дома. Если будет штурм, всё может случиться… Вику заодно проводишь, и мне спокойней будет. А завтра я приду, куплю чего-нибудь, приготовлю.

Аргумент про Вику сработал. Он согласился. Вика ждала его, кроме сумочки в руках у нее ничего не было.

– Осторожней в дороге, Витя, прошу.

– Что, так плохо?