В двух шагах от горизонта

Успокоилось. Однако, холод остался, пронизывая насквозь.

Сердце начало остывать, сбавило обороты, и он устыдился своего страха за себя, за жену, дочь, которые остались бы одни, без него, но прежде за себя, потому что случилось против собственной воли, вразрез своему пониманию. Сел возле окна, рядом сел холод, плотно прижимаясь локтем, но отодвинуться было некуда, пришлось изворачиваться, чтобы хоть как-то оставалось удобно, сложить руки и обхватить их одна другую, принудительно удерживая.

Он долго, как ему казалось, блуждал между палаток с надписями городов и кучек людей, пока нашел ее возле входных высоких тяжелых дверей с резными ручками, почти не закрывавшихся от постоянного хождения туда-сюда людей со странными лицами – эта странность выражалась в каком-то возбуждении, горящих взглядах, электрическом заряде, витающем вокруг них. Пока он шел, заметил палатку с табличкой  «Донецк», покрутил головой, пытаясь найти примету, по которой можно было бы потом найти, никого не было рядом, и он даже заглянул в распахнутые наполовину полы, углами притороченные к углам, внутри было темно и сыро, не топлено, «конечно, никто не стремится остаться внутри», – подумал он, почти забыв цель своих исканий, а всюду были одинаковые предметы окружения, похожие друг на друга люди, которые если и не перемещались, то ничем не выделялись между собой, и в конце концов Виктор оставил эту затею, приняв решение просто спросить или поискать в этом не слишком большом таборе уголок.

Она стояла с растрепанными вне шапки каштановыми волосами, в длинной синей куртке с меховым капюшоном за плечами, с розовеющими от холода и тепла одновременно щеками – и ужасно яркими и оттого еще более возбуждающими веснушками, все такая же прежняя, ни дать ни взять – Джей L Джей, но уже не чужая среди тупых, и хрипловато-перекатный голос, фрикативно сипящий изнутри легким ларингитом, будоражил чувственность, как тогда, летом, когда они познакомились – сначала он увидел ее издали, и по мере приближения очертания ее облика становились все резче, пока она не увидела его, и открыто удивленный взгляд округленных зрачков в сочетании с тонкой широкой улыбкой, уходящей за горизонт лица, обрамленного волнами разметавшихся по плечам почти рыжих волос. Как вас зовут? – спросил он тогда сразу, обескураженный увиденным, едва не перейдя на школьный английский, не веря в случайность, которая по теории вероятности казалась невозможной, и оттого испуганный,  представшим перед ним – нет, не идеалом в буквальном смысле, которого, как он понимал всей субъективностью своего начала, быть не могло, но напротив, порочно-девственным, но близким только ему одному, быть может, или очень немногим кроме него, – греховно-девственным желанием, которое как раз можно было обозначить как идеал в определенной категории, присевший на корточки на противоположной стороне красоты. «Елена», – сказала она, продолжая улыбаться и пожав плечами, хотя в глазах продолжали искриться вопросительные полутона. – «Вы меня ни с кем не спутали?» Как могло случиться, что виденное только через средства коммуникации – фотографии, видео – оказалось воочию перед ним, – виденное и источающее даже таким способом феерическую чувственную энергию. Как она могла явиться сюда, в это время – кто подослал ее на встречу с ним, для проверки – клюнет или не клюнет, узнает или нет? – какая сила и зачем? Ну чем не пучеглазый Тим Рот, играющий издали в сизой дымке на своей гитаре-мандолине меж сатиновых берегов с ароматом арабики. «Спутал, но это не важно». «Как так»? «Я здесь в командировке и почти не знаю города», – сказал он, продолжая стоять на дистанции. «Ну и что», – ответила она. Ларингит мягко щекотал слух. Было непонятно, что она имела в виду, говоря ну и что ну и что что в командировке и скоро уедешь скорее всего навсегда от меня даже если вернешься когда-нибудь снова в новую командировку но уже не ко мне а говоря в командировке честно говоришь что женат и вернешься домой а здесь это всего лишь командировка такой зашифрованный код понятный всем нам и мне в том числе и это честно и слишком прямолинейно хотя и завуалировано под командировку но и в прямолинейности скрыта некая искусственная интрига игра намек на флирт чтобы ход за ходом продвигаться вглубь не зная определенно чем всё закончится или ну и что что не знаешь город я-то знаю и покажу ведь мы будем все это время вместе и говорю тебе ну и что в ответ на твое предложение продолжить без обязательств и претензий ровно на столько насколько это будет комфортно обоим а потом ты узнаешь что не следует ничего подозревать и бояться и покажу тебе Вику ей одиннадцать мы вдвоем но это опять ничего не значит кроме того что ей придется одной остаться дома пока я не могу ведь повести тебя к себе а-а-а у тебя номер в гостинице я знаю где это сколько сколько да ладно не всё и не всегда измеряется деньгами разберемся и снова зачесалось у него под ложечкой от ощущения что кто-то наблюдает поведется ли он на очередную приманку и не бросится ли с высоты которой боится но потом она показала фотографию где она с ее отцом который никогда не был ее мужем все вышло как-то само собой и они все реже виделись но она не настаивала и не просила и не стала делать операцию по извлечению (подобно матери своего отца, которую едва не побили камнями за одиночество) принципиально нет не думала и не взвешивала а просто не стала и всё подтверждая своё чужая среди чужих а может быть и еще кое-что такое чего он не мог  представить разве только кто-то по своему умозрению мог сказать еще нечто но уж точно не он вычеркивая нет замалёвывая жирными сплошными линиями энциклопедическую характеристику я живу недалеко сказала неопределенно не беспокойся я домой смогу добраться даже если что но даже не  случилось тогда и потом они встречались и однажды она пришла с дочерью и он церемонно шел рядом держа в руке маленькую для него теплую ладошку расспрашивая и рассказывая о Золотых воротах историю вполне себе банальную доселе никем не озвученную но услышанную им от одного археолога о том как передовой отряд чингизидов хотел мирно пройти киевскими землями для разведки дальних западных земель однако по неизвестной ныне причине то ли дезинформированные то ли напуганные коварством прежних хазаров то ли по самоуверенности и под влиянием плохого настроения или с медовушного бадуна и не подозревая какая тьма уже гудит ульем на покоренных территориях решили былой удалью положить конец не начавшемуся разлому истории но сами положили к тому начало. Она ничего не знала, да и это почти было с большой натяжкой, и он с недавних пор открывал для себя заново, как в первую встречу, рассказывал о чудесном процессе составления калейдоскопа из отдельных, иногда совсем независимых картинок, расшифровок, по мере нанизывания и склеивания зарождавших сначала сюжет, а после и более сложный смысл, – процесс, которым он увлекся с некоторых времен. Она слушала его внимательно, позируя глазами, и он то и дело натыкался на них мимолетом, спотыкаясь, замолкая, отчего ее глаза меняли содержание и цвет и выражали удивленный вопрос, а когда он продолжал, восстанавливали прежний цвет.

Она наливала из термоса чай, размешивала ложечкой сахар и протягивала подходившим людям. Увидела его из-за плеча огромного мужчины с худым рюкзаком за спиной, похожим на обвислую грудь стареющей, истрепанной жизнью женщины, приподняла подбородок, чтобы лучше разглядеть, и даже улыбнулась бегло, и морщинки снова легли к переносице, вздернулся крупный нос, но мужчина успел уловить движение губ и встрепенулся, рефлекторно забормотал ей в ответ, расправил плечи, очевидно, также уловив некую обвораживающую энергию, не обращая внимания на возникшую сразу очередь.

– Привет, – сказал громко, скрывая некоторое волнение, разряжая неопределенность момента.

Она еще раз улыбнулась, теперь уже открыто, глазами демонстрируя направление своего внимания. Обнажились зубы, открылся небольшой скол переднего справа, аккуратный, не вульгарный, придающий дополнительный шарм ее веснушкам и прищуренным слегка от приподнявшихся щек карим глазам. Но тут же она пришла в себя, повернулась к следующему, завертела ложкой вдоль стенок стакана.

– Подождешь? Я скоро.

Что-то провалилось рядом и вокруг него. Он увидел черную бездну, которая лукаво смотрела на него, хитро щурясь. Ничего не зазвучало внутри, не побежали мурашки под рукавами, да и голос ее, немного осипший на холоде, растворился в шумной вязкой бесконечности, захрипела прокурено на морозе – Ma che freddo fa. Он почти испугался своему спокойствию, как диагнозу вошедшего в комнату доктора, и холод просочился под куртку и ущипнул под ребрами.

Тебе не холодно? – оставалось спросить.

Он кивнул, понимая, отошел в сторону. Люди подходили, брали свои одноразовые стаканчики, шли куда-то группами и по одному. Она взглядом позвала его.

– Чаю хочешь?

Тут только он вспомнил, что ничего еще не ел, сразу булькнуло внутри. Она поняла без слов и налила. Пока он всасывал в себя короткими порциями горячую сладкую жидкость, она успела обслужить еще несколько человек.

– Давно ты здесь? – спросил он, делая паузу.

– Да как всё началось.

Он почти спросил, зачем ей это, что она в этом понимает и понимает ли, чем рискует, если попадет под раздачу, как те дети, которые тоже ничего не понимали, определив это место скорее для свидания, нежели какой-то серьезной политической акции с лозунгами и требованиями, которые, конечно же, были тоже, но с каждым днем занимали все меньше места в авангардной тусовке, где начинались знакомства, скорее всего, они были до смерти напуганы в первые мгновения, пытаясь спастись от безжалостных черных монстров, не знающих пощады. А после первого шока вскипел адреналин, вытесняя боль, чувство унижения и страх.

– Это сугубо личное.

Личное. Это у неё-то личное, подумал. Только здесь некому ее уговаривать быть пышной. Здесь каждый по сугубо личному, кроме, разве, тех, которые просто опешили от такого шквала, а после пришли с неостывшим возмущением.

– Так получилось.

Добавила она.

Конечно, получилось.

Она внимательно посмотрела на него.

– Сколько мы не виделись?

– Больше двух лет. А ты – с кем-нибудь живешь?

Она качнула головой, не меняя выражения лица. Тоже одиночество, дочь не в счет, как та, которая.

– С дочерью.

– Сколько ей сейчас?

– Увидишь. Скоро придет.

– Так сколько ей сейчас?

– Пятнадцать. А ты как сюда попал?

– Это тоже личное.

Здесь у всех личное, подумал.

– Нет, я серьезно.

– Я тоже. Я теперь безработный, могу делать, что хочу.

– Надолго?

Тревога и надежда прозвучали в ее голосе, – так должно было быть по сценарию, – но ничего не было, голос ее доносился издалека, монотонно, устало. Она намеренно не спрашивала о семье, жене – так было деликатнее по отношению к нему, хотя он тогда еще сказал, что женат, что дочь и что… ничего он не сказал больше, полагая, что этого откровения достаточно для честного и открытого общения, чтобы сразу расставить все точки и не давать никому надежд и повода для вопросов. Фрикатив тонул в облаке пара. Она устала, подумал Виктор, впрочем, и не надеясь, поскольку знал, что всё, что было в прошлом, никогда не имело очерченного будущего, кроме очередной встречи и постепенно истощавшихся фантазий.

– Пока всё не закончится, – сказал он.

Пока всё не закончится. Что должно закончиться, чтобы считаться законченным? Какой эпизод? Какой факт должен свершиться? Какой последний человек это закончит или решит родиться?

– Будешь бутерброд? – спросила она и снова пробудила в нем загнанный в чулан рефлекс. Во рту заслюнявило.

Он кивнул вместо ответа.

Она достала из-под столика сверток, развернула, подала ему оба. Руки ее были теплыми, как и раньше, когда она касалась его.

– Я уже ела, – сказала она.

Он хотел не поверить, возразить, отказаться, но уже откусывал, жевал, проглатывал, запивая еще теплым чаем.

Внезапно она изменилась в лице, стала неузнаваема, совсем не та, которую он хотел видеть.

– Что случилось?

Дочь вынырнула из-за его спины, с ходу уткнулась ей в плечо, почти зарыдала, не обращая внимания на Виктора.

– Мама, они его прямо из больницы увезли.

– Подожди. Познакомься. Это Виктор… дядя Витя. Это Вика.

Она была похожа на мать, разве что веснушек было поменьше, да щечки едва очерчивали овал лица. И не было такого голоса – он звучал чисто, без надрыва и трагизма при всей кажущейся драматичной интонации, звучал энергично и однозначно. Даже сквозь теплые одежды очерчивалось юное змеиное и неловкое тело, не попадающее в такт стеснительной азе фриё йя, которая и не замечала мороза вовсе, сосредоточенная на очень важном для нее в данный момент.

– Ну, теперь рассказывай.