Флорентийская голова (сборник)

– Теперь мы достаточно хорошо друг друга знаем?

На лице головы вдруг проступила маска ужасной усталости.

– Давайте, мы с вами завтра об этом поговорим…, – прошептали яркие, едва разлепляющиеся губы, – я немного устал…

– Мне кажется, вы симулянт, – в сердцах сказала я.

Голова встрепенулась.

– Мне больше нравится слово «актёр», но если вам так будет угодно, то сойдёт и симулянт. По большому счёту, это одно и тоже.

Голова смотрела на меня хитрющими глазами, в которых было написано бессмертное калягинское: «Должна же я его хоть чуточку помучить». Стало понятно, что сегодня добиться от неё чего-то внятного будет совершенно невозможно, но я была уже достаточно под шафэ, чтобы на всё это наплевать.

– Раз вы не хотите разговаривать, я пойду спать, – сказала я голове. – Я сплю со светом, так что, если вам это помешает, могу накрыть вас полотенцем, как попугая. Хотите?

– Нет, ничего такого не надо, – ответила голова. – Если хотите, чтобы я уснула, почешите меня чуть выше того места, откуда, так сказать, растёт коса.

Слегка покачиваясь, я встала и сделала, то, что меня попросили. Запустила пятерню в чёрную шевелюру и поскребла ногтями тёплый и твёрдый затылок.

– Вот так, хорошо…, – блаженно пролепетала голова, – вы прелесть, Саша…

Её глаза закрылись.

«Вероятно, у неё там та самая «кнопка», которую безуспешно искал Караченцов у Электроника», – подумала я и пошла спать.

6. Удар, удар, ещё удар…

Я проснулась с невероятно свежей для моего вчерашнего выпивона головой. В комнате было душновато. Сквозь плотные шторы пробивалось яркое солнце.

Голова ещё спала. Глаза её были закрыты, лицо выражало полнейшее спокойствие. При естественном освещении цвет её лица оказался розовым, как у маленькой девочки. Или мальчика. Я подошла к ней поближе, убедилась, что в тарелке совершенно пусто, вылила туда остатки вина с благородным осадком, бутылку отправила в мусорное ведро. Решила, пока голова ещё спит, рассмотреть её повнимательнее.

Оказалось, что мои пьяные глаза вчера меня не повели – черты лица были абсолютно женские, но само лицо, вернее, его очертания – мужскими. Такое сочетание мне нравилось. Я поймала себя на мысли, что мне хочется провести пальцем по бровям, уж больно они были тонкие, прямо ажурные…

Встав на четвереньки, я обползла вокруг журнального столика, разглядывая голову со всех возможных ракурсов, и пришла к выводу, что она стала несколько больше возвышаться над горшком. «Наверное, показалось, – подумала я, – или это у неё за ночь так развилась корневая система…»

Я не стала будить голову, разделась и пошла в ванную. Мылась долго, минут, наверное, двадцать, а то и полчаса – не хотелось выходить из-под тёплого душа. Потом быстро высушила волосы, оделась и, осмотрев комнату, пошла в ресторан.

На завтрак я опоздала, и одетый в белый китель метрдотель скорчил недовольную физиономию. Я извинилась и прошла в зал. По дороге схватила глубокую тарелку и от души сыпанула туда кукурузных хлопьев. Залила молоком. Взяла приборы и села за крайний столик у окна. Через минуту ко мне подошёл высокий седой официант.

– Caffe, prego[14 - Кофе, пожалуйста (ит.)], – сказала я.

Официант поклонился и отошёл.

Пока в молоке размокали хлопья, я смотрела в окно, на прохожих, вероятно, таких же туристов, как и я. Подумала: «почему такая ерунда случилась именно со мной? Почему не вот с той тёткой в идиотской панаме, или не с вон тем толстым парнем, скорее всего, американцем? Почему опять я?»

Седой официант вернулся и поставил на мой столик металлический кофейник и пухлую булочку на блюдце.

– Gracia, – улыбнулась я.

Хлопья в моей тарелке размокли, и я принялась за еду. По большому счёту, есть мне не хотелось, но хоть что-нибудь затолкать было нужно, чтобы не заиметь к обеду дикую боль в желудке. С трудом осилив хлопья, перешла к кофе с булочкой.

Говорят, есть люди, которые чувствуют, когда на них смотрят. Я себя к таким никогда не относила, но в тот момент, когда полбулки было уже позади, я остро ощутила на себе что-то неприятное, что заставило меня повернуться. Оказалось, что через столик от меня сидит Костантино и цедит апельсиновый сок через соломинку. Увидев, что я его заметила, Костантино отдал честь двумя пальцами.

– Buon giorno, прекрасная Александра! – бодро сказал он.

– Доброе утро, Костя, – ответила я.

Костантино понял это за приглашение, встал из-за стола и подошёл ко мне.

– Вы позволите?

Я кивнула.

Он сел напротив и поставил мне под нос свой недопитый бокал. От вида ядовито-жёлтой жидкости мой рот наполнился слюной. Чтобы не захлебнуться, я отвернулась к окну.

– Как вам спалось, Саша? – Костантино соорудил на своём лице неотразимую улыбку.

Говорить на эту тему мне не хотелось, поэтому я сделала неопределённый жест рукой, мол, так себе.

– Лучшее снотворное – руки любимого мужчины, – промурлыкал Костантино и накрыл мою руку своей. – До экскурсии ещё есть время, Саша.

Вот этого я совсем не ожидала. Вероятно, от этого глаза мои округлились, а рот приоткрылся. Я отдёрнула ладонь и убрала обе руки под стол.

– Чему вы удивляетесь? – изобразил фальшивое непонимание Костантино. – Вы очень привлекательная молодая женщина… любой на моём месте поступил бы также…

Эти его слова вывели меня из равновесия. Я испытала такой прилив ненависти к этому кобелю, что чуть не выплеснула ему в морду остатки кофе, а заодно и его поганый сок.

– Положим, я совсем непривлекательная и уже немолодая женщина, – сказала я, еле сдерживаясь, – это, во-первых. Во-вторых, я не шлюха и, в-третьих – не дура. Поэтому отвечайте сейчас же, что вам от меня нужно, или проваливайте.

Костантино развёл руками.

– Ну, что же вы так, Саша! Я же к вам с дорогой душой… давайте поговорим!

«Вот козёл!» – подумала я, встала и быстро пошла на выход.

Костантино увязался следом. Я слышала, как он отодвинул свой стул, встал, слышала его гулкие шаги по плиточному полу ресторана. Мне вдруг стало не по себе, больше скажу, мне стало страшно. Костантино догнал меня у лифта. Взял рукой под локоть и прошептал мне на ухо:

– Простите меня, Саша, я вёл себя как идиот, но это всё из-за вас, поверьте, я безумно влюблён, с того самого дня, как увидел вас в аэропорту, в Римини…

Тренькнул звоночек, возвещая, что подошёл лифт. Двери открылись, и я, высвободившись из Костантиновых объятий, вошла в кабину. Костантино зашёл следом. Я нажала третий и отвернулась к двери.

– Значит, по-хорошему ты не хочешь…, – услышала я сзади голос совершенно без акцента.

Я медленно повернулась.

– Что ты сказал, шкет?

– Сейчас мы пойдём к тебе в номер, сука, и ты сама мне отдашь то, что у тебя там, поняла? – сказал Костантино.