Плевок на Запад

Сохранились дневники П.А. Толстого. Активный когда-то участник Стрелецкого бунта, он, заглаживая свою вину, ездил везде и всюду по повелению Петра I.

Вот как он воспринимал венецианскую жизнь: «И живут венециане во всяком довольстве и воле». Это сказано о времени, когда в Венеции режим Совета десяти жесточайше подавлял всякий намек на возможность сопротивления аристократической олигархии, когда инквизиция в Венеции была на порядок сильнее и изощреннее знаменитой испанской, когда орден иезуитов способствовал ей в этом, плетя свои бесконечные интриги.

Если так воспринимал европейскую жизнь хитрейший и умнейший человек, что же говорить об остальных?

Значительная часть молодых людей, посланная Петром I за границу, учебой себя не утруждала, а кинулась в кутежи. Показателен пример одного из Головиных, который на экзамене

у Петра признался, что ничему не учился, а только пьянствовал на казенные деньги.

Впрочем, это можно понять. Тяжкие испытания, перенесенные Россией, суровые патриархальные нравы, являющиеся до некоторой степени продуктом этих испытаний, – все это давило многим на психику, и люди инстинктивно искали, где же полегче жить.

В этих условиях любой намек на отсутствие где-либо тяжелого запрета воспринимался как указание на то, что там нет этой проблемы.

Такая идеализация была неизбежна при взгляде на Запад. Вот поэтому Курбский, рисуя себе идеальное государство феодалов во главе с царем-демократом, думал, что феодалы в таком государстве автоматически будут верны, честны, храбры – словом, поистине благородны.

Поэтому же многие, кинувшиеся на Запад, ждали, что здесь- то можно будет сбросить с плеч тяжесть долга – и пить-гулять, не думая ни о чем.

Поэтому же русское дворянство в своей массе заимствовало с Запада то, что там устаревало на глазах и отходило – закабаление крестьян.

Допетровское крепостное право мало походило на то, что мы привыкли себе представлять. Это была просто форма обеспечения профессиональных военных-дворян.

Дворян кормили крестьяне только потому и в ту меру, в какую дворяне служили царю. Каких-то особых прав на владение жизнью и смертью крестьян, аналогичных правам сеньоров Запада, у русских дворян не было.

Конечно, злоупотреблений в грубую эпоху XVII века, когда и сам «тишайший» царь Алексей, случалось, собственноручно ставил синяки боярам, было немало.

Но все же это были злоупотребления, с которыми пусть и со сказочной волокитой разбирался центральный аппарат.

После же Петра дворяне не раз вынуждали цариц (особенно цариц) к уступкам.

И русским дворянам (за редчайшим исключением) не нужны были ни права человека (пусть хотя бы благородного), ни что-либо подобное.

Русские дворяне хотели двух вещей: во-первых, отлынивания от службы и, во-вторых, полной власти над крепостными. Все остальное им было неинтересно.

Иногда в жадности своей русское дворянство попадало в казусные положения. Так, в 1767 году при созыве знаменитой Комиссии по Уложению выяснилось, что депутаты-дворяне не то что желают, а просто-таки алчут этих двух пунктов.

Надо сказать, что Екатерина II, как могла, тянула до 1785 года с их предоставлением дворянству, несмотря на всю связанность ее положения. Изданные перед революцией ее дневники показывают, что она стояла за освобождение крестьян.

Помещики до того алкали двух вышеупомянутых пунктов, что при попытках возражения входили в такой раж, что публично, при всех топтали ногами (!) написанный и изданный государыней «Наказ».

Тут они и познавали все неудобство государственного пренебрежения правами человека: «топтальщиков» хватали, пытали и везли в ссылку без суда и следствия.

Строго говоря, порочна была сама практика заимствования из Европы (или откуда бы ни было) уже отживших там свое социально-экономических отношений.

Заимствование, если только это не что-либо чисто технологическое, всегда должно коснуться того, что уже устоялось, даже, пожалуй, отживает свой век.

Новое, что только-только творится в процессе текущей жизни, заимствовать невозможно – да и как усвоить ту вечную тягу вперед, ее еще неопределенные формы, которая и зовется прогрессом?

Поэтому наше заимствование из Европы всегда касалось только старья. Взять можно только то, что уже отжило свое время. Оно наиболее представительно, наиболее эффектно. Еще бы: ведь оно уже осуществилось.

Так Россией и было взято крепостное право – когда в Европе оно уже давно устарело и не использовалось.

Для русских же помещиков эта система оказалась очень приятной. Государственная служба отнимала много времени, и люди годами не бывали в отпусках, не имели возможности заехать домой.

А тут вдруг раз – и никаких забот по службе: вместо необходимости служить государству ты обязан лишь редко общаться со своими крестьянами, ибо дворяне получили право распоряжаться крестьянами не по службе, а по достоинству рода.

Богатство без обязанностей перед государством – такова была приманка Запада, хотел ли Запад создать ее или нет. Из России с ее тяжкой жизнью русским дворянам Запад виделся только местом, где с доходами нет проблем.

Российские дворяне и постарались это «ноу проблем» устроить со своими крестьянами.

Что же, устроили. Только получили непрекращающиеся бунты и техническую отсталость страны, на которую сами же и сетовали.

А эта отсталость происходила от нехватки свободных рук. Промышленники в середине XVIII века говорили, что им нужны не льготные кредиты, а люди – люди, которых не заманишь никакими деньгами.

Еще бы: ведь большая часть людей оказалась собственностью помещиков.

Но для нас, собственно говоря, интересны даже не эти последствия, а то отношение, которое было к Западу у наших предков: мол, давайте будем заимствовать оттуда всяческое облегчение нашей жизни.

Увы, за века, прошедшие с тех времен, мало что изменилось. Только облегчение это нынче все больше касается морали. Она облегчена до предела. И когда сажают крупного чиновника, то народ удивляется не тому, что он воровал, а тому, что его посадили…

Но вернемся к более старинным временам. К тем, когда в Европе бюргеры объединялись в коммуны и давали отпор феодалам.

А что делали русские люди, если их слишком давило государство и дворянство?

Бунтовали не так уж часто. Униженные и оскорбленные просто… бежали. На Волгу ли матушку, в леса дремучие или еще куда, часто под бок к своим лютым врагам, но бежали. И нередко поодиночке.

На сложные дела (вроде ограбления турецких берегов) сбивались в артели, а потом часто опять рассыпались поодиночке.

Среди старообрядцев в конце XVIII века появилось особое течение – бегуны. Они ни более ни менее как признали само государство… созданием антихриста. И бежали от него, причем делились на «странноприимных» и «собственно бегунов».

Что любопытно, русская тяга к коллективности (на самом деле вынужденной – попробуй-ка без коллектива справиться с тяжелейшими трудами, с набегами и прочими бедами) противостояла тяге к уединению – часто в черт знает каких условиях, но одним, без барина, без государевых людей!

И поэтому при малейшей смуте Русь начинала просто рассыпаться на части. Суверенитета требовали себе не этносы и даже не губернии, а деревушки, хуторки и выселки.

Яркий пример: возникшие в 1905 году как грибы после дождя всякие «марковские республики» – требующие самоуправления крестьянские волости.

А в 1917-1918 годах самостоятельными объявляли себя даже уезды. Сама по себе эта тенденция понятна, как, впрочем, понятно и русское желание «все и сразу», заставлявшее в 1917 году кидаться в коммунистические утопии, а в 1993-м – приватизировать, что можно и что нельзя.

Русский народ вынес слишком много. Он нес и продолжает нести невыразимую тяжесть. Он сдерживает собою дикую Азию. Он борется с чудовищно плохими природными условиями.

Поэтому он был принужден создать авторитарное государство и так долго держался за общину. И поэтому он падок на все соблазны.

Малейшее облегчение наш соотечественник понимает как выход из-под страшной, давящей его тяжести. Он мечтает сбросить этот груз разом и ищет место, где нет груза.

Так, он невольно обращается на Запад, который с фантастической самонадеянностью и наглостью любит хвастаться своими богатствами и свободами.

У нас не может быть всех этих дурацких «суверенизаций». Любая из них (такая, например, как ельцинский «парад суверенитетов») – это сигнал: «Разбегайтесь, парни, пока барину не до нас!»

А еще это будет сигналом того, что теперь все можно: рэкет, рейдерство, крышевание, взятки, откаты, торговля наркотиками и людьми.