Исповедь изгоя

Блондинка на его вопросы и мольбу не реагировала. Она продолжала плакать. Из ее голубых глаз все катились и катились маленькие капельки жидкости, которые медленно растекались по ее красивому лицу и затем исчезали в никуда. Чурсин с недоумением продолжал смотреть на женщину. Он все еще не мог понять, что у нее стряслось. В конце концов его терпение лопнуло. Он быстро подхватил ее на руки и стал кружиться с нею по комнате. Только на его руках Кускова успокоилась. Смахивая руками свои слезы, она тихо прошептала:

– Егорка, мой Егорушка… Партия разлучает нас с тобою… Я ведь никогда не думала, что я еще могу послужить этой организации, которая называется Ке-пе-эс-эс… Партия для себя и для простого народа…

Все то, что рассказала Инна Кускова, Чурсина очень разочаровало, даже рассердило. Он никогда не думал, что его беспартийная любимая может попасть в «партийные лапы». В начале марта ее пригласили в областной комитет партии и предложили место заведующей кафедрой в одной из военных академий в Москве. В какой академии ей предстояло работать, ей не сказали. Одно сказали, что ей предоставят прекрасное жилье, машину и даже дачу. Чиновник, видя некоторое замешательство умной и красивой женщины, дал ей неделю на размышление. Кускова целую неделю не находила себе места. Уезжать из родного города ей не хотелось. Да и ее квартира, как ей представлялось, была нисколько не хуже той, которую ей предлагали. Не было у нее и проблем с деньгами. Свои пятьсот рублей она всегда получала. Довольно часто были и «довески». Она выступала с лекциями в вузах своего города. Отдел народного образования и институт усовершенствования учителей также ее приглашали на семинары и конференции. Довольно часто в ее голове были и другие мысли, почти земные и человеческие. Ей было уже далеко за сорок лет. Она так и ни разу в своей жизни нигде не отдыхала, не была и за границей. В самой Москве была пару раз и то мимоходом. Во время раздумий о смысле своей жизни перед нею очень часто возникал образ историка Егора Чурсина. Особенно он часто витал поздно вечером, когда она приходила с работы и от усталости засыпала на диване. Дойти до кровати у нее не было сил. В наиболее тяжкие минуты одиночества ей не хотелось вспоминать о любимом. Она даже сознательно «выгоняла» его из своей жизни, из своего сердца и своей души. Иногда это получалось, но ненадолго.

Молодой и красивый мужчина, который по возрасту годился ей в сыновья, все больше и больше ее преследовал. И эту неделю он все думала о нем. В своей душе она была не против навсегда с ним связать свою судьбу. Она его сильно любила. В том, что он ее любит, у нее также сомнений не было. Одновременно, исходя из своего жизненного опыта, она нисколько не сомневалась, что совместного счастливого будущего у них никогда не будет. Такие люди, как они, и особенно Чурсин, всегда были и будут под колпаком партийных органов. Партийные комитетчики родного университета сделают все возможное, чтобы приостановить их «неравный брак». Любовь, как человеческое понятие, для многих партийцев не существовала. Перипетии человеческой жизни партия в счет не брала. В этом Кускова убедилась буквально за пару месяцев до своего приглашения в серый дом. Молодого доцента одного из институтов города исключили только за то, что его мать продавала самогонку. Пожилая женщина жила в маленькой деревушке, недалеко от города. Сил для работы на приусадебном участке у нее уже не было. Сын довольно часто сам бедствовал. Взносы за кооперативную квартиру поедали значительную часть семейного бюджета. Кто-то из соседей ученого решил сыграть с ним злую шутку и написал письмо в институт, что его мать торгует первачом. Сам он тоже не выполняет партийные решения по борьбе с пьянством, привозя домой бутылку, а то и две, самогонки. Реакция на пасквиль последовала незамедлительно. Сначала доцента исключили из Всесоюзного общества трезвости. Затем объявили партийное взыскание. Через неделю был объявлен конкурс на замещение вакантной должности доцента кафедры автоматизации производства. Перспективный ученый документов не подал…

Ровно через неделю в квартире профессорши Кусковой раздался телефонный звонок. Она сразу же узнала, откуда звонили и кто звонил. Уверенный и очень строгий голос задал один и тот же вопрос. Она, едва сдерживая слезы, очень тихо произнесла в трубку:

– Я согласна…

Больше она ничего не могла сказать. Какой-то комок образовался в ее горле. Сердце от волнения и неведомого страха готово было выскочить из ее груди. Через два дня ее вновь пригласили. В этот же кабинет и за этот же стол. Рядом с чиновником сидел еще один мужчина, который ей был незнаком. На сей раз вопросы задавал только он. Она не всегда успевала отвечать на его вопросы. Они были довольно разные и даже очень странные. Она с недоумением смотрела на строгого экзаменатора, который почему-то очень дотошно интересовался всей ее родословной. Затем посыпались вопросы, которые в полном смысле ее ошарашили. Плешивый незнакомец с рыбьими глазами попросил ее без всякого стеснения рассказать ему о дружеских и недружеских связях с мужчинами, и о том, почему она до сих пор незамужем. Профессорша исподлобья посмотрела на него и на полном серьезе сказала:

– Извините, товарищ начальник. У меня всегда на первом плане была наука и только наука…

От неожиданного ответа красивой блодинки мужчины громко рассмеялись. Смеялась и та, которая почти полчаса отбивала словесную атаку представителя каких-то органов. Каких органов, она не знала. И не хотела знать. Ей сейчас не до этого было. Ее глаза были полные слез.

Финал затянувшегося собеседования был очень неожиданным. Плешивый встал из-стола, подошел к женщине, и положив свою руку на ее плечо, очень тихо прошептал:

– Уважаемая товарищ Кускова… Мы сделали правильный выбор… – Затем с улыбкой добавил. – У меня есть к Вам очень маленькая просьба… Пожалуйста, не разглашайте то, о чем мы сегодня с Вами говорили. И еще. Вам, как это возможно, необходимо ограничить контакты с родственниками, даже с близкими…

Кускова молча кивнула головой, и почти полупьяная вышла из кабинета. Через месяц ее приняли кандидатом в члены КПСС…

Чурсин с очень большим вниманием выслушал монолог своей любимой женщины. Некоторое время он молчал. Молчала и Кускова. В комнате на какой-то миг воцарилась мертвая тишина. Из сидящих за столом никто не хотел ее нарушать. Скорее всего, эта тишина способствовала серьезным размышлениям и умозаключениям, которые могли в какой-то мере изменить жизнь этой женщины и этого мужчины. Чурсин никогда не думал, что эта красивая женщина, профессор, доктор филологических наук, совсем недавно беспартийная, будет выполнять столь ответственное задание партии. В том, что с ней беседовали далеко не простые люди, он нисколько не сомневался. Как и не сомневался в правильном решении, которое приняла эта женщина. Одно он знал четко, что если бы она отказалась от поручения, то ей бы давно не было места в университете, не говоря уже о заведовании кафедрой. Да и он сам, выполняя ответственное задание партии в период уборки сельхозпродуктов, неоднократно прокручивал в своей голове один и тот же вопрос: «А что, если отказаться? И почему я должен все эти пять лет подряд ездить? А где остальные?». Через некоторое время он успокаивался, успокаивался окончательно. Он раньше и сейчас не сомневался, что партийный пресс, без всякого сомнения, его в один миг раздавит и выбросит как букашку. Бессильна против этой махины была и его любимая женщина. Он с жалостью смотрел на Инну и еще сильнее прижимал ее к своей груди. Кускова, словно понимая его размышления, также прижималась к нему и повторяла почти одно и тоже:

– Вот такие наши дела, мой любимый… Судьба – злодейка нас разводит…

Чурсин на ее причитания ничего не говорил. Он только ловил теплые губы очаровательной блондинки и с жадностью в них впивался. В верности умозаключений своей любимой он уже нисколько не сомневался. Как и не сомневался, что им никогда не суждено быть вместе. Быть или не быть счастливыми, для них определяла партия, в рядах которой он состоял уже семь лет…

Через некоторое время они успокоились и пошли гулять по городу. Тарск в эту новогоднюю ночь был особенно красив. Его центральная улица, носящая имя вождя мировой революции, утопала в море ночных фонарей и новогодних гирлянд. Перед огромным зданием областного комитета партии стояла главная елка города, вокруг которой толпились сотни горожан. То там, то здесь раздавался смех и здравицы в честь наступившего нового года. У многих были бутылки с шампанским. Кое-кто из участников новогоднего карнавала принес спиртные напитки из дома. Некоторые покупали их у спекулянтов, стоящих неподалеку от праздничного представления. Чурсин был безмерно счастлив, когда за червонец купил бутылку шампанского и получил впридачу два больших стакана. Он открыл бутылку, раздался сильный хлопок, и игристая жидкость ударило ему в лицо. Увидев это, Кускова засмеялась и стала слизывать с его щек и губ полусладкое вино. Через несколько мгновений их губы сомкнулись. В этот миг они были счастливы, как никогда. Они пили за любовь и за новые надежды. Им казалось, что в эту новогоднюю ночь счастливы не только они. Счастливы и все те, кто кружился в хороводе вокруг вечнозеленой красавицы. От внезапно наступившего счастья, они то и дело обменивались комплиментами. Особенно усердствовал Чурсин. Он был без ума от своей женщины, которая была сегодня, как никогда раньше, веселой и жизнерадостной. Инна сейчас была и божественно красивой. В том, что она краше и умнее всех, он и раньше никогда не сомневался. Не сомневался и сейчас. Кружась в толпе танцующих, он то и дело прижимал ее к себе и чмокал в ее губы. Иногда он отходил от нее на пару шагов, останавливался и затем пронзал своими глазами ее хрупкую фигурку. Ему очень нравилась эта женщина в длинной коричневой дубленке, шея которой была перевязана белым шарфиком. Ей все было впору и к лицу. И эти короткие коричневые сапожки на высоком каблуке и эта полукороткая прическа. Локоны ее белых волос ниспадали на воротник дубленки и делали его любимую еще красивее, еще привлекательнее…

Чурсин проснулся рано утром. Инна еще спала. Она иногда почему-то тихо всхлипывала во сне и чмокала своими губами. Он не стал ее будить, направился в соседнюю комнату. Во время ходьбы он мгновенно почувствовал физическую усталость, особенно ныли плечи и ноги. Страшно болела и голова. На какой-то миг он вспомнил вчерашний карнавал возле новогодней елки и улыбнулся. Включил телевизор. На всех каналах шли новогодние представления. Прошел почти час. Хозяйка все еще спала. Он очень осторожно вошел в спальню и почти на цыпочках подошел к кровати. Затем опустился на колени, немного приспустил одеяло и прикоснулся своими губами к грудям спящей. Через несколько мгновений он почувствовал тепло ее тела и запах дорогих духов. Он многие годы знал, что она всегда покупала очень дорогие духи. От внезапного прикосновения женщина проснулась и в прямом смысле притянула мужчину к себе за уши и затем крепко поцеловала его в губы. После этого они громко рассмеялись.

За стол они сели только через час. Оба пили за любовь. Она пила красное вино, он водку. После «Столичной» у Чурсина голова несколько просветлела. Он этому очень обрадовался и направился на балкон, чтобы подышать свежим воздухом. Он вскочил со стула и тут же сел. Страшная боль пронзила его поясницу. Хозяйка, увидев скорчившегося мужчину, весело засмеялась и произнесла:

– Это тебе, Егорушка, твоя наука отдается… Я ведь знаю, сколько надо просидеть за диссертацией, чтобы ее написать…

Чурсин ничего ей на это не ответил. Лишь после того, как он очень медленно разогнулся и привстал со стула, он с ехидцей огрызнулся:

– Да… В этом доля правды есть. Однако, ты писала куда больше…

Кускова его объяснения дальше не стала слушать. Она медленно привстала из-за стола и приблизилась к нему. Затем, поцеловав его в губы, тихо промолвила:

– Эх, ты, мой дуралей… Ты так все еще не можешь понять, почему у нас сегодня все и вся болит…

Чурсин и после этих слов был в полном недоумении. Он продолжал загадочно смотреть в глаза любимой. Кускова легким движением рук сбросила с себя халат зеленого цвета, и оставшись в одних ослепительно белых трусиках, страстно прижалась всем своим телом к мужчине. Затем она улыбнулась и поцеловав его, ласково прошептала:

– Эх, ты, мой любимый историк… Мой любимый мальчишка и мой любимый мужчина… Ты сегодня ночью был сильный, как лев, и ласковый, как котик… Поэтому мы в равной степени больны…

Чурсин только сейчас понял причины своей временной нетрудоспособности. Покрутив пальцем возле своего виска, он громко рассмеялся. Затем он мгновенно подхватил женщину на руки и понес ее в спальню. И до наступления очередного утра они были в плену любви и страсти. Не обошлось и без слез. Они были взрослыми людьми и прекрасно понимали, что они друг с другом уже никогда не встретятся. Причин этому было множество. Предстоящая работа Кусковой требовала от нее соблюдения определенных формальностей. Одна из них напрочь исключала присутствие молодого человека в ее окружении. Они также допускали мысль, что кое-кто из институтских коллег и сотрудников знает о любовном романе пожилой профессорши и молодого кандидата наук. По гражданским меркам, не говоря уже о партийных этикетах, это было нечто необычное, даже очень необычное. Любые учреждения и организации такой возрастной «водораздел» влюбленных, не говоря уже об их браке, никогда не приветствовали. Не было исключений и для них. Лишняя помеха, без всякого сомнения, могла навредить не только их отношениям, но и их карьере. После длительных раздумий они пришли к единому выводу – им больше не стоит встречаться. И времени уже для этого не было. Кусковой предстояло через месяц сдать все дела на кафедре и выехать в Москву. От бессилия что-либо сделать, они очень переживали и плакали. Особенно в отчаянии была Инна. Она то и дело вглядывалась в голубые глаза своего любимого мужчины и тихо шептала: