Трупный синод

– Цените этот подарок, Ратольд. У вашего батюшки большая конкуренция среди отпрысков за его расположение, – жестко добавила Агельтруда. Ей так хотелось заменить слово «отпрыск» на «бастард», но она благоразумно сдержалась.

Ратольд поднял голову. Он быстро понял, что дело безнадежно проиграно и больше всего его страшил именно гнев отца и возможные карьерные последствия. В конце концов, оставшись живым и сохранив людей, он оставит за собой возможность отплатить лихой монетой за свои сегодняшние унижения этим высокородным павлинам!

– Я принимаю ваши условия, – твердо произнес он.

Агельтруда встала и, сняв с себя шаль, накрыла ею тело Ратольда. Внешне выглядело так, будто заботливая мать берет своего незадачливого сына под свое крыло.

– Вы приняли мудрое решение, – сказала она и вышла.

Сергий громко благословил Ратольда за его поступок. Дело удалось.

* * * * * * *

Вскоре дом Ратольда покинул и Теофилакт. В доме германца остались Сергий и Адальберт, составившие все необходимые приказы по гарнизону Ратольда и добившиеся его подписи и печати. Теофилакт же поспешил к Замку Святого Ангела, ибо он соврал Ратольду, когда говорил о его взятии. На тот момент крепость еще не была взята, и это было самым тревожным моментом во всей кампании. Однако волнения Теофилакта были беспочвенными. Альберих успешно поднялся вверх по Тибру и, транзитом через Город Льва, имея на руках приказы папы и префекта, без боя вошел в замок и аккуратно заменил все германские посты людьми из римской милиции.

Утром следующего дня, взору патрулей баварской части гарнизона, выступивших к Марсову полю, предстали штандарты Рима, Византии и Сполето, вывешенные с парапета Замка Ангела и со стен города Льва. Большинство к этому отнеслись спокойно, лишь немногие сопоставили этот факт с отсутствием своих командиров и встревожились. Однако вскоре их треволнения улеглись, ибо к лагерю подъехала кавалькада всадников, среди которых германцы с облегчением узрели своего молодого командира в обществе главы римской милиции Теофилакта и прочих благородных господ.

Пока глашатай зачитывал приказы по гарнизону, сначала на латыни, а затем на языке варваров, Ратольд с робким любопытством оглядывал своих людей, боясь их реакции на услышанное. Однако, большинство баварцев с энтузиазмом и облегчением восприняли весть о том, что им придется оставить не слишком благожелательный к ним город, где все время приходилось быть начеку и где было не слишком много возможностей для солдатских развлечений. Вескую роль сыграла и новость о возмещении жалованья – мошна графа Адальберта сделала свое дело на «отлично».

Понемногу успокоившуюся душу Ратольда, однако, вскоре вновь смутили крики старых воинов, пожелавших узнать о судьбе Фароальда. Теофилакт, в отличие от Ратольда, был готов и к этому, поэтому людям было объявлено, что Фароальд и десяток знатных лиц, входивших в руководство германского гарнизона, остаются при дворе папы римского в качестве представителей Его Высочества Арнульфа, короля германцев и императора франков.

У Ратольда сжалось сердце. Он понял, что Фароальд и высшие чины гарнизона остаются банальными заложниками на случай возможного клятвопреступления Ратольда. Он вскинул глаза на Теофилакта, но, встретив ответный стальной взгляд грека, быстро отвернулся. Ради собственного блага, после унизительной ночи теперь пришлось пожертвовать и своим старым другом.

Спустя два часа приказы были зачитаны и гарнизону, стоявшему на территории преторианского лагеря. В последующие дни римская милиция заняла все сторожевые посты в городе и изъяла оружие у германского гарнизона, оставив его только каждому десятому воину. Ну а на пятый день после ареста Фароальда распахнулись Соляные ворота города, сквозь которые некогда ворвался первый покоритель Рима – варвар Аларих[68 - Аларих (382-410) первый король вестготов, в 410 г. впервые взявший приступом Рим.]. На этот раз Соляные ворота стали свидетелями в каком-то роде небольшого реванша римлян – через них уходил из города германский гарнизон Арнульфа Каринтийского. Пройдет около семидесяти лет, прежде чем германская армия снова увидит эти ворота.

Эпизод 11.

1650-й год с даты основания Рима, 11-й год правления базилевса Льва Мудрого, 5-й год правления франкского императора Ламберта (октябрь 896 года от Рождества Христова)

Солнечным октябрьским днем, на какие иногда еще расщедривается природа Италии в осеннюю пору, его светлость мессер Адальберт, граф Тосканской марки, направлялся на своих носилках в Латеранский дворец. Епископ Рима Стефан Шестой собирал ближайших единомышленников на очередной совет. По слухам, инициатором встречи выступала неутомимая Агельтруда, а папское присутствие должно было придать сему событию освященность всех его будущих решений самим Святым престолом.

Граф Адальберт, покачиваясь в своих носилках, с любопытством рассматривал город и его жителей, поминутно удаляясь в философские и исторические фантазии, благо характер графа, мечтательный и временами сентиментальный, весьма располагал к этому. Вдобавок ко всему он был человеком для своего времени чрезвычайно образованным, его эрудиция, образ действий и слог вызывали у многих ностальгические воспоминания о славных гражданах Рима, населявших сей город в период его наивысшего могущества.

Сам граф также постоянно уносился мыслями в те славные времена, созерцая вокруг себя проплывавшие мимо полуразрушенные памятники бывшей столицы Вселенной. Он вглядывался в лица прохожих, пытаясь уловить в их словах, мимике и жестах хоть какой-нибудь отпечаток, оставленный им великими предками. Порой его искания заканчивались удачей, и он спешил воздать хвалу Господу за сохраненные крупицы древнего генофонда, однако, в массе своих исследований, он чаще приходил к печальному для себя выводу, что пыль четырех столетий неубираемым слоем легла на город, нашествия чужих народов и суровые эпидемии навсегда изменили облик его жителей, и даже язык их все больше заимствует от речи греков и варваров, все дальше отходя от языка, принесшего славу Вергилию и Горацию.

Ну а, собственно, разве могло быть иначе, когда город в течении веков являлся центром притяжения для захватчиков, видевших венцом своей жизни торжественный вход в Капитолийский Форум и дворец цезарей? Разве многое могло уцелеть после вторжения Алариха, который лично признавался, что некий демон в его душе приказывал ему «Иди, и разрушь Рим»[69 - Ф.Грегоровиус «История Рима в средние века», книга 1, том 1, глава 3.]? Стоит ли тратить усилия на поиски потомков сохранившихся патрицианских фамилий, если после ухода Тотилы, согласно летописям, в Риме на протяжении сорока дней не оставалось ни одного человека, ни патриция, ни плебея, ни раба? Не пристало ли более возблагодарить Небеса за то, что Рим хотя бы вновь ожил, что его улицы снова заполнены гомоном торговцев, детей, солдат? Ведь Рим век за веком, шаг за шагом, в последние полтысячи лет уступал звание столицы сначала Константинополю, когда империя еще хотела казаться единой, затем Равенне, когда император Гонорий бросил Вечный город на поругание Алариху и Гензериху[70 - Гензерих (389-477) – король вандалов (428-477)., взявший Рим в 455 г.], а сейчас еще и Павии, где теперь предпочитают жить итальянские короли.

Да, Рим тогда безнадежно проиграл войну за право считаться светской столицей Мира, его меч заржавел, его сыны, некогда наводившие ужас на все народы, обрюзгли и забронзовели физически и духовно, их воинская доблесть переродилась в эпикурейство и стяжательство. Однако, великий город не стал вторым Вавилоном или Карфагеном, но нашел в себе новую, невиданную до сей поры, силу вновь поставить под свою власть всех властителей Европы. Этой силой явилась христианская церковь, в свое время внесшая решительный вклад в крушение Древнего Мира, а сейчас медленно строившая на его обломках новую цивилизацию.

Именно церковь вновь начала наполнять жизнью Рим, возводя на фундаментах старых патрицианских дворцов базилики Христа и его святых. Именно с церковью постепенно к римлянам начало возвращаться осознание значимости их города, да и собственной значимости тоже, и гордость вновь зажглась в их глазах и речах. Именно церковь помогла выстоять Риму, когда у стен его оказывались войска Витигеса, Тотилы, Лиутпранда, зачастую не силой своего оружия, но силой Веры поворачивая вспять орды варваров невежественных, но открытых сердцами Слову Божьему. Даже Аттила, вождь не знающих ни страха, ни сострадания гуннов, в смятении ушел прочь от стен Рима, когда ему навстречу вышел епископ Лев[71 - Лев Первый Великий (390-461), римский папа (440-461)] в сопровождении невидимого для всех, кроме Аттилы, ангела, грозящего дикарю карающим мечом.

Но крест, а не меч с тех пор стал главным символом и защитником Вечного города, палладиумом его нового расцвета и могущества. Сам город из крепости превратился в монастырь, причем уютно обжившись в этой роли, очень скоро начал претендовать на главенствующее положение в христианском мире, упирая на то, что в его стенах закончили свои славные земные деяния Апостолы Петр и Павел. Западные церкви такому давлению почти не сопротивлялись, тем более, что апостолических церквей на территории Исчезнувшей Империи кроме самого Рима не было. Что касается восточных церквей, то их протесты затихали по мере того, как древние церкви, – антиохийская, александрийская, иерусалимская – одна за другой, оказывались в руках неверных. Оставалась, конечно, константинопольская патриархия, с которой Рим безнадежно увяз в теологических спорах, но и здесь необходимо отметить, что в вопросах политики православная церковь, как правило, покорно отражала волю и мировоззрение своих светских владык. Что же касается Рима, то город и его Церковь очень быстро стали самостоятельными и амбициозными игроками, перед мнением которых в конце девятого века почтительно склонялись и чванливые императоры Востока, и жестокие и грубые императоры Запада.

Не будь воли папы, последние и вовсе бы не явились миру, усмехнулся про себя Адальберт. Обстоятельства в свое время вынудили епископа Рима принять это ответственное решение, дабы обезопасить себя, в том числе, от вечных притязаний монархов Константинополя на светскую власть в старой метрополии, а его патриархов – на первосвященство в христианстве. Противовес Византии был найден, когда на горизонте появилась победоносная фигура Карла – короля воинственных франков. Не заставил себя долго ждать и повод, когда власть в Константинополе захватила женщина. Епископ Рима вновь на практике материализовал старый римский принцип «разделяй и властвуй», Рим не признал права Ирины Исаврийской[72 - Ирина Исаврийская (ок.752-803), первая византийская императрица, правившая самодержавно (797-802)] на императорский трон и, объявив престол вакантным, немедленно усадил на него франкского короля и добился от Карла клятвы о вечном служении франкских королей интересам наместника Петра. Как жаль, что генеалогическое древо Карла очень скоро начало хиреть, принося многочисленные, но все более и более червивые плоды. И не в последнюю очередь благодаря греху сладострастия, которого не был лишен даже сам великий император. Со временем сей грех и вовсе стал доминантной чертой нрава и быта Каролингов. Чего стоит хотя бы правнук Карла Великого Лотарь[73 - Лотарь Второй (ок.835-869) – король Лотарингии], который из-за прекрасной Вальдрады готов был поступиться и союзом с Римом, и даже самой королевской короной!

Дойдя до этой темы, Адальберт окончательно ушел от исторических воспоминаний, ибо образ Вальдрады вызвал у него ассоциации с Теодорой Теофилакт. Ах, милейшая Теодора, что за нрав и ум у этой женщины, какие благословенные земли далекой Византии ее породили! А как умело она подогревает его, Адальберта, страсть к себе, дразня и не подпуская его к заветной черте, перешагнуть которую можно только однажды! Да, да, Адальберт имел тот же грешок, что и Каролинги, впрочем, это и неудивительно, ведь он также приходился им родственником и, при более благоприятном для него стечении обстоятельств, корона Италии, как минимум, вполне могла оказаться в пределах его досягаемости.

Увы, но он вынужден был обходиться пока второстепенной ролью в интригах вокруг итальянских корон. В династических спорах, как сказали бы сейчас, его номер был шестнадцатым, поэтому, будучи человеком практичным, он решил выжимать максимальные результаты из своей минимальной на первый взгляд роли. Хотя, как сказать минимальной? Редкая авантюра обходилась в Италии без его материальной поддержки, ведь претенденты в итальянские короли, сталкиваясь лбами друг с другом, постоянно нуждались в золоте для снабжения своих армий и подкупе податливых союзников. Адальберт охотно ссуживал им деньги в обмен на плоды будущих переделов власти, то в части территорий поверженных врагов, то в части торговых преимуществ для своих подданных. В итоге, в настоящее время Адальберт по праву считался самым состоятельным человеком в Италии, богатству которого могли позавидовать и Ламберт Сполетский, и Беренгарий Фриульский. Рано или поздно материальное превосходство Адальберта должно было воплотиться и на политической арене Италии, поэтому напрасно многие, в том числе Агельтруда, не рассматривали его в качестве будущих конкурентов за трон, считая тосканского маркиза человеком умным, милым, но начисто лишенным честолюбия.

Слегка улыбнувшись этой своей последней мысли, Адальберт откинул занавеску носилок – дорога окончена, он на пороге Латеранского дворца. Спустя пять минут он был в приемной зале, а после необходимых церемониальных приветствий, с комфортом разместился за столом триклиния[74 - Помещение, сочетающие в себе функции трапезной и комнаты приемов] вместе с другими приглашенными, ибо папа предпочел провести встречу в непринужденной обстановке.

На встрече присутствовали: епископ Рима Стефан, священники Сергий, Христофор, Петр и другие из сполетской партии, Агельтруда, ее сын Гвидо, римский сенатор и префект Григорий, глава городской милиции Теофилакт с женой Теодорой, мессер Альберих, получивший на днях от императора Ламберта (читай – от герцогини Агельтруды) титул графа Камерино за свои многочисленные заслуги.

Насытившись и оставив на столе лишь сладости и несколько глиняных, в плетенке, кувшинов вина, знатные господа выдворили за пределы обеденной залы слуг, дабы избежать случайных глаз и ушей. Видимо, разговор, предстоял серьезный.

Вступление осталось за епископом Сергием.

– Возблагодарим, дорогие гости, Господа нашего Иисуса Христа за все то, что он делает для смиренных слуг своих! Хвала Всевышнему, что его город Рим освободился от присутствия на своей земле варваров, за то, что даровал великую мудрость епископу Рима, Его Святейшеству Стефану, нашедшему путь к разуму невежественных германцев и выведших их за пределы великого города. Также возблагодарим Господа за разум и доблесть, дарованные Его Высочеству императору Ламберту, образумившему фриульца Беренгария, и не поскупимся на похвалу благороднейшей герцогине Агельтруде, даровавшей нам такого правителя.

Гости подняли кубки за упомянутых, умильно глядя на Агельтруду. Ее разум был не чужд лести, лицо ее, красивое, но обычно чересчур резкое, на сей раз приятно просияло.

– Однако, смиренные служители церкви и благородные воины, положение Рима и Церкви Христа по-прежнему далеко от вожделенного благополучия. Да, мы прогнали германцев из города, но никто не даст нам гарантии, что спустя некоторое время, возможно, уже следующей весной они не вернутся – особенно если благодаря содействию Вельзевула, оправится их король Арнульф. Да, император Ламберт вразумил Беренгария Фриульского и путем уступок добился союза с ним, но кто ответит, сколь прочен и долговечен будет сей союз? Да, власти папы в Риме сейчас ничто не угрожает, но не будем забывать, сколь многочисленны и враждебны к нам и делу Христову сторонники преступного Формоза! Будучи назначены им кардиналами и епископами итальянских церквей они повсюду внушают жителям Италии, что святейший папа Стефан занял престол Апостола Петра преступным путем, и что император Ламберт уступает в династическом праве на трон великого Карла бастарду Арнульфу.

– В чем же, по их мнению, преступность коронации папы Стефана? – спросила Агельтруда, на самом деле переводя речь Сергия в другое русло. Все, видимо, шло по уже наработанному сценарию.

– В том, что отец Стефан занял пост епископа Рима, будучи сам епископом города Ананьи. Церковь запрещает переход епископа с одной кафедры на другую, – отвечал Сергий.

– Но кто назначил благочестивого Стефана епископом Ананьи?

– Смутьян и преступник, захвативший трон святого Петра, некий Формоз, да простит меня Господь за упоминание его нечестивого имени! – за Сергия ответил сам Стефан. В глазах его сверкнула ярость.

– В чем выражается преступление несчастного грешника Формоза? – включился в разговор Адальберт, уловив ход мыслей инициаторов собрания и решивший подыграть Агельтруде.

– Он сам стал епископом Рима, являясь епископом Порто! Он сам нарушил закон святой кафолической Церкви!

– Являются ли легитимными и обязательными к исполнению приказы человека, преступно вставшего во главе Церкви? – Агельтруда вновь взяла инициативу в свои руки.

– Отцы Церкви, в том числе святой Августин и святой Амвросий[75 - Амвросий Медиоланский (ок.340-397), епископ Милана, один из четырех «учителей церкви», почитается всеми христианскими церквями мира], полагали, что да. До сей поры все деяния епископов Рима считались деяниями самого Святого Петра! – дав вырваться на свободу эмоциям Стефана при ответе на предыдущий вопрос, Сергий продолжил разговор от лица папы.

– Выходит, кто бы ни был на троне Святого Петра, все его действия не могут иметь печати греха? Разве он безгрешно зачат, разве он на протяжении своей жизни ни разу не поддавался греховным искушениям, разве он …. неподсуден? – герцогиня к концу своего краткого монолога прониклась искренним негодованием.

– Мы все подсудны Господу и покойный папа Формоз не исключение! – возвел очи к небу Сергий.

– История хранит случаи, когда бывал осужден, при жизни или посмертно, епископ Рима?

– Четырнадцать иерархов до сего дня были признаны Церковью антипапами, причем практически все они были осуждены еще при жизни своей. Раскаяние многих из них было вполне искренним. Так Филипп из Эсквилина[76 - Филипп (?-369) антипапа, правил в течение одного дня 31 июля 768г.], убоявшись содеянного, добровольно принял постриг в день своего избрания, а ученый антипапа Ипполит[77 - Ипполит Римский (ок.170-ок.235), антипапа (218-235), святой всех христианских церквей] за свои богословские труды и мученическую смерть впоследствии даже был канонизирован. Что до посмертного осуждения верховных иерархов, то здесь память услужливо подсказывает всем нам объявление анафемы за пособничество еретикам папе Гонорию[78 - Папа Гонорий Первый (?-638), предан анафеме на 6-м Вселенском соборе 680г. за сочувствие к монофелитам] на Шестом Вселенском соборе два века тому назад. К тому моменту папа Гонорий пребывал на небесах уже более сорока лет.

– Значит, прецеденты тому есть и не столь уж редкие?

– Уж не хотите ли вы созвать Вселенский собор, герцогиня? – с притворным ужасом в глазах вопросил Сергий.

– Не того масштаба покойник и не того масштаба вопросы, чтобы удостоить Формоза столь великой участи. Разве для того, чтобы признать упомянутую вами дюжину епископов антипапами, Рим всегда посылал за патриархами Константинополя и Александрии? Нет? Вот и мы будем проще. Скажите, благочестивый отец, что бывает со слугами Церкви, если их мысли и деяния пойдут вразрез со Святым Писанием?

– Их ждет суд. Суд Церкви!

– Что может сделать Святая Церковь с заблудшей овцой в своем стаде?

– Она может лишить сана провинившегося слугу своего в случае, если его вина будет судом доказана, отстранить его от службы Церкви, временно или постоянно, лишить причастия Святых даров. А также лишить сана всех лиц, рукоположенных провинившимся, если последний имел право посвящения.