Кедрин многозначительно хмыкнул, подошёл к машине, заглянул в капот. Заглянул и Мокин. Их внимательно склонённые головы долго шевелились под нависшей крышкой, фуражки сталкивались козырьками. Вдруг секретарь вздрогнул и, тронув Мокина за локоть, ткнул куда-то пальцем. Мокин тоже вздрогнул, что-то оторопело пробурчал. Они медленно распрямились и снова посмотрели в глаза друг другу. Лица их были бледны.
Тищенко с трудом сглотнул подступивший к горлу комок, прижал руки к груди и забормотал:
– Тк вот готовимся, товарищ Кедрин, к посевной и технику, значит, исправляем, и чтоб в исправности была, чтоб справная, стараемся, чиним, и всё в срок, всё по плану, вовремя, значит, стараемся…
Кедрин оттопырил губы, покачал головой.
Мокин обошёл трактор и остановился возле бочек:
– А это что?
– Бочки. С соляркой и бензином.
Рыжие брови Мокина удивлённо полезли вверх – под кожаный козырёк.
– С бензином?!
– Угу.
Мокин растерянно посмотрел на секретаря. Тот протянул чуть слышное «дааа», вздохнул и вышел вон.
Мокин подбежал к бочкам:
– И што ж, прям с бензином и стоит?
– Тк стоит, конешно, а как же нам… – встрепенулся было председатель, но Мокин властно махнул рукой:
– Которая?!
– Тк, наверно, крайняя справа.
Мокин быстро вывинтил крышку, наклонился, понюхал:
– Так и есть. Бензин.
Он шлёпнул себя по коленям, ошалело хохотнул и повернулся к председателю:
– У тебя стоит бензин?
– Стоит, конешно…
– В бочке?
– В бочке.
– Просто?!
– Тк конешно…
– Да как – «конечно»? Как – «конечно», огрызок ты сопатый, раскурица твоя мать?! Ведь вот подошёл я, – он порывисто отбежал и театрально подкрался к бочке, – подошёл, значит, и толк! – Поднатужившись, он толкнул ногой бочку, она с грохотом опрокинулась, из отверстия хлынул бензин, – и готово!
Тищенко раскрыл рот, растопырив руки, потянулся к растущей луже:
– Тк зачем же, тк льётся ведь…
Но Мокин вдруг присел на широко расставленных ногах, лицо его окаменело. Он вобрал голову в плечи и, скосив глаза на сторону, выцедил:
– А нннну-ка. А ннну-ка. К ееебееене матери. Быстро. Чтоб духу твоего… пппшёооол!!!
И словно пороховой гарью шибануло из поджавшихся губ Мокина: ноги председателя заплелись, руки затрепетали, он вылетел, чуть не сбив стоящего у ворот Кедрина. Тот цепко схватил его за шиворот, зло зашипел сквозь зубы:
Куууда… куда лыжи навострил, умник. Стой. Ишь, шустряк-самородок.
И тряхнув пару раз, сильно толкнул. Тищенко полетел на землю. Из распахнутых ворот раздался глухой и гулкий звук, словно десять мужчин встряхнули тяжёлый персидский ковер. Внутренности мастерской осветились, из неё выбежал Мокин. Лицо его было в копоти, губы судорожно сжимали папиросу. Под мышкой по-прежнему торчал ящик.
– Вот ведь, едрён-матрён, Михалыч! Спичку бросил!
Кедрин удивлённо поднял брови.
Тищенко взглянул на рвущееся из ворот пламя, вскрикнул и закрыл лицо руками. Мокин растерянно стоял перед секретарем:
– Вот ведь оказия…
Тот помолчал, вздохнул и сердито шлёпнул его по плечу:
– Ладно, не бери в голову. Не твоя вина.
И, прищурившись на оранжевые клубы, зло протянул:
– Это деятель наш виноват. Техника безопасности ни к чёрту. Сволочь.
Тищенко лежал на земле и плакал.
Мокин выплюнул папиросу, подошёл к нему, ткнул сапогом:
– Ну ладно, старик, будет выть-то. Всякое бывает. – И, не услыша ответа, ткнул сильнее: – Будет выть-то, говорю!
Председатель приподнял трясущуюся голову.
Кедрин, поигрывая желваками скул, смотрел на горящую мастерскую.
– Эх маааа, – Мокин сдвинул фуражку на затылок, поскрёб лоб, – во занялось-то! В один момент.
И, вспомнив что-то, поспешно положил ящик на землю, склонился над ним:
– А у нас – стоит, родная, целёхонька! Во, Михалыч! Законы физики!
Кедрин подошёл, быстро отыскал на макете мастерскую, протянул руку. Приземистый домик с прочерченными по стенам кирпичами затрещал под пальцами секретаря, легко отстал от фальшивой земли.