Критические этюды (Мережковский, Гиппиус)

Вечная радость и жизнь,
Вечная тайна и смерть.

К этому «спору», в этой антитезе «жизненного» и «мертвенного», активного и инертного начала поэт возвращается при каждом удобном поводе. И если в приведенном стихотворении он только ставит вопрос: «где же ты, истина?», т. е. «как примирить отголоски противоположных воззрений», – в других стихотворениях он делает попытки дать посильный ответ на подобный вопрос.

Временами вопрос решается им в «нирванистическом» духе. Он проповедует полное подавление жизнеспособности, полное отрешение от всяких «желаний»: «Я не хочу пытать и числить… Какое счастье – не мыслить, какая нега – не желать!» («Нирвана»).

Но проповедь «нирваны» нельзя считать типическим для него разрешением вопроса. Она диктуется поэту лишь пароксизмами исключительно пессимистического настроения, т. е. минута временной диктатуры одного из «спорящих» элементов его внутреннего мира. В те же минуты, когда оба спорящие «противника» оказываются бессильны побороть друг друга, поэт приходит к иным выводам:

«…жизнь, как смерть, необычайна…
Есть в мире здешнем – мир иной;
Есть ужас тот же, та же тайна —
И в свете дня, как в тьме ночной.
И смерть и жизнь – родные бездны.
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.
Одна другую углубляет,
Как зеркало, а человек
Их соединяет, разделяет
Своею волею навек.
И зло, и благо, – тайна гроба
И тайна жизни – два пути —
Ведут к единой цели оба.
И все равно, куда идти.

Поэт доходит до» вершин «доступной ему «мудрости»:

Будь мудр, – иного нет исхода,
Кто цепь последнюю расторг,
Тот видит, что в цепях свобода,
И что в мучении – восторг.
Ты сам – свой Бог, ты сам свой ближний,
О, будь же собственным творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.

    («Двойная бездна»)
Облеченная в узоры бьющей на эффект риторики, ясно намечается основная мысль: примирить враждующие элементы можно лишь признав их полную «равноправность», – видя в них явления совершенно однородного порядка, считая их лишь «отражением» друг друга.

Находите в смерти – элемент жизни, и наоборот, в зле – элемент «добра», и наоборот, в скорби – элемент радости, и наоборот! – вот как отвечают служители «нового искусства» на поставленную им проблему: «что есть истина?»

Ответ крайне примитивный и наивный, настолько наивный, что не требует никаких опровержений. И чтобы сообщить ему хоть сколько-нибудь авторитетности, служителям «нового искусства» приходится обращаться к чрезвычайным недозволенным средствам. Выступает на сцену санкция «тайны», «таинственного». Что понимается под термином «отражение» одних элементов в других, противоположных им? Как возможно подобное «отражение»? – спрашивает недоумевающий читатель у служителей «нового искусства». «Тайна сия велика есть!» – следует единственное, возможное разъяснение».

Так отвечает г. Мережковский. Также отвечает г-жа Гиппиус.

Последняя особенно любит подчеркивать смущающие нео-индивидуалистов антитезы и противоречия. Подчеркивая эти антитезы и противоречия, она доходят до очень рискованной, зачастую даже карикатурной риторической игры. Чаще, чем г. Мережковский, она предлагает компромиссное разрешение «вопроса о враждующих элементах, чаще развивать философию «отражений».

Тебя приветствую, мое поражение,
Тебя и победу я люблю равно;
На дне моей гордости лежит смирение,
И радость и боль всегда одно.
Над водами, стихнувшими в безмятежности
Вечера ясного, – все бродит туман;
В последней жестокости – есть бездонность нежности
И в Божьей правде – Божий обман.
Люблю я отчаяние мое безмерное,
Нам радость в последней капле дана.
И только одно я здесь знаю верное:
Надо всякую чашу пить – до дна.

Эти стихи достаточно ярко характеризуют поэтессу, и как «философа», и как «художника». Приведем еще образчик ее поэтического красноречия. Речь идет об электрическом снаряде.

Две нити вместе свиты,
Концы обнажены.
То «да» и «нет», – не слиты,
Не слиты – сплетены.
Их темное сплетенье
И тесно, и мертво.

Но ждет их воскресенье,
И ждут они его.
Концов концы коснутся —
Другие «да» и «нет».
И «да» и «нет» проснутся,
Сплетенные сольются,
И смерть их будет – Свет.

В электрическом снаряде г-жа Гиппиус усмотрела важный для нее «символ» – символ «таинственного» примирения исключающих друг друга начал смерти и жизни. И такие «символы» поэтесса старается находить повсюду, начиная с различных явлений природы или предметов домашней обстановки и кончая мелкими случаями повседневной жизни.[4 - См., кроме настоящего «Сборника стихов», сборники ее рассказов (напр., «Зеркала»).] Все кругом поэтессы живет окруженное ореолом «тайны».

Да, чтобы получить из отрицающих друг друга величин, из сложения минуса с плюсом нечто положительное, нужна особенная, «хитрая механика». Задавшись подобной неблагодарной задачей, без помощи «фетишизма» обойтись нельзя!..

Спешим оговориться: мы вовсе не думаем обвинять служителей «нового искусства» в намерении злостным образом мистифицировать публику, дабы, во что бы то ни стало, привлечь на свою сторону ее симпатии. Вовсе нет. Из предыдущего явствует, что мы считаем служителей «нового искусства» лишь жертвами «двойственности» занятой ими общественной позиции. Эта позиция неумолимо толкает их на путь поклонения «фетишу». И допуская «обман», они, прежде всего, обманывают самих себя. Этот «обман» нужен, прежде всего, им самим для «утверждения» их собственного «я», для успешной борьбы с внутренней дисгармонией.

Так всегда бывает с носителями «дуалистических» миросозерцаний.

«Курьер», 1903 г., № 273

notes

Примечания

1

Paul Malnpert: см. его статью в сборнике, посвященном вопросам «социальной морали», изданном под редакцией Эмиля Бутру (Bontroux). Имеется русский перевод этого сборника.

2

Цитат, иллюстрирующих указанные мотивы поэзии г-жи Гиппиус, мы, за недостатком места, не приводим; отсылаем читателя к самому сборнику ее произведений; каждая страница этого сборника служит документом, доказывающим низкий уровень «самочувствия» поэтессы. Позволим себе сделать лишь одну выписку. – В очень «откровенном» предисловии, предпосланном сборнику, г-жа Гиппиус заявила о том, что «книга стихов в данное время – есть самая бесцельная, ненужная вещь», и, выводя факт «ненужности» книг стихов из развития крайне «субъективных «тенденций в современной обществе, говорит, между прочим, следующее: «…современный поэт кончился и обособился, отделился, как человек (и, естественно, как стихотворец) от человека, рядом стоящего, ушел даже не в индивидуализм, а в опасную субъективность»… «каждое «я» теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным от другого «я» и потому непонятным ему и ненужным… Нам, каждому, страстно нужна, понятна и дорога наша молитва, дорого наше стихотворение. Но другому, у которого заветное «свое» – другое, непонятна и чужда моя молитва. Сознание одиночества еще более отрывает людей друг от друга, обособляет, замыкает душу. Мы стыдимся своих молитв… и т. д.»