Сказки Смерти (Сборник 1)

Сказки Смерти (Сборник 1)
Владимир Шашорин

Смерть была и будет загадкой. Переход души в Мир Иной по-прежнему остаётся тайной, даже таинством. Ещё древние греки представляли его путешествием с перевозчиком Хароном: мрачным старцем в рубище. Именно благодаря этому воззрению, к европейцам явился Грим Рипер – Мрачный Жнец: скелет в плаще с капюшоном, ставший воплощением неотвратимого, неодолимого, неостановимого. Или же нет? Может, есть способ договориться? Обмануть? Подкупить? Рассказать ему сказку, чтобы оставил в покое? На эти вопросы помогут ответить авторы этого сборника. Причём не ради Смерти, но ради Жизни! В сборник вошли произведения Рины Шашориной, Владимира Шашорина, Гульнары Тагировой, Вероники Барановой, Дарьи Ледневой, Ивана Ситникова, Галины Зеленкиной, Алёны Стеценко, Владимира Савинова, Лады Морозной, Наталии Белостоцкой, Риты Рид Эванс, Ольги Шкарупы, Леонида Старцева, Павла

Сказки Смерти

Предисловие

Костлявая рука Вершителя судеб, который от начала времён правит миром, качнула хрупкую колыбель[1 - Адаптация пословицы: «Рука, качающая колыбель, правит миром».].

Безмятежно спавший, пробудился[2 - Аллюзия на псалом 72: «Господи, пробудив их, уничтожишь».].

Заворочался, но остался между грёзой и явью – не вернулся из забытья.

Смерть погладил мальчика по щеке и на лицо того словно легла траурная вуаль: и без того бледный, ребёнок стал ещё бледнее, осунулся, а под веками его растеклась чернота.

Младенец распахнул глаза и удивлённо, не ужаснувшись, воззрился на Мрачного Жнеца. Он был заинтересован, потому что не знал, кто перед ним. Но и не радовался новому знакомству из-за беспокойства, опутавшего юную невинную душу подобно тенётам. Мальчик открыл рот и сразу закрыл, не в силах закричать. Часто-часто беззвучно дыша, он заглянул в пустые глазницы черепа, ища отклика.

– Не бойся, – сказал ему Смерть мысленно. – Я здесь этой ночью, чтобы рассказать тебе о будущем, прошлом и том, что могло бы случиться…

Рина Шашорина

Обжегшееся дитя

Тихая ночь сменяла шумный вечер медленно, почти с неохотой. Ветер свистел и шелестел листьями старых вязов, гнал их, как пастуший пёс – овец на пастбище, и они разлетались, становясь непрошеными гостями на газонах и карнизах домов. Вся улица была усыпана ими. Слабый свет от включившегося фонаря пробрался сквозь старые, выцветшие, когда-то золотые шторы. Он падал на журнальный столик с газетами и письмами, красный диван, укрытый вязаным пледом и на кресло, с покоившимся на нём телом.

Женщина с бледным и замученным лицом, встала с кресла и направилась, скользя вдоль стены, как тень, к выключателю. В свете люминесцентной лампы она выглядела еще более уставшей, чем в полумраке. Стало отчетливо видно каждую морщинку на ее вымученном лице. Короткие волосы спутались, халат свесился с одного плеча, приоткрыв тусклое черное платье в пол.

Часы пробили десять раз. Это значит, что скоро к ней придет старый друг семьи. Тяжело вздохнув, она взяла с тумбочки под выключателем телефон, и села на диван, беспардонно сбросив с него плед и укутав им ноги. С минуту она сидела, сжав его в руке, и с закрытыми глазами перебирая варианты, что сказать и возможные ответы на них. Палец протяжно двигался по круглому циферблату, делая то почти полный круг, то совсем короткий. Раздались гудки. Каждый раз, когда раздражающий писк затихал, в зале нависала давящая пустота и все окружающие звуки становились сильнее и отчетливее. Стрелки старинных часов размеренно тикали, чеканя скорбный ритм. Ветер скребся в окно. Половицы второго этажа старого дома скрипели, подхватывая заунылый мотив. Пока снова не раздавался протяжный гудок. А потом всё повторялось. Пока из трубки не раздался женский голос, и тревожные голоса не начали свой пляс.

Спустя примерно десять минут раздался гулкий стук в дверь. Женщина поднялась с дивана, чтобы открыть, но та распахнулась сама.

– Силис! Как ты, дорогуша? – за раскрывшейся дверью возникла женщина лет сорока на вид. Она поставила на диван, неподалеку от двери, переносную люльку с сопящим свертком, и бросилась обнимать женщину, скованную собственными руками и мыслями.

– Все в порядке, Мэйди, – сказала она. И тихо, почти про себя, закончила, – Насколько может быть…

– Ну да, ну да, – ответила Мэйди. Не совсем понятно, слышала ли она конец фразы, или вовсе не слушала, но судорожно закачала головой, при этом не забывая поохивать.

Слегка прикрыв глаза, женщина, которую назвали Силис, искоса глянула на люльку. А потом на дверь, на пороге которой до сих пор стояла маленькая девочка и оценивающе смотрела на неё.

– Что же ты там стоишь? – небрежно спросила она.

Ответом были лишь взгляд в пол, брошенная у входа сумка, и торопливые шаги в сторону лестницы.

– За такое поведение я вполне могу оставить тебя без ужина, – все тем же нетерпеливым тоном заявила она в спину девочки. Но та даже не обернулась, а перешла на бег и скрылась в темноте второго этажа.

– Не волнуйся, милая, я накормила её. Ох, с каким аппетитом она уплетала яблочный пирог… – Мэйди продолжала рассказ, но её уже никто не слушал. Силис медленно, почти с осторожностью направилась к люльке. Там копошился черноволосый малыш, отчаянно пытающийся высвободиться из опутавшей его пелёнки. Увидев женщину с такими же смольно-чёрными волосами, он ненадолго забыл о своих напастях и пристально посмотрел на неё, будто что-то хотел сказать.

Силис вдруг вспомнила ночь, когда ей впервые его подали, он тогда так же посмотрел ей в глаза и умолк. И ночь похорон её матери. Однако сейчас ей уже не помнились ни последний час с матерью, ни похоронные заботы, ни толпы гостей, но она отчетливо помнила, как выносили гроб, и как процессия прошла мимо поваленного дерева, корнями пробившего мостовую. Она, беременная, ковыляла в конце, когда услышала, как немолодая уже женщина, с сетью морщин на лице, сказала, что проходить в ночи мимо срубленного дуба – плохая примета: фейри[3 - Волшебные существа из кельтской мифологии.] отомстят за погубленное жилище.

Она отдала бы что угодно, чтобы в тяжелые часы траура не возиться с младенцем. Даже его самого. Но никогда об этом не говорила мужу. Тот считал её сильной и доброй, хоть иногда и холодной, и помогал, как мог. А теперь его нет, и ей самой приходится брать на себя все дела, и некому больше успокоить её. И больше некому её остановить… Она отряхнулась от вязких тёмных мыслей.

Малыш зарыдал. Силис медленно, отвела от него взгляд, еле сдерживая слёзы. Эвен был ей опорой в жизни, маяком, направляющим её, и любовью, согревающей сердце. А теперь она одна: слаба, потеряна и холодна.

Мэйди ждала, пока мать, наконец, возьмёт малыша на руки, чтобы успокоить, но не сдержалась.

– Дорогая, может я ещё смогу тебе помочь? Давай я уложу Иэгана спать? – сказала она, нервно поджав губы и изогнув бровь.

– Да… Спасибо, – ответил ей женщина. – Спасибо…

Силис дождалась, пока соседка унесет малыша, и только тогда раскрыла зажмуренные глаза полные слёз. Походкой сломленной женщины, она пошла наполнить пустующий бокал чем-нибудь, что унесет её от проблем. Но тут новый стук в дверь прервал её. «Вот и он», – подумала Силис. Компания для распития – это кстати. Пока шла к двери, судорожно пыталась вспомнить есть ли какие-нибудь предписания о запрете выпивки для священников или такой грех, но ей это не удалось. Открыв дверь, она выпалила буквально сразу:

– Будешь что-нибудь пить, Дэниел?

Мужчина выглядел ошарашенным от такого приветствия, но почти сразу улыбнулся и потряс в руке бутылку виски. Женщина раскрыла перед ним дверь и пошла за стаканами.

– Присядь, я сам похозяйничаю, – сказал её гость.

Силис послушно опустилась на диван и укуталась в плед. Наливая принесённый напиток, Дэниел, облаченный в чёрные брюки, рубашку и ошейник раба Господа[4 - Современная «пасторская рубашка» произошла от римско-католического «ошейника» (roman collar), который носили священники. Он представляет собой белый пластмассовый воротник, охватывающий шею. В российском произношении такая рубашка называется колоратка или реверентка.], аккуратно наблюдал за женщиной. Дэниел всю свою сознательную жизнь посвятил церкви. Ещё ребёнком, он проводил за чтением Библии больше времени, чем на улице с друзьями. Не столько по своей воле, сколько по воли строго отца. Лишь когда стал пастором эбойнской приходской церкви, заменив его, он избавился от отеческих пут. И теперь с улыбкой замечает, что обычно такая «должность» накладывает много обязательств, запретов и предписаний, но в его случае наоборот: стал чувствовать себя гораздо свободнее. Почти сразу он познакомился с Кэмпбэлами, когда те пришли встретиться с новым пастором. И быстро сдружился с главой семьи – молодым и приветливым Эвеном. Многое случилось в жизни после этого, но он всегда мог положиться на него, а тот на Дэниела.

Подав один из бокалов Силис, пастор учтиво расспросил о её самочувствии, как трагедию переживает дочь, и не напрягают ли заботы о малыше и доме. На всё она лишь кивала и изредка тихо односложно отвечала: «Нормально». С женой Эвена, в отличие от него самого, Дэниел особо не ладил. Притом, что они часто проводили время все вместе. Эвен всегда на это отшучивался, что дело в лососевой рыбалке: если бы Силис, хотя бы раз сходила с ними…

Их немногословный диалог прервала Мэйди, спустившаяся со второго этажа.

– Дети спят. Малышка потребовала сказку, но быстро уснула. О, Дэниел, ты уже здесь! – воскликнула она.

– Да, сегодня северные ветра ко мне благосклонны, – улыбнулся пастор. Мэйди улыбнулась в ответ.

– Выпьешь с нами? – обходительно поинтересовался священник.

– Нет, спасибо, мне уже пора домой. Муж скоро вернётся с работы, а за ним ухода больше, чем за ребёнком, – посетовала Мэйди. Уходя, она остановилась у входа, ища взгляда пастора, тот заметил это и, расценив как беспокойство, уверенно кивнул в знак того, что всё будет хорошо. Это не удовлетворила её, но она ушла не в силах высказать тревогу.

– Нам бы всем таких замечательных соседей, как Мэйди, – задумчиво произнес священник.

Силис поглядела в окно на уходящую женщину, подметив, что её муж, работающий на мебельной фабрике, с роду не приезжал так рано домой, задерживаясь в каждом пабе по пути на кружку пива, и пару драк. Но ответила только кивком.

Дэниел вздохнул, не зная как продолжить общение. Все реплики казались ему вымученными и неуместными. Подбирая подходящие слова, он решил, что лучшее что он может сказать – это слова идущие от сердца.

– Я не представляю, как тебе сейчас тяжело, и тем более не знаю как помочь тебе справится с этим. По долгу службы я бы предложил тебе Библию, но опыту знаю, что хороший виски и крепкий сон решают такие проблемы лучше.

Силис посмотрела на него с болью в глазах. Она бы и рада попросить помощи, но и сама не знает что ей нужно. Живых мать и мужа, но это не в силах даже всех священником вместе взятых. То, что Бог забрал он обратно не отдаёт. По крайней мере не так.

Женщина поднялась с дивана, и, кивнула священнику.

– Позвони и я приеду завтра, если нужна будет помощь, – голос его звучал по-отцовски напутственно. Как на проповедях. Но они оба знали, что она не позвонит. Но он всё равно приедет – субботы они проводили вместе с Эвеном, и тоска по нему заставит его приехать сюда ещё.

Ночью Силис снился кошмар, мучавший её каждый день после смерти мужа. Эвен, как и каждый воскресный день, неспешно прогуливается с коляской по Мелгам-роуд, пока дочь занимается с мисс Спенсер музыкой. Только у неё получилось собрать детский оркестр, в котором нашлось место для колокольчиков Эйнсли. На обычно безлюдной улице Эвен встретил старого приятеля и вёл оживлённую дискуссию о британском праве.

Всё было хорошо, но обычно тихий малыш начал рыдать, как не рыдают даже самые громкие. Это было похоже на животный, утробный вой. Он изгибал спину и яро сжимал кулачки. Отец и игрушками, и покачиваниями пытался успокоить его, но ничто не могло угомонить Иэгана. Распрощавшись с другом и уложив сына обратно в коляску, Эвен собирался уже заскочить к учительнице дочери, чтобы вызвать такси и направиться в детскую больницу, когда машина, выскочила с дороги на тротуар, несясь прямо на них, он только и успел, что оттолкнуть коляску и встретить свой последний миг. Всю улицу окатил гром от удара и плач малыша. Выбежавшие из домов вызвали скорую двоим: Эвену, которому уже ничем было не помочь, и мужчине за рулем, у которого, позже, констатировали обширный инфаркт миокарда. Если бы только малыш устроил истерику ниже по улице, или если бы Эвен подумал о себе, а не своём сыне, или если бы у него этого сына не было вовсе, Грим Рипер[5 - Grim Reaper (с англ.  – «Мрачный жнец») – образ смерти в европейском фольклоре.] не пришёл в этот чёртов день, на эту чёртову улицу, за этим чёртовым дураком.